Ты замечаешь?... Ну конечно (перебивая себя), ты замечаешь. Не удивлюсь, если ещё и считаешь: каждый раз и разочек, что происходит между нами.
Каждый раз коленки становятся гуттаперчивыми, взгляд – платсмассовым, а меня саму будто выставляют за дверь. И там, за дверью, обжигаемая нашей полыхающей в замочной скважине страстью я - вся вне контекста – ощущаю то, что мог бы ощутить бедняжка-приговорённый к отменённой смертной казни.
Нет-нет, твоей вины в этом нет. Вина выпита. Тобою же.
Боюсь смотреть вперёд. Ха-ха – и ты тоже боишься.
Я люблю тебя – так беспомощно, так беззащитно.
А ты пытаешься – своими нежными руками и так грубо! – меня защитить. Это не упрёк: я же знаю особо рельефные отрезки твоей ломаной линии, от которой ты без ума, и которая сводит тебя с него же. И с которого тихим шёпотом пытается свести меня.
Твоя трагедия перебродила и грозит вот-вот обратится в фарс или пунш – что одинаково отвратительно. Мы же отчаянно любим водок!
Ласковость твоего садизма тождественна детской неразумности моего мазохизма. Я всё понимаю. И к этому всеобъемлящему «всё» добавляется одна малая малость: я точно знаю, что могу вспылить и вспыхнуть, бросить что-нибудь подходящее (хотя, что в подобной ситуации может считаться подходящим?) в твоё обожаемое мной лицо, но все эмоции и предметы словно состоят в незаконной связи с бумерангом – всё моё возвращается ко мне.
Радует то, что в процессе я не испытываю чувство вины.
Утешает то, что чувство вины испытываешь ты.
Пугает то, что мы одновременно поворачиваемся друг к другу лицом.
Я тебя люблю.
Это было твоим заветным желанием, моё бронзовое солнце.
Я угадала его.
Я выполнила твоё желание.
Наступило счастье.
И я знаю, почему.
Твой постоянный страх в поисках любви натолкнуться на жалость и, не распознав, принять её – вот этот твой страх испугался меня.
Теперь он сидит и тихо боится в углу.
А по комнате 3dmax’овой походочкой расхаживает счастье в берете.
|
|