…Ваш поезд разбился.
Попробуйте летать самолетом.
А. Вознесенский
История эта была написана лет 30 назад, я лишь несколько сократил её, заменив при этом всего одно слово - «видеокартинка» (так теперь говорят) и добавил цикл стихов 1998 –1999 годов. С уважением ко всем, кто это читает
…она стоит на середине дороги и смотрит в мои глаза. Надо заметить, что не каждая решится остановить меня, да еще ночью в незнакомом городе. Видно, дело того стоит. Я молчу и выжидаю, а она стоит все также - слегка наклонив голову, но в глазах её начинают сверкать искорки досады. Затем она повторяет свою просьбу.
– Ты что никогда не читала Тагора? – перебиваю ее на полуслове.
Она смотрит на меня как на человека, у которого не все в порядке с рассудком.
– Какого еще Тагора?
– Рабиндраната, – поясняю я. – Рабиндраната Тагора.
– Нет. А что?
– Да так, – замечаю я философски и принимаю многозначительный вид – как школьник, не выучивший урока, но одной философией тут не обойдешься, не бросать же девчонку одну, хотя единственное, чем я могу помочь - это донести ее чемодан до ближайшей стоянки такси, а вслух пытаюсь шутить, что у путешественника с такой поклажей не должно быть неразрешенных проблем. Затем отрываю ее чемодан от мостовой левой, более тренированной, рукой, а правой обнимаю ее за плечи.
– Для равновесия, только для равновесия, – поясняю я. И мы спускаемся по узкой улочке так, как если бы возвращались из оперы. Город спит. Тишина, как зимой в лесу, даже тише, потому что не слышно как с деревьев тяжелыми хлопьями падает снег, потому что сейчас конец лета или уши мои заложило от гула турбин и перепада высот. Сколько бы мы ни шли, город все так же тих и безлюден, и я сомневаюсь, что мы поймаем тачку до восхода солнца. Выходя из самолета, я перевел стрелки часов на местное время и решил начать другую жизнь.
Другая жизнь.
Да, другая – и без прошлого. Она усмехается чему-то – так, про себя, должно быть – но руку с ее плеча я убираю, а чемодан опускаю к ее ногам и, не говоря ни слова, иду дальше, и если бы она начала кричать мне вслед, я не остановился бы даже, но она молчит, и я оглядываюсь.«Извини, сам не пойму, что со мной сегодня», – говорю я чистую правду, но теперь иду уже впереди, а она чуть сзади и так, как если бы мы возвращались из свадебного путешествия. Позже она скажет, что удивилась только тому, что я не шатался из стороны в сторону, – таково было ее первое впечатление обо мне. Я же скажу в ответ, что первое впечатление – самое верное, и его невозможно изменить, ибо человек при первой встрече предстает таким, каков он есть, и только после пытается навязать нам роль, которую ему самому хотелось бы сыграть. Все это будет позже, а пока мы продолжаем свой путь. Между тем, мое впечатление было таково: начиталась сказок Грина и приехала к морю. Ничего другого я и допустить не мог и, в отличие от нее, не переменил мнения и по сей день. Наконец-то показалась стоянка такси. Чаще всего бывает так: есть стоянка, нет такси – только очередь, или есть такси, но уже занято или идет в парк. А тут и стоянка, и такси – и все на своих местах, и нет очереди. Большая удача – чего мне так не хватало в последние дни. Шеф дремлет, положив руки на баранку. Я открываю заднюю дверь и запихиваю чемодан внутрь салона. Шеф просыпается, трясет головой, прогоняя остатки сна.
– Нужно доставить леди в гостиницу и, по возможности, вместе с багажом.
– В какую? - шеф пытается демонстрировать законы гостеприимства.
– Разумеется, в лучшую, номер люкс!
Шеф заламывает цену, даже не покраснев. Теперь я вопросительно смотрю на нее.«Подойдет», – выдыхает она чуть слышно. Должно быть, ни о чем, кроме сна, и не помышляет. Оно и к лучшему. Нам явно не по пути. На гостиницу у меня денег не хватит - частный сектор в этом отношении менее прихотлив. Вместо прощания и глупых пожеланий, которые все равно никогда не сбываются, я хлопаю дверцей - колымага трогает с места, и теперь уже я остаюсь один в незнакомом городе. Только одиночество срывает с меня маску безразличия ко всему на свете, да еще, пожалуй, музыка. И стоило мне однажды снять ее, как тут же обжегся. Слишком болезненно реагируют мои обнаженные нервы на все то, что принято называть коротким словом – «жизнь».
У нас недостаточно было бы сил
вынести жизнь, если бы большую ее часть
мы не теряли по дороге.
К. Чапек
Возможно, сейчас из-за переулка выкатит некто с копьем наперевес и, гремя доспехами, потребует ответ от чужестранца, зачем тот пожаловал в город и на чьей он стороне – короля или кучки этих мерзких бунтовщиков. Не могу же я позволить себе прозевать такое. Так прошло 5 минут. С таким же успехом могло пройти и 30 лет. Я представляю себе 30 лет.
30 лет.
Но рыцарь покинул свой пост и, повесив доспехи на копье, греется у камина, и только я знаю, что он на стороне королевы и предан ей до гробовой доски. Это меня успокаивает, и я иду дальше, мимо одноэтажных домиков с темными провалами окон, и так, как если бы я возвращался домой после ночной смены. Та же усталость в ногах. Ключ от квартиры в кармане, хотя дверь мне всегда открывает мать. Она никогда не заснет раньше, чем я приду, и, тихо вздыхая о чем-то своем, будет молча смотреть, как я пытаюсь отмыть руки. А я все тру руки мылом, сую их под струю горячей воды, но грязь остается под ногтями и на ладонях, и все сильнее клонит ко сну. Предо мной темное покрывало ночи, прибитое к небу звездами. Я слышу гул прибоя и подхожу ближе.
Море.
«Здравствуй, море. Не думал, что наша встреча будет такой, только не нужно меня утешать. Давай лучше привыкать друг к другу, о’кей?» Три часа ночи. Зачерпываю в ладони воду, брызгаю в лицо. Соленая и липкая! Ветер с моря освежает, но веки щиплет все сильнее, и глаза закрываются сами собой, а лунная дорожка, медленно скользя по волнам, ложится у моих ног. Осторожно, чтобы не поскользнуться, делаю первый шаг. Теперь нужно хорошенько разбежаться и оттолкнуться. Сердце замирает, затем становится легко и просто, и я опять лечу над землей. Немного досадно, что этого никто не видит, а кое-кому не помешало бы. Я поднимаюсь выше в небо, выше меня только солнце. «Привет, солнце, как дела? А я уже кое-чему научился»! – кричу я и выделываю разные штуки. Например, можно парить в струе воздуха, раскинув руки, ну совсем как чайка по имени Джонатан Ливингстон. А если сложить руки и опустить голову, то камнем падаешь вниз, – только ветер свистит, и глаза слезятся, – а перед землей расправляешь руки, и тебя снова возносит к небесам. И так без конца. Но вот в мое сознание проникают обрывки каких-то звуков, похожих на настройку симфонического оркестра, и какая-то непреодолимая сила тащит меня вниз – на нашу грешную землю. Я напрягаю все силы, но земля приближается, и я смутно понимаю, что добром все это не кончится. Сейчас самое главное – не запутаться в проводах. Это редко удается, но я постараюсь. Ну, вот и она, проклятая паутина, снизу ее не замечаешь. Там не до того – смотришь, чтобы тебе ног не отдавили. А здесь кажется, что провода опутали всю землю, и пробиться обратно не так просто. Провода все ближе, тело напряглось в ожидании. Я набираю больше воздуха в легкие, как перед прыжком в воду, и … просыпаюсь. Серый рассвет, ветер гоняет кучи мусора по набережной. «Сон, только сон», – успокаиваю я сам себя. Море гудит и плюется белой пеной, шипящей по песку. «Доброе утро, море. Что-то неважно выглядишь. Не горячись, не так уж плохи наши дела». За моей спиной из-за гор выползает солнце. От залитых его лучами волн и белой морской пены глаза начинают слезиться, и я вспоминаю про темные очки – они всегда со мной (бывают такие минуты, когда нужно уйти в себя, и как можно глубже). Таких нет даже у самого Элтона Джона. Я их надеваю, и все погружается во мрак. Я усмехаюсь. Я слышу шум моря, крики чаек. Я представляю себе парящую чайку.
Парящая чайка.
Так начинается первый день моего побега. Стук каблуков, обрывки разговоров. Должно быть, первые посетители пляжа. Не спится им! Мимо, не спеша, проходят пары, пары, пары…
Бормоча что-то невнятное, прошаркал на полусогнутых ногах Бармалей. Он, как водится, навеселе и меня не узнает. Удивляться нечему – он откалывал номера и похлеще. Выйдет, бывало, зимой на балкон с аккордеоном и марширует, отдавая себе команды, пока жена не затащит его внутрь, или начинает погром и бросает с балкона все, что попадет под руку. Однажды он выбросил глобус, мы подобрали его, забрались на чердак и путешествовали по всему свету до самой ночи. То были самые счастливые минуты моего детства. Но сейчас Бармалей меня не узнал, только глянул мутными глазами из-под золотой оправы очков, нехорошо усмехнулся и поплелся дальше. Поднявшись на второй этаж, он заорал какую-то пьяную чушь.
– Посмотри, дорогой, какой красивый вид…
Бармалей запнулся о ступеньку, выругался и затих.Я снял очки. Рядом проходила парочка - из тех, кто живет только настоящим. Я оглянулся: на фоне гор в восходящих лучах солнца торчала пальма, которая была всего лишь лохматой шваброй на ветру. Пара удалилась, но вдруг он обернулся, и шепнул ей что-то. Должно быть, это ее очень развеселило: она звонко рассмеялась…
– Оглянись, дорогая, на этого типа на лавке, вид у него такой, словно он жевал кактус минут двадцать. Ты заметила, как его передернуло, когда мы проходили?
– Не стоит все так усложнять. По-моему, у него просто болят зубы.
Я поднимаюсь со скамейки и иду к дверям подъезда, знакомого с детских лет. Наша фамилия в списке жильцов почти стерта – можно различить лишь несколько букв. Я открываю скрипучую дверь и вхожу в узкий коридор воспоминаний.
Было это в далеком прошлом,
хотя оттуда и вел прямой путь.
У. Фолкнер
Полумрак. Глаза еще не привыкли к темноте, и я спотыкаюсь о сломанную ступеньку, через которую когда-то летел с такой легкостью, возвращаясь из школы. Я поднимаюсь выше. Все те же надписи и рисунки на стенах, все так же разбита лампочка на третьем этаже. Ну, вот и ее квартира. Я придаю физиономии соответствующе выражение и звоню. В глубине квартиры слышатся шаги, лязг английского замка, дверь открывается…
Навстречу мне летит огромный черный пес с желтыми блюдцами вытаращенных глаз. Я делаю шаг назад. Поиски жилья завели меня в логово Баскервилей, не иначе, но вместо того, чтобы шагнуть за калитку и убежать, я стою будто врытый по пояс.
– Спокойно, Чанг! Я друг капитана, – говорю я первое, что приходит на ум.И это первый случай, когда меня слушают, – пес затихает и начинает вилять хвостом.
– Чанг, неужели ты еще помнишь капитана и те добрые времена?
Пес садится на задние лапы и начинает выть тонко и жалобно. Мне даже кажется, что он понимает смысл моих слов. Больше того, он ждет от меня участия. Его огромные глаза полны невысказанной скорби, в них застыла боль прошлого, и ужас перед будущим. И я второй после капитана, кто почувствовал это и принял на веру, не задумываясь.
– Ты прав, Чанг, – успокаиваю я его, – должна быть третья правда.
– Полкан, место! – гремит чей-то голос, и я вижу хозяина – теперешнего хозяина Чанга, властелина этого дома и сада, отгороженного от соседей колючей проволокой. Пес покорно забирается в свою конуру около выгоревшего брезента, под которым легко угадать контуры старого «Запорожца» первых годов выпуска.
– Чего надо? – Хорошее у него вступление, обнадеживающее, а может, цену набивает.
– Я ищу комнату на неделю, нет ли у Вас свободной койки?
– Не туда попал, паря. Это у соседей аж в сараях койки стоят. Иди своей дорогой.
– Пес мне ваш приглянулся.
– Полкан свое дело знает, не зря же за него деньги плочены. Меня не проведешь, тольковот с этой машиной маху дал - купил сыну, а он, паршивец, укатил на Север, и носа не кажет.Вот и стоит третий год, почитай, а продать жалко…
И тут я впервые разглядел его как следует: ссутулившаяся фигурка, большие морщинистые руки, складки кожи на шее, синеватые впадины глаз, одет тепло, несмотря на зной и духоту.
– Машине уход нужен. Вот и аккумуляторы, наверное, сели, – небрежно замечаю я, и это действует мгновенно – старик начинает суетиться.
– А ты кумекаешь? Погодь, я ключи вынесу, посмотришь, а то кабы не спортилась.Я снял чехол. Так и есть – «Запорожец», уже подержанный, но вид еще боевой. Есть в этой модели что-то от «Фольксвагена». Через полчаса я доказал, что машине нужен ремонт, причем в речь я вставлял такие технические термины, что старик дал мне койку бесплатно, но с множеством условий: поздно не шляться, девок не таскать, Полкана к рукам не приучать…
– Негоже, когда собака от хозяина отвыкает, – закончил он. – А то я даве слышал, как ты окакой-то правде гутарил, капитана какого-то приплел, а он их отродясь не видывал. А кликалты его как, не расслышал? Глуховат, стал после контузии.
– Есть такой рассказ у Бунина – «Сны Чанга», – и я, как мог, пересказал вкратце его сюжет.
– А, книжка, стало быть...Я спорить не стал: хотелось к морю, да и с городом не мешало бы познакомиться.
– Да ты комнату-то хоть глянь, вещи - то хде у тебя?
– Все на мне. Были, правда, две гири, но я их в камеру хранения сдал.
– Ну-у! – удивился старик.
– Я тоже молодым-то любил скитаться, всю Россею, чай, обошел, где токмо не бывал, чего токмо не повидал на своем веку, а уж горюшка-то хлебнул, страсть…
Вот оно – началось, а мне нужно еще зубную щетку купить, пока магазины открыты.
– Извини, отец, после поговорим, не обижайся.
- Не заплутай, – неслось мне вслед. – Дом-то 49-й номер.Одно дело сделано. Приступим к другим, более неизвестным и любопытным. Надо сказать, что живу я только ради любопытства, а все неизвестное – как бы катализатор, что ли. «Итак, вперед и выше», – подбадриваю я себя, открывая калитку.
– Здравствуй, Таня дома? – выпалил я заранее подготовленную фразу.
– Здравствуй, – дверь открыла ее старшая сестра.
- Тани нет, ушла куда-то. А я тебя сразу и не узнала, повзрослел…
– Просто давно не стригся, – пытаюсь я отшутиться.
– А она скоро придет?
– Трудный вопрос. Ты знаешь, она в последнее время скрытной стала, молчит как партизан.А глаза говорят совсем другое: «Ну что, голубчик, влип? Ну, ничего, не ты первый, не ты последний». В комнате слышится плач ребенка, она оборачивается, затем виновато улыбается: – Ей что-нибудь передать? Зашел бы, подождал… Я, право, не знаю, когда она вернется.
– Пустяки, в другой раз, – говорю я, хотя понимаю, что совсем не «пустяки» и что «другого раза» уже не будет никогда. Я выдавливаю прощальную улыбку и бреду вниз по лестнице. Сердце уже не колотится – оно стучит ровно и спокойно, как у человека с нечистой совестью и запланированным будущим. И вдруг - легкий стук каблуков по ступенькам, и, еще не видя, я думаю: «Она».
Она сидит на скамейке и что-то пишет в большом красном блокноте. Прохожие оглядываются, но она не обращает на них внимания – как художник, делающий наброски с натуры на людном перекрестке. Я подхожу ближе и начинаю как можно галантнее:– Когда мне заглядывают через плечо, такое ощущение, словно воруют мои мысли.Она вздрагивает от неожиданности, и захлопывает блокнот.
– А-а, это ты, Рабиндранат Тагор, – и она искренне смеется, как это всегда бывает после небольшой паузы, вызванной легким испугом из-за того, что тебя вырывают из мира, который ты создаешь.
– При ночном освещении ты выглядел намного привлекательнее.
– Очень тронут. Кстати, меня зовут Максим, а Тагор – всего лишь псевдоним.
– А меня просто Лиза. Ты всегда так ходишь?
– Вообще-то, я предпочитаю гулять босиком, но в самолет босиком не пускают.
– Интересно...– Чего ж тут интересного? Может, мне больше выделиться нечем.
- А зачем? Но я о другом. Ты – единственный, кого я знаю в этом городе.
А она не боится высоких слов «единственный»! Этого мне еще только не хватало…
– Кстати, может, ты мне скажешь, как называется этот город? – спрашиваю я только за тем, чтобы спросить что-нибудь.
– Вчера я упустил это из виду.
– Я тоже вела себя не лучшим образом, даже не поблагодарила за помощь, но, честно говоря, я приняла тебя за местного. А город называется Алушта. Смешное название, правда?
– Очень, – я даже пытаюсь улыбнуться, но только пытаюсь.
– Ой, какой красивый значок, – она останавливается на две ступеньки ниже, она восхищена моим значком, она красива как никогда.
– Здравствуй, Таня, давно мы не виделись.
– А какое это имеет значение?
– Ты что, куда-то спешишь?
– Да, мне некогда…– А отложить нельзя? Нужно поговорить.
– О чем?.. Ну, говори здесь.Лестничная клетка третьего этажа, чужие квартиры, чужие судьбы, пьяное бормотание за стеной. Она поднимается на две ступеньки и смотрит на меня сверху вниз, и ко мне впервые задаю себе вопрос: «Зачем все это?».– Так о чем ты хотел поговорить?
– Понимаешь… мне трудно без тебя.Я отчетливо слышу свой голос, слова уже произнесены, и не нужно больше размышлять и мучаться, нужно подождать, что она скажет, просто подождать.
– Не понимаю, как это вдруг, мы ведь столько лет не встречались, я уже другая, не понимаю...
– А это и бывает вдруг.
– Я уже давно в это не верю.Пальцы ее рук перебирают две красные телефонные трубки – брелок с квартирного ключа. Может, поэтому все последующее становиться похоже на телефонный разговор, и между нами уже десятки километров, а не две ступеньки.
– Посмотри на меня, – говорю я.
– Что? (Ей досталась телефонная трубка с очень плохой слышимостью.)
- Посмотри.Я все еще надеюсь, что глаза способны сказать что-то большее, но между нами уже сто световых лет, и она ничего не видит: ее видеотелефон нечетко воспроизводит мое изображение. Оно расплывчато и размыто, а особенно – мои глаза.
– Не надо, Максим, не стоит. Все пройдет. Слышишь? Ты меня слышишь?
- Да. (Слышимость моей трубки прекрасная, хотя видеокартинка не очень четкая.)Долгая, скучная пауза. Она тянется как урок литературы весной – целую вечность… Кто-то поднимается вверх, и вот уже между нами опять только две ступеньки.
– Понимаешь, я одинок, и такое вот состояние…
– Да, состояние у тебя самое плохое, а может… самое лучшее.– …мне трудно без тебя.
– Ты это уже говорил… Не понимаю – как снег на голову…
Опять долгое молчание – еще длиннее и противнее, чем урок литературы весной… Не то ты говоришь, не с того начал. Интересно, о чем она сейчас думает, да и думает ли?
– О чем ты молчишь?
Ее лицо становится сосредоточенно-хмурым, словно она решает простенькую задачу из тех, что мы списывали друг у друга в третьем классе: ей непонятно.
– О чем ты думаешь? – поправляюсь я (и как это у меня хватает терпения?).
– Который час?
(Ну что ж, не очень вежливо, но, по крайней мере, честно.)
– Ну, я же серьезно все сказала. Ты что, мне не веришь?
– Нет. Но, если «серьезно», тогда конечно. Тогда прощай.Не успеваю спуститься на второй этаж, как хлопает дверь ее квартиры, и вспоминается отчего-то признание Мика Джаггера, невесть где вычитанное: «Любовь – это похоть. Друг – это тот, кто дает тебе наркотик». Пинаю камень, лежащий на дороге. Как назло, ни одной машины! Куда они все подевались? «Какой красивый у тебя значок!»
– Что случилось? – это Лиза, она тормошит меня за руку: - Эй, ты где?
– Только никому ни слова, – произношу я шепотом.
– Моя планета – Марс, я послан сюда, чтобы передать привет братьям по разуму.
– А сестрам? – кокетничает Лиза.
– Привет, сестра! Перед тобой единственный из уцелевших членов экипажа.
– А где твой скафандр? – не унимается Лиза.
– Он всегда со мной, без него мне крышка, – говорю я, надевая черные очки.
– Ой, какой ты смешной в этих нелепых стекляшках! И впрямь похож на пришельца.Солнце сползло за горизонт, оставив на всеобщее обозрение полоску заката. Люди, усталые и молчаливые, как после трудового дня, возвращаются с пляжа, помахивая опустошенными авоськами. Лиза открыла блокнот на чистой странице и за две минуты сделала то, чего не добился бы самый искусный из рифмоплетов. Она нарисовала закат на море, да так, что закат был – как закат, а море – как море, и всякое сравнение здесь было бы лишенным смысла. И вот мы уже бродим по пыльным улочкам Алушты, и нет ощущения, что это было когда-то давным-давно. Мы не замечаем, как темнеет. Издалека, смешиваясь с шепотом уставших морских волн, пробиваются звуки блюза. Мы, не сговариваясь, идем туда – на открытую танцплощадку. Блюз стихает, пары расходятся, освобождая середину.
«Усталые люди целуют собак…» – начинает солист как бы нехотя, но через миг мир переворачивается вверх ногами. Небеса рухнули на наши головы. Выбирай любое облако. Я облюбовал себе вон то, похожее на спящего белого медвежонка. Я вонзился в него на третьей космической. Проснись, лежебока! Облако заурчало и затрещало по швам...«А - а - а - а …» - кричит рядом парень, сложив ладони рупором у рта и опустившись на колени. Кто бы ты ни был, а я жму твою руку. Музыка обрывается, и я запихиваю в карманы остатки белого медвежонка, так и не пожелавшего проснуться. Парень замер на коленях, а его подружка, устроившись рядом, пытается отвести его руки от лица, чтобы заглянуть в глаза отчаяния хоть на секунду. Звучит рояль, зал разбивается на пары.
«Песни у людей разные,
А моя – одна на века.
Звездочка моя ясная,
Как ты от меня далека…»
«Если ты далеко, тебя нет в моем сердце», – есть у англичан пословица на этот счет, а когда помнишь такие штуки, легче дышится. Мое дыхание чуть колышет волосы Лизы, и я зарываюсь в них как в стог сена.
– Хорошая вещь, тебе нравится?
– Да, – коротко говорит Лиза, – только на душе что-то неспокойно.А значит и разговор на эту тему заводить не стоит… Звуки рояля затихают. Лиза молча рассматривает дощатый пол, бас-гитарист сменил лопнувшую струну и начинает настраивать инструмент: ми - ми, ля - ля, ре - ре... ну и так далее и тому подобное..
– А ты хорошо танцевал.
Тем временем бас-гитарист настроил гитару, и грянули все инструменты сразу, зал заметался, подстраиваясь под музыку, и я тоже шагнул в зазеркалье.
– Прыгай сюда! – кричу я оттуда Лизе.
– Ну же, смелее, иначе меня унесет на другую планету.
И грянул гром. И был вечер, и была ночь - день первый…
Было когда-то две правды на свете.
Первая та, что жизнь несказанно прекрасна,
а другая, что жизнь мыслима лишь для сумасшедших.
А. Бунин
«Вначале все только радовались, и мало кто обращал внимание на дождь. Но когда разразился ливень, толпу будто смыло, музыканты погрузились в автобус и укатили. А ты и не думал останавливаться: без музыки, под проливным дождем ты продолжал танцевать, на тебя было жутко смотреть, а когда исчезли последние зеваки, мне стало страшно, хотелось убежать, но я не знала куда. Я начала кричать, но ты, казалось, ничего не слышал, ты смотрел на меня стеклянными глазами и ничего не видел. Я ничего подобного не видела, и никогда это не забуду». Все это рассказала мне Лиза по дороге в гостиницу, и все происшедшее обрело законченность: начало и конец, присущие любому поступку нашему, пусть даже поступок этот и запрограммирован в нас еще до появления на свет. Когда ее стройная фигурка исчезла за дверью гостиницы, мне стоило немалых сил, чтобы не войти следом. Я разбежался и прыгнул в самую середину лужи, и, надо заметить, весьма удачно, лунное отражение разлетелось на множество осколков, но стоило мне оглянуться, как луна возродилась - даже швов было не заметно. А впереди были все новые и новые лужи, и в каждой - своя луна… Какое счастье!
Стихи 1998 – 1999 годов
* * *
Это время ушло навсегда
И, как будто, уже не тревожит.
Лишь о чем-то поют провода
Над главами беспечных прохожих.
И будущее ненароком
С неизданных еще страниц
Глядит, с надеждой и упреком,
Из-под опущенных ресниц.
* * *
Мы пережили не одну любовь
Не три, не пятьдесят
А сколько, сколько, сколько…
Не счесть, не вспомнить мы уже не в силах
Имен и городов, времен и стран,
Закрученных романов и стихов,
Кинокартин и порнофильмов.
Везде она присутствует незримо,
Всегда одна между двоих,
А третий, право, лишний.
* * *
Черной землею по белому снегу
След свой оставлю, когда войду
В сад твой, в котором давно уже не был,
Но без которого я пропаду.
Белой строкою по черному полю,
Ты отзовешься, когда я уйду,
Но, может быть, я, когда ни будь, вспомню,
Как было тихо в этом саду.
* * *
Скоро кончится век - не успеешь вокруг оглядеться,
И наследство скопить и отдать кому нужно долги.
Как посмотришь назад, начинает болеть там, где сердце,
А посмотришь вперед - на полшага не видно ни зги.
* * *
Он, засыпая, видел лес в снегах и сумерках вечерних,
А он стоял на полпути и безотчетно понимал,
Что кто-то ожидает здесь его и слов его последних,
Но что должно произойти о том еще никто не знал.
* * *
Губы открывались сами по себе
Как у рыб под водой для вдоха и выдоха
Монотонно и беззвучно
Слов не было не в пространстве не в сознании
Что же так привлекает эту даму
Задумчиво наклонившую голову
Чуть больше чем это требует напряжение слуха
Может быть, она слышит то
Чего не слышит и он сам
Но тогда зачем вообще слова
Бесполезная вибрация воздуха.
Сознание плавно переключается
На гигантский экран,
С которого зелено-белая масса
Монотонно накатывает на зрителя,
Потрясая сознание и слух.
* * *
Понять, что в начале было слово,
Услышать в словах их допотопный смысл,
Идти за словами, сказанными
Во всеуслышанье или с глазу на глаз,
Словами своими прокладывать путь свой
К хрустальной тишине нового мира
В начале, которого будет слово.
24 апр '03
|
|