Весна 1994 года. Санкт-Петербург. Я руковожу шарашкиной конторой, занимающейся производством кондитерских изделий, в просторечии именуемыми булками и пирожками. Контора у меня своя, два десятка человек, нанятых мною, особо не безобразничают, аренда за помещение, в коем располагается мое хозяйство, уплачена за полгода вперед, день недели – воскресенье, поэтому я преспокойненько сплю в своем кабинетике, ни о чем не думая и ничего не боясь.
Звонит телефон. Просыпаюсь. Снимаю трубку.
– Паша, едрит твою налево! Ты что там делаешь?
– Сплю.
– Где?
– Здесь.
– В столовой?
– Да.
– Ты в своем уме?
– Ну не в твоем же. Вчера немного посидели. Не хватило. Когда хватило, домой ехать было уже поздно.
Знакомая ситуация. Голос на том конце провода оттаял.
– С кем сидели-то?
– С Серегой и Савиком.
– А они где?
– Внизу, наверное. Не знаю.
– Паша, едрит твою! Срочно приезжай на Финляндский. Седого менты прихватили.
– За что?
– За яйца! Сертификаты требуют.
– Какие сертификаты?
– Обыкновенные! На сосиски в тесте, на кексы, на пироги твои, долбанные. Короче на всё!
– Пошли их знаешь куда. Мы сами являемся производителями. Нам никакие сертификаты не нужны. Пускай в СЭС обратятся – там подтвердят.
– Какая СЭС! Выходной день! Паша, едрит твою. Бери все бумаги и дуй сюда. Торговля стоит. С седого последние штаны снимают. Беляши-Кибальчиши тухнут. А ты: не хватило, не хватило.
– Ладно, Саня, не ори. Сейчас приеду.
– Давно бы так. Давай скорее. Ждем.
Мне-то хорошо. У меня в кабинетике – диванчик. А Серега с Саввой, бедные, – на стульях, прямо у жарочного шкафа.
– Вставайте, заклейменные проклятьем. Фунт сел!
– Какой Фунт? – чуть приподняв голову, вопрошает Серега. – Где я?
– Там же, где и я, – не открывая глаз, отвечает ему Савва.
– А ты где?
– Черт его знает. Кажется, в аду.
«Ад» трехэтажный. На первом этаже – столовая, на втором – служебные помещения: душ, раздевалки, кабинеты, в том числе, и мой, на третьем – сапожная мастерская. Лестница общая. Между первым и вторыми этажами – решетка.
– А решетку что – не будешь закрывать?
– Зачем? Там же сапожники.
– Какие сапожники в воскресенье?
– Точно. Никаких.
Закрываю решетку.
– Ну, здрасьте – приехали, – подойдя к входной двери и толкнув ее, возмущается Савва. – Заходи, кто хочет, бери, что надо. Совсем эти кондитера обнаглели, не могли перед уходом нас разбудить. Всё нараспашку.
– Странно, – удивляюсь я. – Женщины – серьезные, ответственные. Замок – внутренний. Ключи у них есть. Вы им случайно не наливали вчера, после того как я уснул?
– Да ты чего, Паша, сдурел? – обиделся Серега. – Мы себе-то уже были не в состоянии налить, еле до кровати… тьфу ты, до стульев дошли.
– Странно…
– Ничего странного, – Советский Союз. Закрывай. Поехали.
Закрыли. Уехали.
А когда вернулись (вдвоем с Саввой), на пороге стоял пьяный от рождения армянин-сапожник, человек пожилой, но активный, и будоражил окрестности такими чистосердечными ругательствами, что сразу становилось ясно – произошла трагедия!
– Павил, это ты?! Эт-то ты, Па-вил?! – Далее хоть и по-армянски, но, судя по интонации, что-то очень нехорошее.
– Это я, Айрапет Иванович, – отвечаю, насторожившись. – Что стряслось?
– Вай, что стряслось! Ара, ты минэ? будешь спрашивать: что стряслось? Дэвушка с подругой черт знает откуда, из Свердловска, всего на два дня прилэтэл – много ходыл, много смотрэл… Вай, думает, какой красывый город! Какой замычательный луди в нем живет! В какие дворцы и рэстораны прэкрасные ми бил! Какой плохой скотына этот сапожник, который туфли взял, велел полчаса гулять, а сам замок закрыл и водка пошел пить.
– Какие туфли? Какой замок?
– Какой замок? Это я` тэбэ, Павил, должен сказать, какой замок? – Опять по-армянски, и опять нехорошее. – Если армян – значит, жулик! Во-ор! Значит, совсэм совэсть нэт! Пускай дэвушка босиком домой лэтит, да? Дэвушка прилэтэл, много ходыл, бродыл туда-сюда, каблук сломал, ко мнэ пришел – сдэлай, просит, Айрапет-джан срочно, я очень тороплусь. Я сдэлал. Жду-у-у – нэту. Еще жду-у-у – нэту. Как так? Встал, по ступэнька вниз пошел… – по-русски, но матом. – Ара, ты говори минэ: кто-о-о на рэшетка замок одел и вот тут закрыл, а?
– Я. Но кто же знал, что вы здесь?
– Я – здэсь?! Ара, это ты минэ сэрьезно сказал? Молодой человэк, ты слышал: я – здэсь! Я двадцать лэт здэсь! Я всю жызн здэсь! Твой бабушка совсэм молодой бил, а я уже здэсь сыдэл и вэщь дэлал! Если я не здэсь, значит я умэр! Если я умэр, кто лудям обувь поправлять будет? Твой кондытер, Свэточка? Кассыр Валя Васыльевна? Или ты сам? – По-армянски. – Где же минэ быть? На луне? На солнце? – Внимательно осмотрев Савву. – В Тэл-Авыве?
– Дома.
– Как дома?
– Так – дома. Сегодня же воскресенье. Выходной день. Вы ведь в воскресенье не работаете.
– Воскрэсэнье… Нэ работаете… – Сапожник вытаращил на меня свои прекрасные красные глаза и заткнулся.
Но не прошло и минуты:
– Это ви… – по-армянски, по-армянски, по-армянски… – нэ работаете! А минэ нэту врэмя нэ работать! Башмак нэ разбирает: когда воскрэсэнье, а когда чатвэрг! Каблук отлэтэл, набойка отвалился – иды, Айрапет-джан, дэлай. Я… – по-армянски… – сдэлал. И что?
– Что? Что ты орешь? Что вы на нас тут орете? – не вытерпел Савва. – Говорите толком: что случилось?
А случилось вот что:
Пока я, как уже отмечалось – преспокойненько, спал себе в столовском кабинете, разбуженный пунктуальным похмельем сапожник Айрапет, человек без мозгов в голове и отрывного календаря на стенке, должным образом восстановил здоровье, упавшее за ночь до минимума, сложил свой нехитрый рабочий инвентарь в ридикюль и отправился на службу.
Достигнув места назначения, Айрапет, человек без задней мысли, но с ключами от входной двери, поднялся на третий этаж, в мастерскую, после чего, в виду отсутствия клиентов, незамедлительно принялся за дело: вызволил из ридикюля маленькую и стал выпивать, не закусывая.
Прошел час, другой. Сапожник, делая вид, что смотрит телевизор, дремал. И тут в его служебные палестины вошли двое.
«Двое» оказались весьма привлекательными особами женского пола, прибывшими в Петербург на два дня, с целью экскурсии и «там видно будет». Одна из особ была обута в нечто напоминающее банные шлепанцы. Вид ее представлялся печальным.
– Вот, – сказала особа, вызволив из полиэтиленовой сумки иную, отличную от банных шлепанцев обувь, – каблук сломался. Полгорода оббегали – никто не работает, только вы.
«Ну так, – по-армянски подумал про себя сапожник Айрапет. – Все только жрать и спать мастера. А как туфли починить – один Айрапет-джан».
– Что тут у вас? – уже вслух и по-русски сказал он. – Давай суда.
Особа дала и при этом поинтересовалась:
– К часу успеете сделать? У нас в два регистрация на самолет, – пояснила. – Мы из Свердловска. Приехали всего…
Айрапет делал три дела сразу: осматривал требующую ремонта вещь, слушал особу, которую мысленно обозначил как девушку, и думал о том, сколько сейчас времени.
– А сейчас сколько? – спросил он.
– Двенадцать десять.
– Это как?
– Десять минут первого, – догадалась сказать попутчица девушки.
– Успэю, – делово произнес сапожник, человек, не желающий попусту тратить слова не ветер, а желающий поскорее заработать еще на одну маленькую. – Погуляйте пока.
Пока девушка и ее подруга, не посмев ослушаться Айрапета, гуляли, я, разбуженный своим неуемным администратором Саней, в сопровождении двух приятелей, Сергея и Саввы, отправился на Финляндский вокзал – вызволять из беды еще одного своего администратора, по кличке Седой.
Входную дверь в помещение, где, как выяснилось позже, оставался сапожник, я закрыл, потому что был абсолютно уверен… Впрочем, читающий эти строки уже ознакомлен с аргументами в мою пользу.
Наконец – гостьи из Свердловска нагулялись. И что?
– Что оны тапэр через минэ обо всем армянском народе смогут думать? Получается, раз армян – значит, жулик, во-ор…
– Айрапет Иваныч, не повторяйтесь, – сказал Савва.
– Не терзайтесь, Айрапет Иванович, – сказал я, и добавил: – Пойдемте лучше наверх. У меня в кабинете бутылка водки есть, почти целая. Пожертвую ее вам в качестве компенсации за армянский народ.
– Откуда они знают, что вы армянин? – уже на лестнице резонно заметил Савва. – Может, вы азербайджанец.
– Я?! – всплеснул руками сапожник. – Я, – проорал он, – Айрапет Иванович Бабунц – азербайджанец?! Ара, думай иногда, что говоришь.
Савва наверняка подумал, но промолчал.
И только тогда, когда недопитая мною и моими товарищами пол-литра обернулась собственностью Айрапета Ивановича, мы с Савиком не без удовольствия услышали:
– Павил, а сегодня точно – воскрэсэнье?
9 января 2005
|
|