Точка у горизонта.
Затянутый в серый плащ, небрежно прикрывающий мягкие льдяные доспехи, по пыльной дороги шел могучий воин. Его ясный взор был устремлен к темнеющему горизонту, там, между чертой дня и ночи, таилась последняя часть его дороги—в мрачном информационном центре прятался последний враг. И не важно кто он—ужасный черный дракон, охраняющий свое богатство, или мрачный некромант—хозяин немертвых, вышедших со своих подземных обителей. А может там его встретит сумасшедший ученый со своей машиной смерти сметающей своими лопастями материю этого мира. Не факт, что это будет киборг со своим неизменным «рокетом». Это решает мастер, и нет ему дела до бессмертного воина, одиноко бредущего по бесконечной дороге к последнему врагу.
— Тут наступает ночь, и воин решает лечь спать.
— Эй, стой, так не честно, сколько ты ему рассказывал и сколько мне?— Павлик негодующе стал размахивать руками.— Как это так, только бросил кубик и собрался мочить злого дядьку как «воин оттоптал ноги и решил покемарить»?
— Послушай, будешь ты мастером, вот тогда и будем мы ходить по три недели ничего не евши, без отдыха и махать мечом направо и налево.— Дима любил подначивать Пашу на этот счет, но потом решил подбодрить друга.— Кстати Пшека на следующем ходу могут завалить, так что радуйся—третья монета твоя, если конечно не сморозишь.
Радостный Павлик полез на подоконник и пихнул рукой вылезшего почти на половину в форточку Пшека.
— Давай оставляй, и топай отгребать. Мне Димон сказал, что я уже почти нашел третью монету, еще ход, ну, максимум, два. А кстати тебя сейчас замочат. Э, хорош курить!!! Иди давай.
—Ничто так не радует, как смерть друга, – с усмешкой подумал Димка.— Да я становлюсь истинным англичанином с их черным юмором.
— Что усмехаешься, великий и ужасный. Уже придумал какой-нибудь подлый прикол?—Пшек опустился на пол рядом с вылепленной из пластилина фигуркой своего мага. Вообще следует сказать, что Пшека зовут Иван, и никакой он не поляк. Просто в детстве прожил два года под Вроцловом. Вот сразу и получилось так—был в Польше, значит Пшек. Так и выходит, что в юные годы различные клички и погонялы «прилипают» к человеку намертво и оторвать их просто нет никакой силы и терпения. Помню одного в классе звали Каспер, но почему его так прозвали никто вспомнить не мог—просто Каспер, а подробности не важны. Он еще так сильно обижался, что порой дело доходило до драки.
— Так, на чем мы остановились…— Димка притворно нахмурил лоб,— ах да, ты пробираешься по тропе, как вдруг над тобой раздается треск и тебя неожиданно что-то больно ударяет по голове. Бросай кубик.
Пшек недовольно покосился на тетрадку в руке у товарища, и, тщательно встряхнув кубики, ловким движением бросил их на пол. Пролетев половину стилизованной карты волшебного мира, кубики с особенным шиком врезались в фигурку стоящего воина, и, сметя несколько кусков дороги, остановились. Рядом упал воин, попутно сломав себе руку и сплющив половину головы.
— Вот так вот,— злорадно усмехнулся Пшек.— Одиннадцать. Плюс один раненый.
— Твое счастье, что не двенадцать.— В ответ усмехнулся Димка.— Еще один, и ты не то что раненым, живым бы врятли остался. А так радуйся, очнувшись ты понимаешь, что стал жертвой разбойничьего нападения…
Сознание толчками возвращалось в голову. Нет, толчками возвращалась адская боль, растекающаяся по всему телу, а сознание едва успело появиться, как сильно пожалело о своем поспешном поступке. Волны красного марева пополам с яркими ослепительными точками плясали на обратной стороне сожмуренных век. Попробовав пошевелиться маг понял, что либо в него попали каким-то полусотворенным заклятием «фроуза», либо кто-то неправильно прочитал свиток телекинеза и теперь предстоит выбрать, как действовать дальше…
Димка вопросительно посмотрел на Пшека. Театральным жестом тот почесал затылок, и, нахмурившись, стал искать ответ в своей тетрадке.
— Для начала достану-ка я с пояса пузырек лечения.—Димка кивнул и продолжил…
Как ни странно на вкус это оказалось порядочной гадостью, но необходимый эффект был получен незамедлительно. Боль как будто схлынула, ушла в землю, оставив после себя лишь мутный неприятный осадок во рту. Или это от зелья? Впрочем, не важно, требуемое достигнуто. Пытаясь пошевелить вначале одной рукой, затем другой, маг перевернулся на спину. В глаза ударил яркий луч пробившегося сквозь листву солнца. Легкий ветерок шевелил зеленый свод над головой и перекликался в ветвях деревьев. Идеалистичная картина, ничего не скажешь, вот так и погибают—от жизни, полной одухотворенного соблазна к ней же, от мира спокойного в своем упоении красотой этой жизни, от радости гордо смотрящей в спину удаляющегося одиночества. Лишь в такие моменты, когда страх позабыт, но еще давит на подсознание, а боль от пережитого еще не прошла, но уже отпускает бренную плоть, лишь тогда проникаешься глубоким уважением к миру, полному непознанного, к радости еще не испытанного открытия, к вечной движущей силе, заставляющей вставать и жить. Жить. Достигать своей поставленной цели и, не дрогнув перед своим отражением, совершенствовать себя, из ничтожного делать великое, из необъятного—объятое. Не говорить себе «я слабый, я не смогу», а бороться, бороться за свою правду, за свою цель, за свою жизнь…
Пшек удивленно поднял глаза на друга и, поняв, что тот закончил, спросил:
—Ты чего?— не высказанный вслух вопрос все-таки был понятен Димке. Им не надо было что-то добавлять, ведь между собой они и так понимали, о чем шла речь. Это была своего рода телепатия, связывающая два ума, две души вместе. Часто говорят «как они могут быть друзьями, ведь они полные противоположности друг другу?» Однако друзья это больше, чем просто похожие по поведению и по взглядам люди, это что-то внутри каждого из нас, заставляющее радостно сжиматься от, на первый взгляд, простых слов, от вроде ничего не значащих поступков, от взгляда, брошенного мимоходом. И сразу тихий голос внутри нас шепчет—вот он, единственный, способный тебя понять, душа, родственная твоей, одинокий путник, идущий навстречу, в бескрайней пустыне.
— Просто я вот думаю, зачем все это? К чему стремиться человеку в бесконечном водовороте времени? Стоит ли быть оптимистом, слепо глядящим себе под ноги? Вот я сейчас сказал достигать своей цели, а в чем она. Где этот переход от мечты невыполнимого к радости достигнутого? Ведь это не банальные вырастить дерево, построить дом…
— Знаешь, что я тебе скажу?— Пшек уселся рядом на диване.— На данный момент у меня была цель поступить в технарь. Видя нетерпеливый жест собеседника, он поспешил продолжить свою мысль, пока его не перебили. Просто понимаешь, в шестнадцать большинство мало волнуется о предстоящей жизни. Ведь в этом возрасте открывается столько непознанного, столько возможностей выразить себя, что цели не ставятся вовсе, лишь находятся пригодные средства к достижению задуманного. А ведь поступление в тот же самый технарь, это уже маленькая, но цель—крохотный мостик к осмыслению и выбору последующих целей. Ведь одной целью нельзя ограничиваться, потому что по ее достижению внутри останется не радость достигнутого, а горечь утраты неизмеримо большего, чем того, что имеешь. И сегодня ты видишь ее, у далекого горизонта, а завтра она уже рядом, стоит только протянуть руку, но многие лишь мельком бросив на нее взгляд, снова идут к горизонту, ослепленные еще более возвышенной целью, более красивой мечтой, идут, не ощущая радости достигнутого, а лишь мечтая, мечтая о невыполнимом. А потом, внезапно остановившись, видят позади себя только разрушенную жизнь, бездыханно лежащую в пыли, а впереди—вечную тьму, медленно наступающую на них. Для таких наступает предел, предел стремления к мечтам, к целям, к жизни. И они останавливаются, не делая попытки спастись, свернуть вправо или влево, с дороги которую сами построили, а стоят и ждут наступающего бездыханного сна во мраке. Вот поэтому и не следует безоглядно кидаться от цели к цели, так же как не стоит бесконечно идти к одной единственной, но не достижимой.
— По-моему ты запутался, или я просто не понял твою точку зрения.— Димка сидел с задумчивым лицом.
— Я и не претендую на правильность суждений, просто думаю, что не следует, добившись цели, безоглядно искать новую, думая, что без цели смысл жизни теряется.
— Парни, я тут обкурился уже, а вы все о каких-то целях.— Павлик спрыгнул с подоконника, и вопросительно уставился на Пшека.— Что не можешь выбрать в кого «фаерболом» запустить, а в кого молнией стрельнуть. Димка с Пшеком дружно засмеялись, а Павлик недоуменно уставился на сидящих на диване.
— Теперь у нас сеанс идиотского смеха, да?— обиженно констатировал он.— Ну что ржете? Он недовольно уселся на пол.—Эй, кто посмел дотронуться до моего воина? Грозно покосившись на Пшека, он стал лечить своего питомца.
— Просто тут мимо пролетал дракон и, увидев какую-то козявку, решил научить ее летать.— Сквозь смех ответил Пшек. Это вызвало новую волну смеха. Павлик недоверчиво покосился на Димку и поставил своего воина на дорогу.
— Вот так вот. Как новенький.—восхищенно пробормотал он.—Так о чем это вы тут?
Но ответ прервал осторожный стук в дверь. После хором сказанного «да, да, войдите» в комнату заглянула сердобольная бабушка Димки.
— Мальчики, может чайку?— предложение пришло как нельзя кстати.
Попивая горячий чай, друзья болтали о будущих планах и желаниях. Через неделю начинаются занятия в школе, плохо конечно, но если подумать, то все-таки это лучше, ведь после трех месяцев отдыха, чувствуется усталость от него же, хочется хоть немного загрузить мозг потенциально нужным занятием. Кончаются сигареты, а денег на новую пачку не хватает, не беда, можно попытаться бросить, хоть и в двадцатый раз. У Павлика уезжают на дачу предки, так что можно порубиться всю ночь в Nintendo, и не важно, что уже около часа ночи все плюнут на приставку и завалятся спать. Надо взять гитары и сходить на «кровянку»— невообразимо красивое место у реки—ведь скоро наступят по-настоящему осенние холода и до следующего лета там нечего будет делать. Постепенно разговор переместился на школу, на тех учителей, которых не хотелось бы видеть, и на тех, которые просто обязаны вести в нашем классе. Об одноклассниках, которые уже и вправду всех достали, и о тех, которых рады были бы увидеть снова. После долгих обсуждений все решили покурить, и расходиться по домам.
Стоя на балконе, Димка смотрел в подступающую тьму и мысли его были далеко от этого места, от друзей стоящих рядом и спорящих о чем-то. Он думал о прошедшем лете, о том, что сделал и что будет дальше. Ностальгия, тихо вынырнув из темноты, глубоко вогнала когти в его блуждающие мысли. Какая-то нестерпимая тоска давила на грудь. Тоска о прошлом, которого не вернуть, тоска о будущем, которое никогда не наступит, тоска о настоящем, которое с каждым мгновением уходит в прошлое. Ведь это поистине последнее лето беззаботной жизни, бескорыстной дружбы, безоблачного детства. И, наверное, Пшек прав, говоря о жизни без цели, ведь просто плыть по течению так же плохо, как и довольствоваться радостью достигнутого, не предпринимая попыток взглянуть вперед, на яркую точку у горизонта. Ведь тот же Павлик даже не задумывается над смыслом поставленной перед ним цели. Он прагматик, неудержимо идущий к своему горизонту, а, достигая его, смотрит вперед, и ждет, пока для него нарисуют новый. Его всегда будут вести сильные. И не в физическом смысле, нет, просто люди, которые думают, что умеют рисовать. Они всегда будут готовы помочь ему, обманывая себя и его. Это и его родители, которые знают, что для него лучше, и мы—друзья, которые хотят оставить в его душе частичку себя, научить чувствовать как мы. Но, все равно, Павлик по-своему счастлив, ведь проводя часы в томительном ожидании, он может радоваться достигнутому. С Пшеком все сложнее, он умеет рисовать. Но это так же, как и посредственный художник, оказавшись в картинной галерее, смотрит на творение мастеров, и ему сразу становиться видна своя нерадивость в живописи. И после, беря кисть и становясь возле холста, он может лишь рисовать жалкие подражания и карикатуры, а в голове будут вставать великие творения, уже нашедшие своего обладателя. Так же и Пшек, он смотрит вокруг, он старается подражать, и учится. Но не мастерству, к которому стремиться, а подражанию. Он совершенствует свое мастерство, но никогда не создаст чего-то нового, великого. Его творение будет лишь хорошим, не более этого. И даже это не так уж мало, как кажется на первый взгляд. Он тоже будет радоваться, глядя на свои творения и не замечая, что это лишь копия, копия чужих картин. Это будет просто самообман для души, не желающей смотреть на себя в зеркало правды. Самообман—кривое зеркало, показывающее лишь то, что хочет увидеть сам зритель, наивно глядящий в него. Зеркало лжи порой больше способно показать, чем зеркало самообмана. Ведь ложь, это обратная сторона правды, и всегда можно увидеть переход, эту незаметную грань разделяющую два полюса. Надо только найти силы, чтобы искать, а найдя—поверить. И лишь поверив, не ужаснуться увиденному, ведь в этой цепи, прочно сковавшей две стороны медали, нет места для третьей. Самообман—это ребро, разделяющее правду и ложь, но не принадлежащее им. И люди обволакивают себя, словно коконом, несбыточными мечтами, глупыми надеждами, эфемерным счастьем, и радуются своей жизни. И думают, что никто, кроме них, не может править их судьбой. Они не слышат безмолвный крик своего крохотного я, который пытается пробить этот темный саван и открыть страшную истину, которая забилась даже еще глубже, чем первобытные инстинкты и тихо умирает на темном чердаке сознания. Порой кто-то или что-то заставляет нас залезть на этот темный мрачный чердак, и тогда мы с ужасом пытаемся поскорее оттуда выбраться, спотыкаясь, убегаем без оглядки от ужасов тьмы и поскорее заворачиваемся в свой такой теплый и мягкий кокон лживой жизни, и радуемся вновь обретенному счастью самообмана. Ведь именно там—в непроглядном, сыром мраке—и живет хмурая и бледная правда.
Это была первая, одна из многих, бессонная ночь для Димы. Перед его глазами представала бесконечная дорога к горизонту, по обе стороны которой вставали призраки невоскресшей правды и разлагающейся, но живой лжи. Они уныло кивали ему, протягивали руки, приглашая к себе. Под хмурыми небесами, тяжело нависшими над головой, он упорно двигался вперед, не желая свернуть или взглянуть назад. В его глазах отражалась лишь яркая точка у горизонта, такая яркая, что все вокруг выцветало, теряло цвета, становясь серым и безжизненным маревом, нагромождением форм и контрастов. Он шел вперед, так и не поняв, что вокруг него и есть жизнь, та которой он живет, и та в которую он верит, которая даже из своей серости пытается улыбаться и радоваться. И только в его силах сделать ее яркой и живой, переливающейся всеми цветами форм и звуками контрастов. Силой воли вернуть утратившийся смысл.
А яркая точка у горизонта—это мираж, простой мираж. Это отражение того, что мы оставили позади и что не вернуть до последнего мгновения. Того мгновения, когда мы понимаем, что жизнь, которую мы прожили, и есть то самое, к чему следует стремиться, и самое главное счастье, которое нам подарено—прожить так, как умеем и как считаем нужным.
11.09-01.11 2004г.
|
|