Налево - дверь стеклянная. За ней - большая кухня с высоким серым потолком. Там наверху темно. И потолка почти не видно. Его, скорей всего, и не белил никто. Как дом построили. С тех пор так много изменилось. Исчезло, кануло, прошло.
Посуда. В глубоких трещинах, в пыли. Ее роняли, били, когда здесь было хорошо. Ее почти здесь не осталось. Две чашки чайных, два фужера, кофейных пары тоже две, одна тарелка и стакан. Большой такой, граненый. И много разных рюмок – по две, по три и даже по одной.
Большой бокал для молока когда-то здесь стоял. Тарелка детская с рисунком из мультфильма. Ее, конечно же, разбили. А молоток для отбивных? А форма для гуся, казан для плова, а пресс большой из гири, - для нежного цыпленка табака? Все запылилось. Все забылось. В большом шкафу напольном лежит под паутиной.
Фужеров звон отчалил за окно. Шампанское стекло. Отпузырилось, выдохлось, засохло. Пятном на матовой поверхности стола. И потемнело. От водки пятен нет. От водки пятен не бывает.
А пол протерся под столом. Там ел огромный рыжий кот. И мордой двигал миску. Туда-сюда. Так долго двигал. С тех пор никто протертый пол не красил. Он сам зарубцевался. Густая пыль его покрыла.
Она кругом. На подоконнике, на шторах, на всех шкафах и табуретках. Густая, жирная, как шевелюра, не мытая пол-года. И здесь давно не мыто. И не протерто даже - ни стол, ни пол, ни табуретки. Стоит среди стола пустая рюмка из-под водки с засохшей мухой в паутине. И рядом блюдце с коркой хлеба, зеленой плесенью покрытой. Вот, стало быть, и все.
2002
|
|