Юрий ТЕПЛОВ
УНИТАЗ - НЕ АКВАРИУМ...
Из цикла "Смутное время"
Васька тряхнул головой, прогоняя наваждение. Ему показалось, что покойник ворохнулся и приоткрыл один глаз. Он вгляделся в желто-вато-серое лицо друга. Тот приоткрыл второй глаз и шевельнул губами. Васька пробормотал: "Что за хреновина!" и опять тряхнул головой.
Глаза у покойника закрылись, он лежал в своем богатом гробу спокойно и надежно.
Еле признал Васька по приезду помершего друга. Последний раз они видались с полковником Володей два с лишним года назад. За это время тот отпустил бороду, он и не гадал про такой факт. С чего бы ста-рить себя, вон как седина природную ржу побила! Из-за бороды и лицо чужим смотрится.
- Никак не думал, что ты наперед меня помрешь, - укоризненно сказал Васька и поплотнее уселся на стул.
Все же успел он на похороны. Не захотела Володина Гидра про-сигналить о безвременной его кончине. Он узнал о том с опозданием и случайно. Подошел утром к сельповскому ларьку - замок. Решил, что запостелилась с новым мужем продавщица Милка. Третьего уже поме-няла после него, Васьки. Никак не меньше сорока пяти бабе, а все едино - ровно калач с пылу.
Однако Фроська-Самопляска объяснила, что Милка уехала в ночь в Москву на братнины похороны. Другого же брата, кроме Володи, у нее не было.
Полдня Васька собирал деньги на дорогу. Да и не собрал бы: са-молетные билеты так вздемократились, что без порток останешься... Выручила та же Фроська, потрясла самоплясный кошель. Пообещал ей, как вернется с похорон, перебрать баню.
До Красноярска на электричке - заботы нету. А в аэропорту сутки потерял - ни телеграммы, никакой другой бумаги на руках, чтобы дока-зать билетную срочность. Сперва канючил до унижения у разных окошек, потом вызверился на одну очкастую в синей тужурке:
- Унитаз - не аквариум! Усекла? Консервы не бросать!
Та равнодушно брызнула стеклами очков:
- Отвали, дурдом нестиранный! - и захлопнула окошко.
Между прочим, про унитаз, который не аквариум, Васька и на са-мом деле услыхал в дурдоме, куда попал по недоразумению и пьяной глупости.
Володя тогда приехал в отпуск в парадной форме с петухами, в новеньких капитанских погонах и при деньгах. Он еще не был женат на своей Гидре, да и Васька в те поры числил Володину сестру Милку в ма-лолетках. И мать их была жива - счетоводила в правлении, хоть и хвора-ла сердцем. И вот стала их шпынять за то, что третий день погоны об-мывают. Выпивки в сельпо тогда всякой хватало, на червонец втроем можно было упластаться. Ну, и махнули они от материных попреков в город, к Бэлке Данович.
Школьная их симпатия жила одна в ухоженной квартирке. И сама вся была ухоженная и такая фактурная - на любом месте ставь знак ка-чества. Один недостаток имела: сильно хотела за Володю замуж. А он хомут надевать не торопился. Потом бы, может, и забрал ее, да уж больно она его подгоняла. Бабы глупые, не соображают, что этим оттал-кивают мужиков.
Покаялся тогда Васька, что в третьих лишних оказался. Им бы лишь на матрас, а ему на кухне слыхать и скрипы и всхлипы.
От тоски и зависти нажогался "охотничьей", была такая настойка - дешевая и сердитая. На подвиги потянуло. Напялил на себя Володин мундир, сунул в карман поллитровку и отправился в белых тапочках в парк культурного отдыха.
Там и нарвался на патрулей.
В комендатуре с пьяного перепугу назвал себя Володиной фами-лией, потом стал чего-то молоть про Вшивую гору, обозвал солдат сани-тарами и в отчаянной лихоте сиганул в окно со второго этажа прямо на кузовной брезент патрульной машины.
На Вшивой горе как раз и находился дурдом, а его главный врач -- надо же такому! - оказался Володиным однофамильцем. Вот и решили военные, что он - сбежавший псих, а мундир спер.
Неделю провел Васька в дурдоме, соседствуя кроватями с шибко бледным, седым и вроде бы нормальным мужиком, похожим на учителя.
- И дураки ищут братьев по разуму, - услышал от него в первое ут-ро, когда очухался.
- Сам дурак, - огрызнулся Васька.
- Унитаз, Юноша, не аквариум. Не рекомендую бросать в него кон-сервные банки.
Ваське эта мудрость показалась стоющей, запомнил. Вернувшись в деревню и выпив с мужиками под репку, выдал ее как последнее от-кровение.
Мужикам откровение понравилось. Поразмыслив, они поддержали:
- Консерва - не репка. Закусь в унитаз - грех.
Так закрепилось за Васькой прозвище - Унитаз. А Володя уехал из отпуска без парадных петухов...
Зато теперь лежал в новом, цвета волны, полковничьем мундире. По-свадебному выглядел, хотя и портила вид простыня, прикрывавшая нижнюю часть тела. А чего прикрывать, не без штанов же!..
Васька поднялся со стула, откинул простыню. Брюки - со стрелка-ми, на ногах - ненадеванные штиблеты. Он даже потрогал один, желая в том убедиться. Потрогал и отдернул руку, потому что нога шевельнулась под его пальцами. Опять с опаской дотронулся до башмака. Подождал, не дрыгнет ли Володя ногой. Нет, мертвым дрыгаться не положено, знать, померещилось.
- Я тут, - сказал он покойнику. - Прилетел вот. Исхитрился и приле-тел.
"Куда как исхитрился!" - укорил себя Васька за похвальбу.
Так бы и сидел он в аэропорту до скончания денег, коли б не сжа-лился один бездельный носильщик.
- Сунь вон в то окно паспорт с деньгами, - подсказал, - и пять крас-неньких сверху.
Окно было то самое, где сидела очкастая. Нашла билет, еще и ощерилась, стерва, за полтинник!..
"Что творится в стране! - опечаленно размышлял Васька-Унитаз, пролетая по небесам. - Взятки берут в открытую. Спекулируют кто чем может. Ленина обзывают лысым, Горбачева - меченым. Ельцина в алка-ши произвели... И злобятся все, ох, злобятся - на живых, на мертвых. Памятники в городах скидывают. А чего скидывать? На то они и памят-ники, чтобы память будить. Плохому ли, хорошему - а помни, что было. Хочешь - упрекай себя, а хочешь - историю с географией... Не пере-стройка, а смута и срам..."
Однако, ежели б не смута и срам, не успел бы Васька попрощать-ся с другом. Вот уж не думал он, что теперь в больших городах и поме-реть по-человечески нельзя. Володин сын, Виталик, разъяснил ему, что и как получилось с отцом.
Помер он нормально; по-современному, можно сказать, помер: от инфаркта и прямо на службе. Легко отделался от жизни, раз и нету!
Военные сделали все, чтобы по-хорошему отправить полковника Володю на тот свет: отхлопотали кладбище, где начальников хоронят; побеспокоились об автобусах, об оркестре, о салюте. Одних венков де-сятка два привезли. А с гробом вышла накладка - не влез в него могучий покойничек.
Родня сама кинулась искать гроб. Румяный и нагло-здоровый па-рень из конторы "Ритуал" сказал:
- Для клиента особый бушлат ( Гроб - жарг) требуется. Называется "колода". Сейчас нету. Загляните на той неделе.
- Ты что, ненормальный! - завопила Володина жена. - Какой буш-лат! Какая неделя! Его надо хоронить завтра!
- Сочувствую, но...
Виталик намек уловил, недаром закончил школу с медалью. Ото-двинул в сторону мать и произнес одно лишь слово:
- Спецзаказ.
- Ну, если "спец", - понимающе откликнулся румяный Ритуал...
И все же на сутки с похоронами задержались. Гроб выкупили, ко-гда кладбище уже закрывалось. Покойника привезли домой, чтобы по-был последнюю ночь среди венков и цветов.
Тут Васька и встретился с другом детства. А когда домашние, ума-явшись хлопотами и переживанием, приткнулись для короткого проваль-ного сна в других комнатах, они остались в большой зале вдвоем.
"Лежит и не знает, что помер, - светло и строго философствовал Васька, - лежит и не знает, что я прилетел и сижу рядом".
- Знаю, - послышалось Ваське.
Он удивленно вытаращился. Володино лицо было все таким же каменно неподвижным. Но желтизна с него вроде бы сошла, и борода уже не мешала узнавать знакомые черты.
"Леший одолевает, - подумал Васька. - А оно бы и ладно, коли бы шепнули ему там: вдвоем, мол, вы, как в родимой избе, когда ты приез-жал на побывку".
По первости Володя приезжал то из Средней Азии, то из Закавка-зья - рожа красно-коричневая, а тело белое. Офицерский загар, как он говорил. И всегда дарил Ваське зажигалки. Последнюю зажигалку привез из Афгана, на нее все мужики пялились: под голую девку сделана. На-жмешь на пупок, ноги раздвигаются, и пламя вылетает... Ни одной зажи-галки у Васьки не осталось, то ли терял, то ли дружки прихватывали.
После Афгана осел Володя в Москве. Всего раз с того и видался с ним Васька, когда тот привез на могилу матери черный памятник. Недол-го побыл, зато в те дни они не расставались, пока не опростали его на-битый коньяком желтый чемодан.
Оно и правильно, что позаботился о выпивке. Даже у Милки, хоть и заведует ларьком, два пузыря всего нашлось. А Фроськин самопляс любой нос набок своротит - сахару нет, гонит из чего попало.
Пили они коньяк, курили Володины нерусские сигареты в очередь с Васькиным самосадом, и обоим было тепло и негрустно.
- Чем ты хоть теперь командуешь? - спросил в тот раз он Володю.
- Бумажками.
- Скукота?
Володя молча кивнул и наплескал в стаканы.
- А зачем согласился? - допытывался Васька.
Тот сперва выпил, закусил привезенным им редким гостинцем - икрой, сказал:
- Самое сильное войско - бумажки.
- А душа не мается?
- Душа к тебе просится. Хоть ты и шелапуть, а прочный.
- Факт, - скромно согласился Васька.
Володя распочал свежий пузырек. Налил Ваське поменьше, убере-гал его от пьяного уползания. Сам же, сколь ни пил, только бурел.
- Понимаешь, Вась, был у меня в полку один майор. Батальоном командовал. Ба-альшая подлюка!.. А я ему хорошую аттестацию написал и отправил в академию.
- Зачем же так?
- Затем, Вася. По полочкам жизнь раскладываю. И гляжу, на какой полочке больше.
- Не раскладывай.
- Не получается. Я, как шестерня, в одиночку не кручусь.
- Механизм хреновый, Володя. Ссучиться недолго.
- А если я уже ссучился?
- Тогда бы не сидел здесь.
- В этом и есть твой стержень, Васька. Вольный ты мужик. И от се-мьи вольный, и от неверия.
- Не, Володя. Пропала вера. С лигачевской отрезвиловки нача-лось. Как не поверил в нее, так и вышел один вред. Не верю вот, что но-нешний бардак на пользу трудящимся, так и выйдет. Жулью он на поль-зу.
- Не бардак, а демократия, Василий.
- Гавно тоже калом обзывают, а все равно воняет.
Володя покривил угол рта, дернулся что-то сказать - не сказал.
- Пенсию-то наработал? - перевел разговор Васька.
- Наработал.
- Ну, дак какого хрена маешься? На дембель - и до дому! Ферме-ром, а? Свои-то боятся, а ты в папахе - не по зубам нашим волкам. Я тебе пятистенку срублю, а?
Володя поглядел на него с укоризной.
- Поздно, Вася. Моя пятистенка метр на два. А тебе спасибо, что приехал.
- Куда это я приехал? - не понял тот.
- На мои поминки...
Васька пошевелился на стуле и подумал: заснул, вот и лезет в сон всякая чертовщина.
- Устал? - спросил Володя.
- Дорога вымотала. Это тебе, полковнику, билет без очереди дают. А меня одна крынза очкастая дурдомом обозвала.
Ответил так Васька и поразился тому, что с покойником разгова-ривает. Значит, все еще спит, сидя на стуле. Ну, и пускай! Хоть во сне с другом поговорит.
Но тот чего-то замолчал. Ваське стало неуютно. Услышал, как в настенных часах три раза прокуковала кукушка. "При покойниках часы останавливать надо", - ворохнулась мысль. И сразу придавила тишина. Как мешок с зерном: мягко и тяжело.
Вспомнил, что на кухне стояли ящики с водкой для поминок. В са-мый раз бы теперь взбодриться! Оно, конечно, не того без хозяев, ну, да чай не обеднеет Гидра, ежели мужний друг нальет без спроса стопарик.
Васька разлепил глаза. Ему показалось, что в комнате что-то измени-лось. Обежал взглядом закрытое покрывалом трюмо, задернутые шторы, нетикающие кукушечные ходики. Оглядел напарадившегося в последний поход Володю: руки на груди связаны белым бинтом, чуть засборился мундир возле погона, лицо все так же неподвижно. А вот глаза вроде бы приоткрылись. Будто смотрит на Ваську из-под прищуренных век.
Поднялся со стула. Провел по его лбу рукой, опуская веки. И ус-лышал:
- Не надо.
Он нисколь не испугался, однако оторопел: уж больно явно по-блазнилось. Снова хотел опустить покойнику веки, и опять:
- Не надо.
- Так ты что, Володя, не до конца помер что ли? - поразился Вась-ка.
- До конца.
- Как же ты разговариваешь?
- Если бы похоронили, как положено, на третий день, так бы и ушел без звука.
- И все слышишь и видишь?
- Слышу и вижу. Муторно глядеть, как люди притворяются, что го-рюют. Соболезнования там всякие. А самим до лампочки, что я скончал-ся.
- Горюют взаправду, Володя. Однако и для горевания перекур на-добен.
- Мне виднее, кто взаправду, а кто нет. Моя только платочек к гла-зам прикладывала. Чужими жили, чужими и расстались... Меня, Вась, только две женщины любили. Не оценил при жизни. Много мы чего не ценим, когда живые... Одна из них - Бэлка, помнишь ее? А вторая прихо-дила вчера прощаться вместе с сослуживцами. Вот она горюет. Стара-лась не плакать, а губы тряслись. Белые гвоздики принесла. Хотела по-ложить на грудь, а жена забрала и в ведро с водой поставила. Чтобы вид не потеряли до могильного холма.
- Она - любовница твоя что ли?
Володя не ответил: тяжело, видать покойнику долгую речь вести. Васька поерзал на стуле. Чтобы не молчать, произнес:
- За цветы-то, небось, пол получки отдала...
Володя зашевелил губами. Васька наклонился к нему и еле разо-брал:
- Вынь из ведра ее цветы, положи на подушку. Ведро у входа.
Васька прошел к двери. Среди красных цветов, закрывших ведер-ный зев, выделялись десять белых гвоздик. Он вытащил их, отряхнул от воды. Положил, как просил Володя. Его голова чуть повернулась к цве-там. Затем покойник дал знак глазами, чтобы Васька придвинулся.
- В книжном шкафу за "Военной энциклопедией" старая кобура от "ТТ". Там у меня заначка - три штуки баксов. Забери их. Половину отдай ей после похорон.
- Как же я ее угадаю? Даже звать не знаю как.
- Лизавета. В машбюро у меня работает. Фигура, как у Бэлки. И маленькая родинка на левой щеке - тоже, как у нее. Только волосы не черные, а рыжие.
- Передам, Володя.
- Пятьсот возьми себе. Закажи в церкви панихиду безбожнику.
- Да я на свои...
- Откуда у тебя деньги? Чуть на дорогу наскреб.
- На лесосплаве заработал, - соврал тот.
- Не ври. Это живые вранью верят. А нас не обманешь. Знаю же, что к Фроське в кабалу залез. Вот и отдашь долг. А баню выправлять - пускай нанимает.
Васька только крякнул в ответ на такую угадку и спорить побоялся.
- А еще штуку кому? - спросил.
Володя ровно бы не слыхал вопроса. Видно весь ушел в свои по-тусторонние мысли.
Однако молчал недолго.
- Я тоже думал: помер человек - и ничего не осталось. А умирает, оказывается, одно тело. Остальное же, что и у вас. Только раздвинуто вширь... Я вот с тобой разговариваю, а вижу сразу многих. Вон Виталик вздрогнул и скривился во сне. Он в моем кабинете, сидит в кресле, а го-лова на столе... Жена и Милка в спальне устроились; Милка в платье уснула, а жена - аккуратница - в ночной рубашке и под простынью... Даже Лизавету вижу, хоть и смутно. Сидит на диване и смотрит, как свечки до-горают.
- Живому сквозь стену ничего не разглядеть, - поддержал Васька разговор. - Ты вот что скажи, Володя. Рай-то с адом есть на вашем све-те? Не видать тебе сквозь стены?
- Не видать. Но боюсь, что есть и то, и другое. Тогда ад будет мне вечным полигоном.
- Неужто столь нагрешил?
- Может, и не больше других, а нагрешил, Василий. По мелочи - считать собьюсь. И не по мелочи хватает. Да и перепуталось все, Вася, не разберу, где мелочь, а где нет... Знаешь, что свербит? Голос малень-кого сына: "Папа у вас?" А я, срань этакая, в комнате нагишом лежу.
- Не понял, Володя. Виталик спрашивал? У кого?
- Сыну и его матери я сказал, что срочно уезжаю, а сам к бабе смотался. Он почуял, что вру, и выследил. Она вышла на звонок в одном халатике. Нету, говорит, твоего папы. А я, гад ползучий, не отозвался.
- Виталик забыл об этом давно, - успокаивающе произнес Васька.
- Виталик бы забыл, - непонятно ответил тот.
Васька не стал уточнять, все ж таки Володя не за столом, а в гробу - в беседе осторожность требуется.
- Помнишь, - продолжал покойник, - я рассказывал тебе про одного майора? Которого в академию сунул?.. Лодырь и мордобоец. Воспиты-вал солдат от стенки до стенки. Так вот у него одиннадцать солдат-первогодков сбежали. А куда бежать - пески кругом. Двое так никуда и не добежали. Остальные на чабанов наткнулись. Рассовали их потом по другим частям.
- Судить надо было того майора!
- Надо было. И меня с ним. Перед матерями тех двоих я грешен, Василий. Красиво от них отделался. Денег выделил из командирского фонда и со статьи замполита. Офицеров с цинковыми гробами отправил. А гробы-то пустые, Вася! Пески съели солдатиков.
- Все-таки ссучился ты, Володя.
- Зато в генеральский дом стал вхож. Папаша того комбата боль-шими делами ворочал в ГУКе.
- Где, где?
- В главной конторе, которая кадрами управляет. Вход туда с пус-тыми руками запрещен, Вася! Ну, и я не с пустыми. Из Афгана приволок генералу японский телевизор и видик - как же с войны без презента!
- Это взятка называется.
- Презент, Вася! Для приличия и успокоения. "Душевно к вам рас-положен, Иван Митрофанович! Примите от чистого сердца!"
- И принимал?
- С оговорками: к чему мол все это?.. сколько я вам должен?.. То-же для приличия и успокоения.
- Ну, а ты-то зачем давал? Когда сынка в академию толкнул - себя спасал. А тут кого спасал?
- Обалдуй ты, Вася. Чтобы в Москву перебраться! И видишь, пере-брался. Он меня к себе в управление взял. А недавно замом сделал - генеральская должность. Не успел вот получить.
- Мало тебе было в полковниках?
- Человеку всегда мало.
- Не гадал, что ты такой карьерщик.
- Я тоже не гадал.
- У Гидры что ль выучился?
- Она - так, подвесок. Сам, Вася, выучился. Гидра-то дочкой ком-дива была. Одну ступеньку перепрыгнуть помог мне ее родитель. И дальше бы помогал, да сгорел на официантке.
Васька вообразил официантку в грязном переднике и толстого на-чальника - Володиного тестя, он корчился на ней в синем огне, а ото-рваться не мог. Картина получилась смутной и невеселой.
- Чего молчишь? - обеспокоился Володя.
- Думаю. Выходит, Бэлку из-за начальниковой дочки бросил?
- Ты давно ее видел?
- Бэлку-то! Я же говорил прошлый раз, что она за бугром. Взамуж туда вышла.
- Тетку не приезжала проведать?
- Посылки только шлет старухе. Вся деревня ходила смотреть на бабские кальсоны с кружевами.
- А ведь я ее любил.
- Чего ж не женился? Перед ее отъездом даже слух прошел, что сын у нее от тебя.
- Сын, Вася. Виделся я с ним. Два раза. Первый, когда сам приез-жал к Бэлке, ему полтора годика было. Мимо материного дома тогда проехал, тоже грех... Второй раз - Бэлка привозила, он уже в школе учился.
- Так она что, взяла и приехала к тебе без спросу? - перебил друга Васька.
- Писала мне. Ну, и договорились, что на недельку приедут. А прошло полмесяца, Бэлка про отъезд и не заикается... Наврал ей, что срочно уезжаю в горный учебный центр. Сам же - к Гидре. Ей папаша отдельную квартиру сделал... Лежу нагишом и слышу, как сын спраши-вает: "Папа у вас?" Хотел видно последний раз взглянуть на отца.
- И женился бы на Бэлке!
- Во-первых, Вася, Гидра тоже ходила беременной. Но и еще была причина. Ты знаешь, что такое пятая графа?
- Я и про первую-то не слыхал.
- В пятой во всех анкетах про национальность пишут.
- Ну, и что?
- Это кирпич на дороге, Вася. Сам последние годы на кадрах си-дел, знаю. Все на учете: и бабка, и дедка, и тем более - жена.
- Что же это получается, Володя? Если еврейка - значит, шпионка?
- За визами в Израиль тоже не шпионы в очереди стоят. Сионизм, Василий! Это тебе не управление кадров, в их штабквартире дураков не держат. Вон что с нашей страной натворили - нормальный гроб не ку-пишь.
- Нужон твой гроб Израилю!
- Гроб - для примера. А распад государства и весь бардак - спла-нированная акция.
- А Бэлка причем?
- Так ведь уехала же! Мы вот с тобой не уехали, а она уехала. И сына увезла.
- Жила бы с тобой, тут бы и сидела. Не дрыхла бы, а обихаживала в дальнюю дорогу.
- Нет, Вася. Тут - не получилось бы. Сократили бы в первую волну. Либо дослуживал где-нибудь в песках или в тайге.
- В тайге - оно и лучше. К дому ближе. Глядишь, и не помер бы!
Володя ничего не ответил на такой заманчивый оборот. Раскла-дывал видно по полочкам: в тайге - зато живой, в Москве - а много ли проку от нее усопшему?
Время текло медленно и печально, так во всяком случае Ваське казалось. Еще жальче стало друга. Прокатал жизнь в суете сует, и ниче-го, кроме груза грехов, не нажил. Богатство - что? - оно остается на этом свете. Ладно бы, ежели б груз тоже оставил. Нет же, никому, выходит, такого не дадено. Вот и получается, что человеческая жизнь - как тот унитаз, который не аквариум. Всю дрянь через себя пропускает. Не смо-ешь во время - все, засорился узкий проход в незамкнутый мир...
Очнулся он от дум под Володиным прищуренным взглядом. Заер-зал, все же не каждый день на тебя мертвые так жалобно глядят.
- Еще просьба к тебе, Вась. Если Бэлка с сыном приедут, повидай их. Скажи сыну, что вспоминал его. И отдай ему оставшиеся баксы. Вдруг пригодятся... Я в лейтенантах мечтал мотоцикл иметь - денег не хватало. Может, сыну тоже на что-то не хватает.
- У него чай машина есть. Они там, за бугром, все с машинами.
- Я бы и "Волгу" ему свою отписал, да видишь, как подорвался - без разведки и артподготовки.
- Все там будем, - философски изрек Васька. И спросил: - А ты долго еще станешь за нами подглядывать?
- Сорок дней, Васек, от кончины. Ты меня на сороковины помяни.
- Само собой.
- И Виталику накажи: девять дней и сорок. Я только теперь понял, что поминание для усопшего - освобождение его души. Иначе не найдет новую оболочку, вечно станет блуждать.
Васька представил неприкаянную блуждающую душу. Она имела Володино обличье и плыла среди звезд, покачивая оперенными руками.
Ему стало зябко. Опять вспомнил про ящики с водкой. Сказал:
- Ты вот что, полежи пока.
Хотел было объяснить, что хочет остопариться. Тем более, что Виталик и бывшая жена Милка угостили по приезду не жадничая. Вот трубы и дымили малость... И все же застыдился Володи. Хоть и друг, а покойничек: компанию составить не сможет. А обидно станет. Правдивую отговорку придумал:
- Ты полежи, а я схожу отолью. И сразу приду.
- Знаешь, Вась, мне бы тоже последний раз в туалет. Может, отве-дешь?
- Я ж тебя не подыму! Ты в два раза габаритнее меня.
- А я сам потихоньку. Только развяжи руки да помоги подняться.
Как бы грузно ни было, но Васька усадил Володю в гробу. Удержи-вая за спину, перекинул через бортик сперва одну его ногу, затем дру-гую.
- Погоди, - попросил тот, - тело не подчиняется. Передохну.
Посидел сколько-то минут, свесив ноги. Кивнул: давай, мол. Вась-ка перехватил его руку, закинул себе за шею, потянул, поддерживая. Во-лодя коснулся ногами пола. Встал, покачнулся. Васька не дал ему упасть.
- Порядок в танковых войсках, - сказал покойничек.
Ноги он переставлял едва-едва. До двери путь кое-как одолели. А коридор, ведущий в туалет, показался Ваське бесконечным и гулким. Где-то там, в конце его, находилась дубовая дверь с бронзовой картин-кой: обезьяна с бананом на унитазе.
А Володя становился все тяжелее. Васька понял, что не дотянет друга, не выполнит его последнего желания.
- Не судьба, Володя! - выкрикнул он, чувствуя, как тот оседает.
Сделал последнюю попытку удержать тело - не получилось. Мелькнула торопливая мысль, что все это - сон, и хорошо бы проснуть-ся. И тут же услышал грохот: падая, они опрокинули таз с поминальными лепешками...
На шум из комнат выскочили родственники.
На полу лежал покойник, вытянувшись и скрестив на груди руки. Рядом с ним в неудобной позе застыл Васька.
Гидра закричала. Виталик растерянно прислонился к косяку. Мил-ка опустилась на корточки. Сперва оправила брату китель. Затем при-слонила ухо к Васькиной груди.
И он, холодея, забеспокоился: как же теперь с Володиной занач-кой? Кто передаст деньги Бэлкиному сыну и Лизавете? Кто закажет па-нихиду?..
Тут перед ним выросло и все заслонило видение: луг с ромашка-ми, молодая и русокосая его невеста Милка в желтом сарафане, и стре-кочут-стрекочут кузнечики...
С того луга донесся Милкин голос:
- Кажись, мой бедный Унитаз тоже Богу душу отдал.
"Значит, покойники и взаправду все видят и слышат", - подумал он.
И успокоился.
Теплов Юрий Дмитриевич
Тел.: дом. 172-52-81, раб. 974-73-83 (доб. 16-06)
|
|