Над Северной стороной Севастополя плыли облака, обещая дождь.Стояло то знойное время года, когда исстрадавшейся крымской земле влага была жизненно необходима. Но дождя не было.
- Может, переждёте? - сказал возница Фету. - У меня кладбищенский сторож в знакомцах ходит, у него и пересидеть можно...Несусветный ливень намечается...
Возница - старый севастопольский унтер - в Крымскую кампанию служил под началом поручика Льва Толстого, о чём он немедленно доложил Фету, как только тот сошёл с парома, - большой Севастополь с Северной стороной был разделён бухтой! - и стал искать извозчика.
Мог ли Афанасий Фет отказаться от такого сопровождающего, хотя тот и запросил намного дороже? Не мог. Хотя и не в обычаях Фета было переплачивать - скуповат был старик!
По дороге к кладбищу возница сообщил Фету о последнем бое на Малаховом кургане, - географическая точка известная всему миру! - и о том, что только благодаря геройству унтера, то есть его геройству, поручику Льву Толстому удалось избежать гибели.
В последнем бою на Малаховом кургане Толстого не было. Об этом Фет знал точно. Как-никак, был он близок с графом.
"Пусть врёт, - подумал Фет, - надо будет не забыть рассказать об этом унтере Льву Николаевичу..."
- Так как, Ваше благородие, пересидите дождь?
- Дождя не будет, служивый, не должно сейчас быть дождю.
Бывший унтер взглянул на иссохшую под июньским зноем землю, на порыжелые бока кладбищенских кипарисов и согласился:
- Точно, может и не быть. Давно дождя ждём...
Афанасий Фет снял фуражку и подставил лысую голову тёплому ветру.
- Пойду, служивый, ты меня не жди... А Льву Николаевичу я непременно поклонюсь от тебя...
Фет вошёл за кладбищенскую ограду и остановился. Его "встретил" памятник генералу Хрулёву. Мрамор памятника успел потускнеть, но надпись светилась золотом: "Хрулёву - Россия".
Фет подошёл вплотную к мраморной колонне и, подслеповато щурясь, прочитал слова, заставившие сжаться его сердце:
"Пораздайтесь, холмы погребальные,
потеснитесь и вы, благодетели.Вот старатель
ваш пришёл доказать любовь свою, дабы видели
все, что и в славных боях и в могильных рядах не
отстал он от вас. Сомкните же теснее ряды свои,
храбрецы беспримерные, и героя Севастопольской
битвы окружите в вашей семейной могиле".
"Благодетели", "старатель"... Фет знал - это были любимые слова Степана Александровича Хрулёва. "Благодетели", - говорил он всегда о своих солдатах." Старатель наш", - отзывались они в свою очередь о генерале.
Почему же тогда, , когда их произносил живой Хрулёв они не затронули поэтическую душу Афанасия Фета, а сейчас, повторенные в камне, заставили сжаться его сердце!?.
Фет был знаком со Степаном Александровичем Хрулёвым и знал, что в жесточайшем бою за Малахов курган 8 сентября 1855 года Хрулёв был ранен. Ранен в том самом бою, последнем за Севастополь, о котором упоминал старый унтер.
Но не умер тогда генерал от ран, а дожил до седых волос и скончался в Петербурге в 1870 году . Выполняя волю покойного, Хрулёва похоронили здесь, на Братском кладбище...Потеснились "благодетели", пропуская своего "старателя"...
Фет идёт мимо надгробных плит, и увлажненные глаза непроизвольно выхватывают черные точечки букв, буквы складываются в фамилии рядовых и офицеров, названия рот и батальонов.
Впоследствии Афанасий Афанасьевич Фет напишет у себя в дневнике:
"... Нигде и никогда не испытывал того подъёма духа, который так мощно овладел мною на Братском кладбище. Это тот самый геройский дух, отрешенный от всяких личных стремлений, который носится над полем битвы и один способен стать предметом героической песни..."
И родится стихотворение, которому Фет даст название:
СЕВАСТОПОЛЬСКОЕ БРАТСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Какой тут дышит мир! Какая славы тризна
Средь кипарисов, мирт и каменных гробов!
Рукою набожно сложила здесь отчизна
Священные тела своих сынов.
... Из каменных гробов их голос вечно слышен,
Им внуков поучать навеки суждено,
Их слава так чиста, их жребий так возвышен,
Что им завидовать грешно...
Так напишет Афанасий Фет 4 июня 1887 года, через восемь лет после посещения Братского кладбища.
Но неужели эти строки написал тот самый "сладкозвучный" Фет, которому принадлежат такие строки:
Ночную фиалку лобзает зефир,
И сладостно цвет задышал...
" Истины нет, говорит Фет, мы ничего не значим, поэзия есть не что иное как безумие, а потому она ближе к истине..."
Из письма Полонского к Майкову.
Неужели эти гражданские стихи написал тот самый Афанасий Фет, стихи котрого лучшие композиторы России превратили в романсы:" Я тебе ничего не скажу", "Сияла ночь. Луной был полон сад", "Опавший лист дрожит от нашего движенья"?
Тот и не тот. Каждое поколение прочитывает больших поэтов заново.
Евгений Винокуров сказал как -то о Фете:
"Через всё творчество Фета , то затихая, то громко звуча, проходит одна отчаянная, рыдающая нота, одна звонкая трагическая доминанта... Не идиллик, как принято считать, а поэт напряжённый, динамичный, дерзкий..."
"Дерзкий" - не винокуровское определение. Понятие это принадлежит Льву Толстому. В одном из своих писем он заметил:
"И откуда у этого добродушного толстого офицера берётся такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов?"
Значит, не только последующие поколения прочитывают поэта заново, но и для современников он разный?..
"Если бы Фет (или Шеншин Аф.Аф.) не был оригиналом и притом не был бы чем -то цельным и единым, несмотря на сотни противоречий и софизмов, трудно было бы с ним ужиться..."
Всё из того же письма Полонского к Майкову.
... Над часовней Братского кладбища продолжали плыть низкие пузатые облака и казалось, что стоит им опуститься чуть-чуть ниже, они зацепятся за полированный каменный крест и прольются дождём. Но ни капли не упало на сухую жаждующую землю.
Фет дошёл до часовни. Оттуда доносилось заупокойное пение - отпевали защитников обороны, которые пережили своих товарищей и умерли тихой смертью....
Постояв несколько минут , Фет направился к выходу, где его поджидал знакомый возница - старый унтер.
Старик был слегка пьян и радостно бросился к Фету - хотел дорассказать некоторые подробности о военной жизни графа Толстого! Но, увидев воспалённые веки Фета, борозды от слёз на измятом пыльном лице, всклокоченную бороду, остановился и произнёс, словно извиняясь:
- Жалеете, Ваше благородие, нашего брата...Где-то и мне здеся отведут местечко...
Фет промолчал, видно не расслышал. А возница продолжал:
- Эх, побили мы тогда бусурманов, крепко побили, но и нам, что там говорить, перепало...А поручик Лев Николаевич Толстой - геройский был офицер, что тебе из пистоли стрелял, что шашкой рубал...
Фет вздохнул, хотел сказать: "А брехун, ты, братец!", но сдержался, ещё
до парома не довезёт!..
До самого причала ехали молча, и лишь когда к дощатой пристани подошёл паром, Фет сказал вознице, вкладывая в свои слова иронию:
- Передам от тебя привет Льву Николаевичу...Помнит, небось, своего геройского унтера...
Возница отвернулся. Пробубнил:
- Не служил я под его началом, Ваше благородие. Ныне многие на графе зарабатывают...
- Не служил?
- Так точно, не служил. А служил я под началом майора Эраста Абазы - тоже геройского командира.
- Неужто того самого, что написал музыку к словам Тургенева "Утро туманное, утро седое"?..
- Уж не знаю, тот или не тот, только погиб он. На Братском и похоронен...
Фет только сейчас заметил, что на груди у старого унтера кресты да медали. И только сейчас Фет увидел, что вместо ноги у возницы деревяшка.
- Прости, братец, - сказал Фет, - а я о тебе Бог знает что подумал. Прости великодушно...
Над Северной стороной многострадального Севастополя плыли пузатые облака и тучи, обещая дождь, но дождя не было...
|
|