День не задался с самого утра. Если быть точной, с пяти минут шестого. Позвонил из Парижа Серенький и замогильным голосом сообщил, что, находясь в командировке, то есть при исполнении своих служебных обязанностей, он попёрся в ресторан, где благополучно и напился. Да так, что упал в комнате для девочек и сломал лодыжку. Спросить, что за нужда прогнала его в комнату для девочек, я не успела. Он сам сказал. Он женится.
- На девочке, за которой пошёл по нужде? – попыталась пошутить я.
- На женщине, которая родит мне сына. – отрезал он и положил трубку.
Я представил себе, какая она сладкая и тёплая спросонья. Вспомнил её низкий хриплый голос и, мельком глянув на часы, набрал номер.
- Здравствуй, Заюля.
- Чего надо?
- Не понял.
- В четыре часа утра чего надо тебе?
- Заюля, а ты ещё помнишь, на чьи деньги ты, наконец, увидела «небо Лондона»?
- Уже не на твои.
- Не понял.
- Да всё ты понял. Это ты там «крутой». – с каким-то непонятным удовлетворением сказала она.
- Знаешь, сейчас у нас раннее утро. – я пытался говорить спокойно. – У меня только что закончились переговоры. При чём так, что я, пожалуй, теперь «крутой» не только здесь, но и там. Впрочем, скоро сама убедишься. И советую тебе снова стать Заюлей. До моего приезда у тебя есть время.
- Понимаешь, Бука, какая штука! Я уже три часа как замужняя женщина и гражданка страны, в которой ты всегда будешь туристом.
- Какая женщина?
- А у самого так и рвётся с языка «потаскуха». – она зевнула. – Но не скажешь. Заплачешь, но не скажешь. Никак не могу понять, почему же тебя все зовут Букой? – она опять зевнула.
Я швырнул трубку в стену. И заплакал.
Когда тебе 37, и два долбанных десятка из них ты пытаешься привыкнуть к тому, что детей у тебя не будет, неизбежно доходишь до какой-нибудь маразматической мысли. Моя заключалась в том, что нужно сделать «2 в 1»: муж-мальчик. Так я и накликала в свою жизнь Серенького, лобастого, упрямого, капризного.
Я варила кофе, а он улыбался мне из того дня, когда получил работу бармена в моём клубе. На самом деле ребёнок ему был не нужен. Он просто хотел уйти от меня, имею достойную причину. Будучи подлецом и соглашаясь с этим, он не хотел, однако, чтобы с этим соглашалась я.
Серенький был избалован мной намеренно. И я, как брошенная типа жена, горько плакала. Но как слишком молодая для (него, конечно же) мать, могла быть за него спокойна: деньги у мальчика были.
И только теперь тоска обрушилась на меня как чемпион по сумо.
Я плакал, как дурак, и думал: «Какой же я дурак!».
Жаждой мести я не пылал и коварных планов не строил. Руки слегка дрожали. «Заюля вкупе с бессонной ночью» - чисто автоматически отметил я. Впрочем, в последнее время они всегда дрожали. Партнёры смотрели с удивлением: у меня на редкость стойкая репутация, то есть репутация, соответствующая действительности и, главное, внушающая доверие.
Я налил кофе в кружку, на которой улыбался Микки Маус, и неожиданно хихикнул. Я хохотал всё громче и громче, обходя квартиру: в каждой комнате висела её фотография, и с каждой фотографии она смотрела на меня и ждала моих слёз.
Обыкновенная расчетливая баба с необыкновенно расчётливо поломанной судьбой. Я познакомился с ней в клубе. А поскольку я по жизни – положительный лопух, она получила от меня на полную катушку. И вот я, богатый бедолага, теперь не знаю, куда себя деть в своей огромной квартире.
Я посмотрела на часы и поймала себя на мысли, что мне, по сути дела, всё равно, сколько время. Так же всё равно мне было по поводу ещё кое-каких вещей. Например, день сегодняшний и все, за ним последующие.
«Взрослая богатая тётенька, покинутая мальчиком-студентом» - я уже давно и беспошлинно пересекла все имеющиеся границы самоиронии. И сейчас я просто попыталась закрыться от стоящего передо мной факта стеклянной дверью: видно хорошо и не больно. Почти.
Непонятная тревога вдруг заставила меня взяться за телефон. Мне нужно было кому-то срочно позвонить! Ах да! Серенький сломал лодыжку, а я, старая дура, могла это забыть!!
Примерно с час поиграв в некую актрису из некогда погоревшего театра и выдув параллельно полбутылки коньяка, я поняла, что если сейчас же не выйду из дома, то банальнейшим образом напьюсь в свинью и, ещё чего доброго, начну вызванивать Серенькому.
Тогда я надела рыжее платье, повязала свою больную голову рыжим платком и вышла из квартиры.
- Приходите поздно, уходите рано. – запричитала баба Люся, встретив меня внизу. – А ещё говорят, что вам не жизнь, а малина!
- Баб Люсь, не малина, а мёд и розы. – улыбнулась я, толкая подъездную дверь.
Улица тут же рухнула на меня. А я подумала: «Вот и ладушки».
Я сидел на кухне и смотрел в окно. Потом вышёл на балкон и посмотрел вниз.
- Заюля! Мы едем за город! Устроим пикник! – крикнул я в квартиру.
Никто мне, конечно, не ответил. Но это уже не имело никакого значения. Я принялся собирать пикниковую корзину: всё, что нужно для двоих. Плюс небольшое, но тяжёлое, дополнение. Я оживлённо болтал с Заюлей, которая спала где-то очень далеко, наверняка, накрывшись по привычке одеялом с головой. Уже выходя, я заметил, что на меня, судорожно сжимая в руке корзину, смотрит какой-то здоровый встрёпанный мужик в бабочке. Видно, не успел переодеться, догадался я.
- Остаёшься за старшего. – сказал я ему строго, хотя он тоже явно собирался уходить.
- Что, вторая половина вернулась? – попытался втянуть меня в разговор консьерж.
- Нет. – я шёл к двери, как солдат, печатая шаг.
- Понимаю. – гаденько улыбаясь, он стрельнул взглядом в сторону моей корзины и завёл глазёнки как бы в предвкушении одному ему понятного удовольствия.
- Ни хрена ты не понимаешь. – сказал я грубо, оправдывая данное народом звание.
- Никак, половина вернулась? – это уже спросил сторож на стоянке.
«Его ответы в то утро отличались удивительным однообразием» - с какой-то книжной меланхолией подумал я про себя минуту спустя.
Спустя ещё одну минуту я уже выезжал на улицу.
- А по пути, - сказал я себе предельно весело. – можно будет слиться с народом – подбросить куда-нибудь кого-нибудь. Например, вот эту кошмарную бабу. Смотри-ка, - мне действительно становилось весело. – с утра уже успела накатить!
Я даже не помню, махнула я рукой или нет. Машина, тем не менее, остановилась. И совершенно невозможная морда водителя вскинула брови. Я села.
- Братеево. – как-то очень строго сказала я ему.
- В гости? – как-то очень весело спросил он.
- В самый высокий дом.
- В гости. – продолжал мне подсказывать водитель.
- Да не достроен он ещё! – заорала я. – И он мне нужен! Крыша его нужна! Ясно?!
Он сбавил скорость.
- Салфетки на заднем сиденье. – он ни капли не разозлился. – А ещё там есть пиво.
- А коньяка там нет? – горько спросила я.
- А ты посмотри. – и он улыбнулся мне.
Ну надо же! Душевный же парень везёт меня в Братеево!
- Я – Бука. – сообщил он мне зачем-то.
- Похоже, бука – это я.
- Нет, на самом деле. Меня все так зовут. С детства.
И я поняла, почему его веселье показалось мне диковатым: ему плохо. Совсем плохо.
Меня всегда занимало выражение «крутить баранку». Мне представлялись весёлые парни с чубом до носа и ромашкой в дурной фуражке. Вот они могут «крутить баранку» грузовика. А мне не дано. Несмотря на то, что грузовики закупаю и продаю охапками. Я поделился этим соображением с моей зарёванной пассажиркой.
- А меня зовут Алька. – безо всякой связи с услышанным сказала она.
Я засмеялся: ещё одна баба с поломанной судьбой! Похоже, так будет всегда. А, может, Заюля Первая в своё время дала объявление? Так, мол, и так, тупой «новый русский» ищет корыстную спутницу жизни.
- Что, судьба поломатая?
Она молчала.
- Денег нет. Муж - алкаш. Три выкидыша. – перечислял я. – И никакого желания жить.
- Угадал только последнее. – она вся сжалась, как пружина.
Мне нужно было просто молча подождать, чтобы пружина развернулась и взвилась. Странно, всё-таки, насколько по-разному люди реагируют на беду. А в том, что у неё беда, я не сомневался. Вот я апатичен. Потому что принял решение. Она – на взводе. Хотя очевидно, что решение тоже приняла.
За окном мелькали машины, дома и Серенькие.
Серенький с рюкзаком.
Серенький с девушкой.
И даже один Серенький на байке. Он остановился около нас на светофоре и мигнул мне зеркальным глазом.
- Бука, что такое любовь?
- Любовь – это ты сам. – он ответил сразу, будто ждал этого вопроса. – Встречи, отношения, ссоры – это рамочка, это то, что окружает или, не знаю, прилагается, что ли. Но то, что в рамочке, самая сердцевина – это ты сам.
- Умный ты, Бука.
- Умный? – усмехнулся он. – Мне этого не положено. В связи с народным званием «нового русского».
Господи! Если мы не доедем в ближайшие пять минут, я сойду с ума!
Вот Бука – хороший добрый человек, а ранен. Я никому зла не сделала, а застрелена в упор. Как такое может быть?
Как?
Я вышел из машины вместе с ней. Она молчала. Она смотрела вверх, на крышу того самого дома, о котором говорила. Я молча вытащил пикниковую корзину из машины и сказал бодро:
- Ну что? Пошли?
Она вздрогнула, повернулась и какое-то время смотрела на меня, явно не понимая, кто я, что я здесь делаю и чего, в конце концов, хочу.
- Куда пошли? Садись в свою машину, Бука, и рули на Тверской. Осчастливь какую-нибудь девочку за свои же деньги.
- Я собирался устроить пикник. И нашёл подходящее место. Если хочешь, присоединяйся. – я пошёл в сторону подъезда без дверей. – Я – на крышу. А ты?
Я даже не обернулся, потому что знал, что поступить иначе не могу.
Какого чёрта! Я у себя один. И у меня нет ни одной веской причины раскидываться собой направо и налево.
Даже если эта Алька – очередная Заюля.
- Блин!
Ага, значит, идёт.
- Осторожней на своих каблуках! – крикнул я обрадовано.
- Какие каблуки?! Ноги красивые жалко!
«Хм, красивые ноги? Сейчас посмотрим». – подумал я и, дождавшись её, галантно пропустил вперёд.
Мы поднимались по бесконечной лестнице. День подглядывал в безлинзовые окна и время от времени преграждал путь золотыми трубами света, в которых в состоянии безмятежного покоя плавала пыль. Я посмотрел на свои ботинки, потом на брюки. Автоматически перевёл взгляд на её ноги. Туфли, без сомнения, очень дорогие, были испорчены. А она как будто и не заметила.
Такое царское безразличие к шмоткам никакая Заюля себе не позволит.
Когда мы взобрались, наконец, на эту самую крышу, я первым делом подошла к краю. Открывшийся вид полностью меня удовлетворил.
- Вот и ладушки. – весело сказала я себе и повернулась к своему провожатому.
- Если дама думает, - сказал он, накрывая конопатым пледом какой-то деревянный настил. – что сама справится со всей корзиной, то дама рулёзно ошибается.
У него была такая довольная морда, будто он весьма удачно пошутил.
- Ты здесь не останешься. – я взяла кирпич.
- Чё, твоя крыша?! – рванул он на себе рубаху.
- Не моя. Но ты здесь не останешься. – я метнула в него кирпич, но почему-то не попала.
- Не гоните, тётенька. Я вам коньяка налью. – он склонил свою бычью шею и даже два раза притворно всхлипнул.
- Тогда ты исполнишь мою последнюю волю. – торжественно сказала я и попыталась принять величественную позу, положив локоть на край ведёрка с битумом.
- Любой каприз! – он расцветал на глазах.
- Что за?!.... – зашлась я от негодования.
- Понял. Простите. – и он, видимо, с пятого на десятое вспомнив книжки о рыцарях, менестрелях и юных садовниках, изобразил на своём лице выражение преданности.
- В жизни не видела такого дегенеративного рыцаря! Но раз уж никакого другого под рукой нет….Ты должен открыть Клуб Летящих Женщин.
- Когда?
- Сегодня. Сейчас.
- Понял. Я пошёл.
- Куда? – я и не ожидала, что меня это так расстроит.
- Так за шампанским же!!
Я спустился ровно на один этаж, закурил и прислонился к стене. Эта какая-то очень настоящая Алька, без сомнения, повод, рыжий флаг надежды на то, что можно и нужно быть тем положительным лопухом, какой я и есть. И если она этого не поймёт, для меня это будет хуже, чем десять тысяч Заюль вместе взятых.
«Ну кто ж тебя просил так быстро?» - подумала я, а вслух сказала многозначительное «О!».
- На пятом этаже вспомнил, что пузырь есть в корзине. И вот вернулся. – он был весь пыльный и довольный. – Зато успел по дороге решить один административный вопрос по поводу открытия Клуба.
Я подумала, что он шутит, и решила отомстить.
- Ты дашь мне старт? – предельно строго спросила я.
- Чем? – поинтересовался Бука.
- Вот этим. – у меня в руке был его пистолет.
Вообще-то, я искала в его корзине коньяк, а это просто под руку подвернулось.
- Сынок, опусти «пушку». Мы хотим тебе помочь. – он даже выпятил живот, чтобы больше походить на придурка-шерифа из какого-нибудь там Арканзаса.
Я положила пистолет на плед, села рядом и кивнула ему на бутылку.
- Где-то пожар. – вполне светским тоном сказала я, хотя он, конечно, как и я, слышал истошно орущую сирену.
- Угу. – кивнул он. – И я даже знаю, где.
- Где? – спросила я, протягивая ему уже пустой бокал.
- А здесь. – он налил шампанского и встал. – Прямо здесь. Иди посмотри.
Он стоял у края крыши.
Никаких угрызений совести по поводу того, что я собиралась сделать, я не испытывала. Я шла, стараясь не шататься. Он подал мне руку. Я поднялась на бортик.
- На посошок. – я опрокинула в себя шампанское и закашлялась.
«В такой момент!» - тут же осудила себя я.
- А стоит ли? – он кивнул в глубокую сторону.
Я усмехнулась.
Я собиралась ответить пошло и пафосно.
Я не успела.
Потому что я упала.
Я стоял и смотрел, как она летит.
Потом её раз пять подбросило на батуте, и она, скатившись с него, подбежала к пожарнику, вырвала у него из рук мегафон, сильно им стукнула по каске бедолаги и заорала:
- Ты – не бука! Ты – мудак!
- Клуб Летящих Женщин объявляю открытым! – крикнул я абсолютно счастливым голосом и поднял свой бокал.
|
|