Находясь в поре студенчества, я часто ездила домой из Москвы в общем вагоне. Ну что, что двадцать восемь часов без всяких условий и, может быть, стоя или сидя на чьих-то баулах, за то люди там беднее, но проще, душевнее и разговоры интереснее – откровенные, о жизни. Такое попутчики понарасскажут, что и «Моей Семье» во сто лет не выдумать.
Зима. Несколько часов до отправки поезда. Я бродила по опустевшему городу с зажатыми десятью рублями в ладошке. Хотелось плакать: разве я могу на эти деньги купить подарки маме, папе, брату, сестре? Конечно, они не ждут подарков, они ждут меня... Но все равно... так хочется... Мысли свинцовы. Мегаполис зовет, но никогда не раскрывает объятий для чужаков. На мне шуба из гималайского волка, но в одном кармане прореха, а другом пупсик в платьице, которое я сшила в первом классе. Шуба – не показатель достатка. Просто дядя подарил подешевке - тете новую купили. Весь мой багаж со мной, в пакетике. Поеду лучше на вокзал... не за чем душу терзать, проходя мимо красочных витрин с огоньками и дедморозиками. Сяду в поезд, а там... чуть больше суток - и дома, где готовится утка с яблоками, пахнет блинами, мандаринами и шоколадными конфетами. И елкой, настоящей елкой, которую папа накануне из леса привез... на санях. Грязно-снежная каша противно облепила сапоги. А у нас там, на краю света, снег - бел и скрипуч, воздух -прозрачен и ароматен, небо - выше и чище. Прочь, прочь отсюда. Увези меня, поезд!
Посадка была только объявлена, но первый вагон был уже забит до отказа – перед Новым годом все спешат домой. Крики, ругань, неизменный запах селедки и водки – кто нашел себе сидячее местечко, уже успел столик накрыть и откупорить бутылку. Мужичок, щупленький, потрепанный, в фуфайке, по-джентельменски подвинулся, приглашая к столу:
- Садись, доча! Потеснимся – не помрем...
- Спасибо! – сказала я, благодарно улыбаясь.
- Попробуешь сэма? Или...нет, мала еще. Мы тебе «Рябиновой» плеснем.
Пить было противно, но нужно отдать дань гостеприимству. Попутчик руками почистил «мундир», порезал огурчик. Налил в жестяную кружку вспенившийся приторно-сладкий крепкий чай. Не отказалась от угощения – голодна.
Не заметила, как поезд дернулся и устремился в голубую даль. Кто-то там, за окном, плакал, махал руками, что-то кричал на прощание. В вагоне стало жарко от топки и многолюдности. Щеки горели то ли от жары, то ли от выпитого. Я сняла «волка», повесила на крючок на стене. Мужик тараторил, тараторил, я не все улавливала, но основное поняла – тюремщик он, отбыл свой очередной срок, едет домой. На долго ли? – не знает. Но что есть дом, где никто тебя не ждет?!
- А ты давай, приезжай ко мне с родителями, с друзьями, живите у меня, сколько хотите. Адресок запиши...
Я вытащила ручку и листок. Написала. Не знаю, из вежливости или просто так. Или хотелось дать пожилому человеку надежду, что он не будет одинок в этом мире. Приехать я, может быть, не приехала, но решила отправлять по адресу к праздникам открытки.
За что сидел – язык не поворачивался спросить. Он, уловив мою мысль, сказал:
- Когда-то я был часовых дел мастер. Потом попался на воровстве отсидел, а потом снова и снова... И в тюрьме чинил часы. Ведь часы – это такая штука... как наш внутренний двигатель. А как радостно мне, когда они молчат, молчат, стрелки повисли, а потом – тик-так, тик-так, тик-так... И жизнь вернулась...
Значит... вор? Но стоит ли из-за этого презирать человека? Я продолжала сидеть рядом с ним. Мужик замолчал, хмель начал одолевать его, глаза затуманились. Он задремал. Чужой сладкий сон так заразителен. Да еще дорога – длинная, нудная... Сквозь объятья ресниц было видно, как суетились люди, ходили туда-сюда, проводница объявляла станцию, кто-то ругался, пищали дети... А вот с детьми в таких вагонах не стоит ездить, жалко их, малюток, - думалось мне. И... я бегу, бегу по ослепительному снегу, снежинки вальсируют и падают мне на лицо, я смеюсь, так заразительно, что деревья начинают перешептываться и скрипуче подсмеиваться надо мной. Я падаю в сугроб, встаю, снова падаю... и смеюсь... Вот оно – счастье! Такое же хрупкое, как снежинки.
-Ах ты, сволочь такая! Да как же тебе не стыдно-то, у девчонки-то... Да я ж тебя сейчас размажу по этой стене! – ворвалось в мое сознание и я проснулась.
-Что, что происходит?
- Да эта морда цыганская шубу-то твою - в сумку и понесла... Еле отобрал... Давай шуруй отседа, пока я тебя...
Я была так растеряна. Взяла шубу, одела и села... молча...
На станции меня встречали мама и папа. Я вывалилась в их объятья. Говорили, говорили, говорили, от радости все перемешалась в голове. Поезд проревел и тронулся. Я вздрогнула, посмотрела на окна – он, потрепанный и мрачный, махал мне рукой. Махал так трогательно-робко... как ребенок. Почему «как»? В тот день он был новорожденным шестидесятилетним ребенком в этом мире. И впереди – чистая гладь жизни... напиши что-нибудь... но не ставь кляксу...
Папа взял мой пакет и мы пошли к «уазику». Машина фыркнула и завелась. Десять минут до дома.
После расцеловываний-обниманий, я решила разложить свои пожитки. Платье... свитер...книга... часы... часы... часы... еще часы... В кармане шубы - часы... часы... часы... Часы?
Приложила к уху – тик-так, тик-так, тик-так... Поезд ушел, а жизнь продолжалась...
|
|