Париж
Ни слезы, ни слова за душой,
Ни улыбочки на черный день.
Этот город вовсе не большой,
Как перчатку ты его надень.
Нежным всхлипом ты его вдохни,
Невеселым странником побудь,
Сеющим бульварные огни
В Сены обмирающую ртуть.
Помни, этот город не про нас.
Хоть любезен, да неумолим.
То, что он подарит и продаст
Все равно останется за ним.
Бытие по-своему решай,
Только задержи в нем до поры
Ресторанчик Саши Финкельштайн,
Стариков, играющих в шары.
Пламя молодого божоле
Выпей с тем, кем ты не дорожишь,
И попросит шепотом: «Налей…»,
Кубок ночи протянув, Париж.
Август
Знаешь что,
давай-ка встретим август
мягкой безболезненной печалью,
примем из его ладоней теплых
тяжесть яблок с кожицей лучистой,
освятим их на Преображенье,
гулкими ночами будем слушать,
как сквозь кроны шелестят в паденьи
звезды переспелые, срываясь,
и заполним все сосуды в доме
мудростью последних многоцветий,
сукровица горькая в которых,
загустев, навек остановилась.
Милый мой,
давай проводим август
колокольным плачем на Успенье,
скорбь свою напрасную схороним
в прели под седыми лопухами,
и тогда обрушится прозренье,
почему нас длинно и тревожно
ласточкины слетки окликают —
над зарею им давно уж виден
горизонт в тумане сентября.
Горожанка в деревне
Зарницей бредит дальнее заречье,
Седой поток то светел, то суров.
Усталыми ступнями топчет вечер
Нерукотворный луговой покров.
Пасется вечность на лугу покосном,
День ото дня ее бока тучней,
В тумане потерявшись, ты без спросу
Сосцов ее молозиво испей.
Нащупай нежно сердцевину ветра,
Уткнись в заката громовой разъезд,
И соль земли непрошеным ответом
Живые ткани весело разъест.
На самом деле все смешно и сладко,
Убийственно, торжественно, легко.
Прозрение сырой еловой лапкой
На грудь заговоренную легло.
То не кукушка мается средь ночи,
Не светлячок петляет над водой,
То Ярославна открывает очи,
Очнувшись в Николавне молодой.
Лето
Лебедою пахнет, не бедою!
Соки поднимаются в стеблях.
И дружины жужелиц бедовых
Бляхами горят на ковылях.
Ковыляет паучок-калека,
С паутины сбитый невзначай,
Разминает ломкие колена,
Боязливо лапки волоча.
Величают яблони друг друга,
Словно две беременных жены,
И благая весть не сходит с круга
Незакатной звездной вышины.
Вышит вечер бисером смородин,
Тлеет пестик, вылизанный тлей.
Ливень, мускулист и полноводен,
Вскачь совокупляется с землей.
Зависть навсегда благословенна
Ко всему, что сдерживая взмах,
Завязь глянцевитую блаженно
Пестует в зеленых пеленах.
Пел орешник, бабочки дурили,
И, подземной грустью умудрен,
Муравей рассказывал о мире
В самом настоящем из времен.
Микены
Они песком мои забили вены
И суховеем закоптили губы —
Циклопами поставленные кубы,
Исхоженные сонные Микены.
Все помнят скалы — как попеременно
Сигнальщики годами ночевали
У сложенных костров, как чутко ждали
Заветной вести: близок Агамемнон!
Здесь оказавшись, сожалеть не надо,
Что замолчало время на запястье,
Что скорпионом спит в камнях опасность,
Тоскливо блеет брошенное стадо,
Печален звук овечьей погремушки.
Из жидкой тени листьев олеандра
Взгляни же, обреченная Кассандра,
На бледные славянские веснушки.
О вещая, мой незатейлив эпос,
Он исказит твои черты зевотой,
Но, знаешь ли, с великою охотой
Я джинсы поменяла бы на пеплос.
Глухих веков победы и измены
В уверенном гекзаметре очнулись,
Не я пришла, а вы ко мне вернулись,
Растерянные старые Микены.
Как живу
Как живу? Вестей из-за моря жду,
В золотую пыль искрошив нужду,
Каждый день старательно навожу
Тьму гламурную на ресницы.
Лишь питье готово, еда сыра,
На столе шампанское да икра,
Мне за двадцать было еще вчера,
А сегодня уже за тридцать.
И виски нежны, и ключицы в лад,
И квартир столичных ключи бренчат,
На бегу дыхание невпопад,
Что отнюдь ничего не значит.
Я одна из многих, одна из тех,
Кто свое падение за успех
Принимает, поэтому чист мой смех,
Потому-то и плач прозрачен.
Отмеряю версты: асфальт-паркет,
Но зато не глядя и налегке,
Кроме денег стоптанных в кошельке,
Ничего взаймы не давая.
По утрам надежды свои пасу,
Где машины пьют на шоссе росу,
И природа держится на весу
Ослабевшая, чуть живая.
На ветвях сиреневых и в траве
То ли ветер ловит летящий свет,
То ль крадется неведомый зверь ко мне
Изумрудно-жемчужной масти.
Бесконечно медленен и высок
Невесомый, тихий его прыжок,
Так ложится долгий рассвет у ног,
Так спросонья вздыхает счастье.
Без десяти
Без десяти, мой хороший, без десяти.
Как, я не знаю, но все же пора идти,
Мартом бензиновым легкие полоскать.
Только вот простыни к нам приросли опять,
За ночь пустили корни в каждый изгиб.
С мясом сдираются. Так и Геракл погиб,
Мир его праху. Но мы-то с тобой сильней,
Сколько уж мы впитали подобных дней!
Нашим победам славным потерян счет.
В небе уже крадется твой самолет.
Чует тебя и голодным брюхом урчит,
Шеей драконьей водит. И нет причин,
Чтобы забиться в милую конуру,
Кроме меня. Но я сама по утру
В лоб тебя поцелую без десяти:
«О, не пугайся, просто пора идти».
-от- и -до-
Я добегу, допишу, долюблю,
дотянусь, догорюю.
Я отыщу, отмолю, отзовусь,
отвоюю, отдам,
только сначала янтарный чаек
не спеша заварю я,
ложкой взвихрю аромат
с раскаленного дна.
Только додумаю парочку
дохлых мыслишек:
лагерь мой, дескать, никчемен,
заброшен и пуст,
счастья нехватка, а денег
распутный излишек.
Лету конец. Отзвучал
монотонный отпуст,
августом сладкоголосым
прочитанный нежно.
Света пока еще вдоволь,
но с сентября
ход моего бытия определяет
надежда,
тропок обочину горькой
росой серебря.
Все, что должна, доведу до конца,
до вершины, до низа.
Я отскоблю до бела задубевшую
совесть мою.
Вот я уже выключаю
цветной телевизор,
вот уже с кресла потертого
бодро встаю.
Херсонес
Мрамор мне под ноги он кладет не по чину,
Ну, а я люблю его не по праву,
И все за то, что дурную мою кручину
Он пускает по ветру, уподобляет праху.
Здесь пушистым паром исходит груз потолочный,
Миражом опадает покинутая квартира,
Как роскошно здесь, но как яростно и непрочно
Потому, что я не стою этого мира.
Я чужая ему, настырная приживалка,
Только и есть, что на слова богата,
Но ему для меня от щедрот ничего не жалко,
Ни сладости лакомств, ни горечи ароматов.
Здесь вольготно крутить романы, тянуть «колу»,
По фазаньим лугам бродить в травяных гетрах,
Но едва прижмешься к колонне животом голым,
Как заплачут внутри нее голоса бессмертных.
Мы макушки прячем от хищных солнечных вспышек,
Открываем окна, впуская звездное половодье,
А местных печальных мертвых не видим, не слышим,
В ближайший ларек за пивом сквозь них ходим.
Херсонес вечерами закатным хересом переполнен,
И хиреют невзгоды, а всходы живут сквозь камни,
К кому-то приходят с пенным вереском волны,
Но соленого всхлипа не посвятит из них ни одна мне.
Бедовали в ссылке, горе мыкали византийцы,
С низких скал искали увидеть изгиб Золотого рога.
А потом покой это место выбрал, чтобы разлиться,
А сейчас мимо храмов на пляж разлеглась дорога.
Но прислушайся только, и оживет литургия,
И я в Херсонес приеду паки и паки,
Где тревогу проглотит целительная летаргия,
Где вялую кровь расцветят вино и маки.
Утро
Муха, жизнь продлевая бессовестно,
Ни крыла не щадит, ни плеча,
А слова — порожденья бессонницы
Умирают при первых лучах.
Сгибов рук синеватые выемки
Так сладки от вчерашних духов,
С детской горки невнятные выкрики,
Точно воду, глотает альков.
И сердечком скулящим, и кожею
Помню солнечный бег наизусть,
Не губи меня, день настороженный,
Может статься, еще пригожусь.
Под подушкой кудахчет безвременье,
Мысли вязнут, едва волочась.
Слишком поздно будить откровения,
Слишком рано проснуться сейчас.
Забегая вперед.
Забегая вперед, не скажу ни слова.
Занавесил окна закат соловый,
Так и быть, я приснюсь тебе.
Копошится ласточкин сон под крышей,
Ветерок, проветрив подмышки вишен,
На ночлег ушел, и теперь
Я могу придумать судьбу любую,
Подхватить падение на лету и
Неподвижность остановить,
Чтобы в своды зала вливались арки,
Чтобы долго-долго в руках у парки
Все сучилась паучья нить.
Столько лет прожив, не пора ль родиться
И отведать выдохшейся водицы
Из бездонного решета?
В ледяном краю мне немного душно,
Словно рис гнилой, разбираю души,
Повторяю: «не та, не та...»
Выходя навстречу, вернусь к началу,
Где пустыня пела, река молчала,
И молился огонь светло.
Ты читаешь книгу, спокойный духом,
Не волнуйся, и кошка не дернет ухом,
Коль заденет свечу крыло.
|
|