ГРАФИКА
В окне только черное с белым.
Огнями порвана мгла.
Палубой корабельной
улица в снег легла.
В окне только черное с синим.
В сугробах обрубки стволов.
Тлеет прозрачный иней
в свете фонарных голов.
В окне только черное с желтым.
Под фарами на снегу
в ночи тишина распростерта,
застывшая на бегу.
В окне только черное с белым.
Чем жил я, кого любил,
что сделал, чего не сделал,
что проклял и позабыл...
В окне только белое с черным.
Бумага на старом столе
и угли зрачков непокорных
вдруг отразились в стекле.
НОЧНОЙ СВЕТОФОР
Деревья, контур поворота.
Вдруг – желтый глаз, и тьма кругом.
И – вновь деревья. Как на фото.
И фото вклеено в альбом.
Миг – нет!
Миг – да!..
Вот надо мной судьба зависла.
Так не постигнуть никогда
ее мерцающего смысла.
Горит – пропал.
Горит – погас...
И свет – подлог, и тьма – подложна.
Под этот миг, под этот глаз
ни спать, ни думать – невозможно.
Не спи. Не думай. Нет, не надо
считать, что все – сплошной повтор.
Погас! – для выстрела? для кадра? –
беззвучно клацает затвор.
ЗИМНЯЯ ГРОЗА
Ветер пробует рвать и метать – отчаянный жест!
Мимо и быстро трассирует снег. Свет фонаря.
Падает дробно литая вода. Хлопает жесть.
Дерево блеска – скрежет небес – разряд января.
Действуй, не медли! Глухое пальто – распахни!
Время лови, что несется стремительно вспять.
Скачут шарами – навстречу! – слепые огни. –
Нет, не напрасно! Пусть даже потом и опять
все успокоится. Долгая ночь напролет –
в прошлом спрессованном будет вращаться фрезой.
Нежная ненависть вновь потихоньку замрет –
будто прикинется только затихшей грозой...
ЗАКАТ
Что поделать, кончается лето.
Ветер в кленах смутился и стих.
Догорает моя сигарета
(и нечаянно просится в стих...)
Все пройдет! – это вовсе не ново,
это всем надоевший припев –
подниму это старое слово,
нечто новое в нем разглядев.
Повторения нет у природы –
только я повторенья искал.
Потому-то я все эти годы
много думал... и мало писал.
Все пройдет! – и нахохлились клены,
и оставили думы свои.
Жестяные, тяжелые кроны
словно вбиты в литые стволы.
Все пройдет, если мы не расскажем,
как на контуре света и тьмы,
над бетонным, железным пейзажем
злое солнце заходит в дымы.
* * *
Бронзовки садятся на шиповник,
слюдяные крылышки стрекоз...
Сколько лет еще я буду помнить
запах полдня, бабочек и роз?
Там гамак меж двух огромных сосен,
черный жук на рыжем хвойняке...
Будет жизнь, и значит, будет осень.
Девочка сидит на гамаке.
Хлеб жует, дает лизнуть повидло...
Голову над книжкою склоня,
улыбнулась... Мне чуть-чуть обидно:
называет маленьким меня.
(На шиповник бронзовка садится –
беззащитна – пальцами бери!)
Называет маленьким... Но – принцем!
И читает – Сент-Экзюпери.
Рукомойник, ветхая калитка...
Будет жизнь, и значит – надо жить.
Яблоня... По ней ползет улитка –
тридцать лет. Ей некуда спешить.
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Тот ураган прошел...
Есенин
Сгустилось – свежо и недвижно.
Но листья озоном запахли:
внезапно сверкнуло и выжгло.
И ринулись первые капли.
А после такое творилось!
Гроза разразилась, шумела.
И в воздухе вся растворилась.
А в землю уйти не сумела.
И ночь наступила. И воды
кровавыми стали казаться...
Я пил электрический воздух:
не надо ко мне прикасаться.
ТУМАН
Туман. И звезды – ни одной.
(Да странно и думать об этом!)
Дымится фонарь надо мной
размытым и мертвенным светом.
Дымится потерянный рай –
где розы и небо в алмазах.
Ну что же, душа, привыкай
совсем обходиться без сказок.
Над городом мертвенный свет,
а сказки скучны и банальны.
Реальны – дорога и снег.
И сумерки эти – реальны.
Гори, мой фонарик! Вдвоем
не страшно, что мир остывает.
А кто мы, куда мы идем –
никто в целом свете не знает.
Гори же! В холодном огне
мой путь, словно явка с повинной...
Теперь – ненаивному – мне
смешно притворяться наивным.
И ныне, и присно, и впредь
нам в руки судьба не дается.
Смотреть, ненавидеть, терпеть –
а что нам еще остается?
Следить за мельканием дней,
что мелочны и суетливы.
И кроме цепочки огней
не видеть другой перспективы...
ПЕЙЗАЖ. ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Воздух студеный, воды реки
камни отвесные лижут.
Люди сидят и едят шашлыки,
где я катался на лыжах –
в детстве: деревья летели ко мне,
и я скользил приседая...
Выше, как прежде, на самом холме
высится церковь седая.
Склоны крутые – пестрый наряд,
ветер и даль небосвода.
Серые чайки в небе парят.
Танго плывет с теплохода.
Темные воды в блестках слюды,
берег и пламя заката.
Двое стоят у самой воды –
как мы с тобою когда-то.
Люди проходят... Небо – навзрыд!
Впрочем, какое им дело?
Память споткнулась, дальше – разрыв,
пропасть без дна и предела.
Там, где волна, догоняя волну,
камни отвесные лижет,
я на свое отраженье взгляну –
и ничего не увижу.
|
|