С утра, на свежую голову, прочитал еще раз, - и очень внимательно – полученные в пятницу вечером по электронной почте отчеты. И голова сразу стала дубовой.
И уже совсем утвердился в решении, внезапно озарившем прошедшей ночью – дела пора сворачивать. Несмотря на благостные цифры - никаких перспектив. За красивыми цифрами, похоже, замаскировался обрыв. Крутой и бесконечный.
Фирму надо закрывать, и чем скорее, тем лучше. Погасить кредиты. Разобраться с налогами. Выйти в ноль. Продать имущество и распустить сотрудников.
Или – просто бизнес продать, что тоже будет верным решением.
Если хорошего покупателя найти.
А если вдруг этим покупателем некий приблатненный чин станет – моя ненасытная крыша, то и вовсе здорово.
Только вряд ли этот урод в погонах подполковника для себя что-нибудь купит. Или для тех -кто его пасет. Тех, что повыше. Оттуда, - куда заглядывать не рекомендуется.
Если, конечно, хочешь более или менее сносно дожить. Отпущенные тебе еще годы.
Но подарков от дикой природы ждать не приходится.
Это пузатое мурло, подкрепленное автобусами с гренадерами в масках, может только брать и пожирать. Как протоплазма - на заре возникновения жизни.
***
Такая вот трезвая и печальная ясность пришла внезапно сегодня тихой осенней ночью.
И в девять утра субботы, поддавшись этому нехорошему ощущению надвигающейся беды, я позвонил бухгалтеру, и попросил ее встретиться со мной сегодня.
***
А ночью – я падал.
Сквозь легкие прозрачные облачка внизу, похожие на летящий вверх, навстречу мне пар, вижу землю - огромную шахматную доску, криво рассеченную стальным блеском широкой реки. Как будто неаккуратный коновал кухонными ножом расстарался. Квадратики желтых полей, извилистые дороги, желтеющие перья рощиц - как на макете застыли подо мной.
Звуки выключены, а не то я услышал бы гул и свист уносящегося вверх плотного воздуха. Все-таки, ускорение свободного падения почти десять метров в секунду и за каждую секунду… И так будет продолжаться до достижения мной постоянной скорости падения. Сила тяготения и встречный поток воздуха постепенно уравновесят друг друга.
Господи, и о чем только человек думает в эти последние минуты, даже мгновения?… И почему он вдруг вспоминает школьный курс физики – вместо того, чтобы молиться, например?
Наискось, как бумеранг - подсекая траекторию моего падения, вращаясь, скользя зигзагами, проносится острый, зазубренный сверкающий обломок. То ли обшивка разодранного крыла, то ли кусок оперенья самолета, развалившегося на части где-то выше.
Наверное, все это – последнее, что я вижу и чувствую на данном белом свете. Если, конечно, придерживаться теории, что данный белый свет - не совсем последний и единственный.
Но я такой теории не придерживюсь.
***
Как выясняется по ходу этого мероприятия, падать - совсем не так уж и страшно. Только немного прихватывает дыхание – в области диафрагмы. Скорее – все даже немного любопытно.
Моя душа, если только таковая существует, оказывается – весьма любопытная штучка.
Я распластался в воздухе, как кошка, которую сбросили с десятого этажа. И тело ощущает ледяную упругую подушку воздуха. Ясный голубой горизонт неподвижен, детали внизу становятся все четче, и земля плавно и неумолимо надвигается - со скоростью двести километров в час… Все в той же полной глухой тишине.
Всю уходящую сейчас от меня жизнь - мечтал прыгнуть с парашютом.
Ну, вот и он, наконец – этот прыжок. К сожалению, без парашюта.
По сценарию от творца – оказывается, парашют предусмотрен и не был.
Или, по забывчивости творца – не был вписан в финал данного повествования. Или, что тоже вполне возможно - что-то творец упустил в силу своей занятости. По рассеянности. Тысячелетний склероз, возможно, дает о себе знать. Или – старческий маразм. Тоже – тысячелетний.
***
Или – это и есть его промысел?
***
Тогда – не очень-то дружественное отношение ко мне, надо сказать. Совсем не дружественное. Не понимаю, что я еще успел натворить?
Хотя, может быть я и сам немного виноват, достал его по совокупности всяких проступков моей жизни.
Вот он и дописал мне такую концовку сей повести.
Интересно, а почему при этом молчит мой ангел-хранитель, думаю я?
Воды, что ли, в рот набрал, урод? Мог бы и заступиться.
***
Вот так, я лежал в темноте, перекрещенной светом фонарей за окнами, и слушал свое - на удивление спокойное дыхание. Даже не вспотел, даже сердце учащенно не забилось. Как с гуся – вода.
Просто вышел из падающего самолетного сна – без особых сердечных эмоций, и с некоторым даже интересом.
Наверное, мой ангел в последнюю секунду сжалился, и выдернул меня оттуда. Прямо – за шиворот. Крякнул от натуги – и дернул, чуть воротник не оторвав.
***
Как бы этот сон все-таки закончился? Расширяющейся пещерой света и встречей с самим творцом? Или с апостолом, стоящим на страже небесных ворот? Или же с кривляющейся рожей, размахивающей хвостом?
Или просто – с темнотой?
Хотя, это вряд ли. Чтобы попасть к ним на прием – это надо быть о-го-го, какой личностью. Знаменитой! Каким-нибудь нобелевским лауреатом.
Или наоборот, помесью Торквемады со Сталиным, как минимум.
Пожалуй, что не тяну.
Пока, во всяком случае.
***
Но, развалившийся в воздухе самолет - это крайне интересно. Вот, оказывается, куда мое подсознание движется, в каком направлении работает. Вот, что его тревожит, безголосую, но всесильную бедолагу. Может быть еще – участившиеся ночные звонки.
Может быть, и вправду, не стоит в ближайшее время летать?
Впрочем, я и не собирался никуда лететь. И автолюбитель я – довольно законопослушный.
Кроме того, есть еще поговорка – кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
В общем, не был суеверным – таким и оставайся.
Но фирму можно закрыть.
Точнее – уже нужно. Хватит кормить - кого ни попадя.
***
Осень пробралась в город неслышным рысьим ходом. Выбрала, почему-то, меня – и ухватила за загривок. И словно давящий обруч на лоб нацепила. Уже несколько дней – голова, как не своя. Давление, совершенно очевидно, - предзимнее.
А денек-то с утра погожий. Тепло, солнечно. И рыжих листьев все больше и больше. И паутинки полетели, вспыхивающие на солнце внезапно. Бабье лето. Красиво все это. Но, почему-то совершенно безнадежно выглядит. Сквозь прозрачные очки реальности - с диоптриями.
Кофе не в радость. И мороженное какой-то приторной отравой полито – невкусное совсем. И сигареты уже не хотят куриться – в горле першит.
***
Юная особа лет сорока пяти прошлась за стеклом вдоль зеркальных дверей лифта. Кокетливо посмотрелась в них, как бы невзначай - на ходу. И осталась собой явно - очень довольна.
Несексопильная какая-то совершенно - думаю я машинально: плоская фигура в белых спортивных штанишках в обтяжку, подчеркивающих ровную скучную плоскость попы. Без приятных намеков на что-то нежное, выпуклое, что с вожделением могут ласкать толковые мужские руки.
Тем не менее, самой ей, кажется, очень понравилось. Так бы сама собой и занялась, любимой. Если больше ни у кого особого желания не возникает.
***
Как хорошо, наверное, быть человеком самовлюбленным. С шорами на висках.
Но это больше свойственно женщинам, думаю. Или – отдельным дуракам мужского пола.
Похожим на меня.
Пора заканчивать с этим процессом – самолюбованием. Не то – плохо это дело закончится.
***
Я сижу в кафе торгового центра у метро на первом этаже. Там, где можно курить. Пью кофе, заедаю его мороженным, и глазею на проходящих мимо женщин сквозь чуть дымчатое узорное стекло. Убиваю в некотором роде время выходного дня. Жду своего главного бухгалтера для серьезного разговора.
А она, по обыкновению, опаздывает.
Интересно так вот, машинально, размышляя о том и о сем, наблюдать за ними – проходящими мимо зеркальных дверей. Они меня не видят, а мне хорошо видна их реакция на их же собственное отражение в зеркальных дверях.
Очень поучительное зрелище.
Но дело есть дело.
А время идет.
Ругаться мне по этому поводу бухгалтером не хочется. Экстренный вызов - достаточно уважительная причина.
***
Моя бухгалтер – симпатичная молодая женщина с двумя образованиями и успешным опытом работы cancellation-manager в канадской компании. Кстати, в свои-то неполные тридцать лет.
А ведь такая собачья позиция, как cancellation-manager , обычно, не всякому и жесткому мужчине под силу.
Чтобы разрывать нарушаемые клиентами контракты и не возвращать деньги – надо иметь стальной характер.
Мягко стелить – так, чтобы потом клиент спал, не шевелясь и не дрыгаясь. И жестко просыпался - зажатый в тиски параграфов и собственной четкой подписи под договором. Завизированной юристом.
И кроме того – очень много знать. И о собственной компании, и клиентах.
***
Впрочем, карьеру себе таким образом, по моему, не сделаешь. Не любят в компаниях людей, слишком много знающих, и с металлом в характере. Держат до поры до времени, а потом – резко увольняют. За какой-нибудь пустяк зацепившись. Без учета заслуг и сэкономленных фирме денег.
Редкий случай – если такой менеджер, много знающий, в гору идет.
У меня самого за спиной - тоже похожий опыт есть.
Одно оттуда вспоминается: сидит напротив меня клиент, злится, а потом – откидывает полу пиджака. А там, в наплечной кобуре ярко-желтого цвета, пушка покоится. Так вот – невзначай, вроде бы. Молча и солидно.
Чтобы я ее видел. И учитывал.
Разве такая работа – для девушки?
***
Но и мой главный бухгалтер - general accountant, пришедшая ко мне на собеседование три года назад с улицы – девушка совсем непростая. Когда ее попросили из канадской фирмы, она не нашла ничего лучшего, как стать… таксистом!
Отчаянная особа, по имени Алевтина.
Но, можно понять ее - голод не тетка. Кормить маленького ребенка и папу-инвалида, не встающего с постели - кто за нее будет? Не бывший же муж – алкоголик-участковый.
Не буду я ее ругать за опоздание. Рука не поднимается. Кроме того, она и не обязана в выходной срываться по свистку – как собачка. И вообще, если самому себе признаться – я к ней давно не равнодушен. Просто, нравится она мне.Я бы даже сказал - возбуждает сильно - в хорошем смысле.
Но это – к делу совершенно не относится. Никак. Ни под каким соусом. Не пристаю я к собственным сотрудникам.
***
В нашей фирме все позиции обозваны на западный манер, по-английски. Больше - для удобства наших партнеров в дальних краях – в Англии, в Германии. С которыми мы бизнес и ведем.
Ну, а для вновь поступающих на фирму такой порядок – тоже вроде лакмусовой бумажки. Не отечественная драп дерюга на работу приглашает: купи на одном рынке, продай на другом, и все - по черному.
У нас все очень стильно выглядит. И зарплаты приличные, белые. Менеджмент - неплохой.
И может быть, через отборочное сито HR пробьешься и до собеседования мной доберешься.
Правило у нас такое: при приеме на работу встреча со мной – обязательна.
В общем, думают они, претенденты - создавая резюме и CV – тут уж их не обманут.
И правильно, в целом, думают.
***
У меня - просто сердце кровью обливается, когда возвращаюсь к мысли о том, что своими руками все надо будет порушить.
Но у меня – звериное чутье. Не хуже, чем у рыси-осени. Которая почуяла добычу и пришла в город.
Мое чуть подсказывает мне - мы начали ходить по краю. В опасной близости от падения. И нашу лавочку пора закрывать. И чем-нибудь другим заняться.
Чем заняться? Да там решим – жизнь еще, кажется не кончается.
***
Алевтина улыбается мне издали, извинительно складывает ладони домиком на красивой высокой груди, куда я стараюсь не опускать глаз.
- Очень прошу… Машина в ремонте, а метро почему-то с большими перерывами ходит. То есть – вообще не ходит. Что-то у нас на линии случилось. Ничего еще не слышали? На автобусе пришлось…
- Что тебе заказать, Аля? – спрашиваю я.
- А… только чай, если можно. Зеленый.
Она не любит свое имя - Алевтина. Ей приятно, когда ее называют Аля.
Но со мной – все по-другому. Я всегда называл ее Алевтина. До сегодняшнего дня. Держал дистанцию.
Это мое неожиданное «Аля» - заставляет ее даже запнуться.
Но и я, глядя на нее, почему-то вдруг потерял мысль. Точнее, не то, чтобы потерял, а пришел в замешательство. На меня вдруг напали сомнения.
Я вдруг понял, что нельзя так, с места в карьер, в лоб, раскрывать планы. Даже человеку, которому, в общем-то, доверяешь. И надо теперь как-то выкручиваться. Что-то на ходу придумывать – что за странный вызов такой, в выходной, и не в офис.
Почему, вдруг, «Аля», и почему вдруг на «ты» - мы всегда были на «вы».
***
Я дружелюбно, как мне кажется, улыбаюсь ей. Она и вправду хороша – разгоряченная, раскрасневшаяся на теплом еще солнышке, свежая и без макияжа.Вот, что удивительно...
И с тревогой и удивлением в глазах.
Таким чудесным видом она может кого хочешь с толку сбить. Вот меня, например, сбила. Так что, я даже на себя злиться начинаю.
Сейчас, я ее,действительно кажется, сильно удивил. Своим не очень адекватным поведением. Да, а сам тоже запутался.
Нет, несмотря на то, что я ей доверяю, нельзя посвящать ее в планы.
Напрасно я устроил эту субботнюю встречу. Совершенно напрасно. Паника все это называется.
А паника – это всегда очень и очень плохо.
- Ничего серьезного, Аля. Просто решил устроить небольшое свидание с тобой. Может себе твой руководитель такое позволить? О котором так много всяких слухов ходит. Надо же их когда-то подтверждать… Хотел тебе какой-нибудь подарок сделать – за отличную службу. Ты не против?
***
Я вижу, что Алевтина сбита с толку совершенно. Щеки у нее становятся еще краснее. В ее глазах – изумление: вот оно, как оказывается, происходит-то. Когда на службе начинает приставать начальник… Или это он так, шутит – наш местный Дон Жуан?
Хотя, может быть, я ошибаюсь, и она так не думает. Черт знает. о чем женщина вообще думает, когда на тебя изумленно смотрит.
Даже – скорее всего, так не думает. Она гораздо умнее, чем иногда пытается казаться. Но понять она меня сейчас не может, по-моему.
***
Удивительная вещь: никогда и никому не давал повода думать или говорить обо мне, что я трахаю кого-то у нас в конторе. Потому что и действительно - не трахаю. И все это ложь наглая - что путь к нам в офис лежит через мою постель… Будто в кинематографе – на роль примы.
Нет, кстати, не трахаю совсем не по соображениям морального порядка. И не из боязни кого-то посадить себе на шею в качестве рулевого. И не потому, что у меня что-то не в порядке со здоровьем или с навыками старого бойца – любителя раскрывать молодые и не очень молодые дарования. В рабочей обстановке.
Просто – бизнес есть бизнес, и в нем нет места личному. Тем более – интимному. Если вдруг это появляется – это первый шаг к потере контроля. А контроль – самое первое слагаемое успеха. Или поражения.
О моей личной жизни, я уверен, вообще никто из моих подчиненных не знает ничего достоверного, и за этим я сам специально слежу.
Но слухи, черт меня подери!
Не то, чтобы обидные. Даже, я бы сказал, тешащие иногда мою мужскую гордость, и даже сильно веселящие иногда.
Которые с периодичностью раз в неделю доходят до меня через мою многоязыкую секретаршу.
***
Эх, секретарша… Как только у нее столько языков во рту помещается? Сразу, одновременно.
И английский, и немецкий, - когда она работает с партнерами. И деловито-матерный, - когда что-то у нее не получается, или вдруг лезут зацепившиеся за бомжа в метро колготки.
И ядовитый, когда она распускает слухи обо всех на свете, и в первую очередь, обо мне. А потом мне же их и пересказывает.
И нежно – приторный, когда она чуть покровительственно, общается со мной, как будто я ее нерадивый ребенок. Не уложивший ранец на завтра – в школу.
Ну и, наконец, еще у нее там, во рту, маленький, розовый, нежный, женский язычок, которым, я думаю, она тоже очень неплохо владеет. В свободное от основных занятий время.
Но я не испытываю никакого желания проверять ее навыки владения таким прецизионным инструментом общения с мужчинами. Витья из них веревок, превращения их в тряпки под ногами. Вполне хватает у меня других забот.
Хотя пару раз, в ходе наших корпоративных праздников, она устраивала все так, чтобы спелый плод сорока пяти лет, несколько потертый жизнью и от этого ставший циничным, но зато вполне умелым, оказался бы у нее в постели.
Или, облапив ее тугую аккуратную попку, усадил бы ее прямо на себя в закрытом кабинете. Посредине полированного дубового рабочего стола с бумагами. Прямо на свою разгоряченную до каменного ступора ее глубокими поцелуями пятую конечность. Содрав с нее, конечно же, предварительно, дрожащими руками колготы и трусики-веревочки. В полной уверенности, что в ее бесценной сумочке-хранилище вместе с презервативами есть и запасные колготки, и даже замена порванным нетерпеливыми руками трусикам.
И мычал бы при этом от удовольствия – прямо, как бычок.
Увы, я не попался, и созревший, как ей казалось, уже плод, пролетел мимо корзины-ловушки.
Может быть, из-за этого она так часто пускает в ход еще один язычок, отравленный – женской мести.
***
В списке на увольнение она будет, думаю, либо первой, либо самой последней. Можно попробовать напоследок ее на вкус.
Если в такой ситуации она этого захочет.
Хотя, вряд ли захочет. Не будет никакого интереса уже.
Да и мне, по большому счету, это вряд ли нужно.
***
Кроме того, что мне стали сниться странные сны, ночами что-то в последнее время стал позванивать и домашний городской телефон. Причем, исключительно - в самую глухую пору ночи.
И это не очень обычное явление. Он вообще крайне редко звонит, потому что я общаюсь, как правило,с внешним миром посредством одного из своих мобильников. Домашний телефон я никому постороннему не даю. И тщю себя надеждой, что его никто посторонний и не знает.
Ну, кроме, скажем, компетентных на то органов - им просто положено обо мне все знать. Как я убедился однажды, им даже такое положено знать, что и ни в сказке сказать, ни пером описать. Гораздо больше, чем даже родным - которых у меня раз-два и обчелся... Но о них, об этих органах, и ворюге-подполковнике с его камарильей думать сейчас совершенно не хочется.
Его, мой номер, могут также знать, размышляю я, те, кто может залезть в телефонную базу. Собственно – а это может сделать каждый, поскольку базы продаются на лотках на каждом углу, висят себе спокойно в интернете.
Его могут знать и те, например, кому давал, и о ком не вспоминаю теперь уже... Может быть – обиделись на меня? Решили сон перебить.
***
Совершенно естественно, никто на фирме не знает о моих ночных дискомфортах.
И совершенно – никому об этих неприятных чудесах не стоит знать.
Ни секретарше, ни, тем более, Алевтине, которая, как мне кажется, уже несколько пришла в себя, перестала краснеть, и сидит в ожидании продолжения: что я еще вдруг сегодня такое выкину.
Официантка приносит ее чай.
- Ну, так что, Алевтина, как вы относитесь к такому моему предложению – побродить по торговому центру, и купить небольшой подарок? – неожиданно для самого себя я опять перехожу на «вы».
Она хочет что-то сказать, потом опять краснеет и смотри на меня большими ясными глазами.
- Что-то случилось, да? Что-то с отчетом не в порядке?
***
Успокойся, чудак, - успокаиваю я себя во время ночных звонков.- Ничего страшного не происходит. Пока.
Но опять – в самую глухую пору. Да по родному, почти интимному, - звонок.
Зачем кому-то в конторе знать о ночных страхах моей личной жизни?
***
Моя очередная подружка, сладко сброшенная недавно лично же мною прямо в объятия Морфея, начинает сквозь сон зло шутить. Шутит, а самой крайне любопытно, кто ж это мне названивает из прошлой - до нее - жизни?
Я всегда ведь в шутку говорю новой подруге, что до нее у меня никогда и никого не было. Кроме, естественно, двух жен, которые от меня благополучно сбежали. И крестятся до сих пор - на образа.
И еще говорю, что никогда с женщинами женщин не обсуждаю. С мужчинами, впрочем, тоже.
Женщина вообще – существо весьма интимное. Зачем ее с кем-то обсуждать? С ней быть надо! Хотя бы на какое-то время. Или не быть.
***
На самом деле - мне что-то не по себе. Трубка молчит. Но не так, чтобы кто-то на другом ее конце дышал и просто слушал мой голос. Или какие-нибудь посторонние шумы, помехи были. Нет, абсолютное молчание. Цифровое.
Ощущение, будто с той стороны - пустота.
Ледяная, близкая к абсолютному нулю. Похоже, с той стороны - все остановилось, время, свет… Осталась - пустое пространство. Пыльное и глухое.
Вот так иногда и протекает моя личная жизнь.
***
Утром я просыпаюсь слегка разбитым - и даже полусонная подруга, изображающая оргазмы не открывая рта (зубы еще не успела почистить) - не веселит. Она движется вверх и вниз на мне, и почему-то сбрасывая мои руки с груди - наверное, чтобы ее не оттягивали, а в голове у нее явно шевелится - как бы на работу не опоздать.
Мы пьем: я - кофе, она – чай. Для сохраняя свежести заспанного лица. Она не ест то, что нашлось в холодильнике. То есть, ничего и не нашлось, кроме плавленого сыра. Который она и не ест, кривясь.
Там, в холодильнике - по словам поэта - зима, пустынная зима.
***
И на лице у нее - у тебя проблемы, дарлинг!
- Так кто же это был - спрашивает она?
Я делаю вид, что не понимаю - о чем это.
- Ты о чем?
Но она упрямая, любит дело доводить до конца.
- А можно я твою записную книжку в мобильнике посмотрю?
***
Конечно, это игра. Я думаю, она уже туда залазила. Я однажды случайно засек ее за этим занятием, когда выходил из ванной.
Она уже все знает - что ей нужно – и просто держит про запас.
- Ах, мы с тобой слишком мало знакомы, - отвечаю я – стоя при этом в рубашке, галстуке и трусах.
Она тянется к моему телефончику, лежащему на кухонном столе.
- Куод лицет Иови, нон лицет бови! - говорю я.- И перевожу:
- Что позволено Иове, не позволено корове.
Она злится всерьез, не переходит на шутки:
- Когда я тебя вчера целовала - почти из тебя ничего не вышло. Даже маску под веками спермой не смогла намазать! Еще один такой звонок, и ты меня больше не увидишь. Никогда.
И бежит, бежит мимо меня - в свою жизнь, которая начинается за порогом моей квартиры.
А я - наливая себе еще кофе. И мне все еще как-то не по себе. И мне совершенно наплевать, куда она там себе бежит.
***
По глазам Али я вижу, она полностью взяла себя в руки.
- Если вы так решили - зачем нам терять время на подарки? – спрашивает внезапно она, и в ее голосе я чувствую вдруг привкус металла. В ней вдруг пробудился кажется cancellation-manager.
Я даже не знаю, что на это ответить. Игра перестала быть игрой.
Она изучающее смотрит мне в глаза.
- Поехали? – говорит она, вставая. – Или ты сам испугался?
Я расплачиваюсь и мы в полном молчании выходим из кафе. Идем мимо зеркального лифта,и Аля тоже бросает взгляд в зеркала, выходим из торгового центра к уже заполнившейся стоянке.
Аля идет впереди, безошибочно прокладывая курс между миниатюрными дамскими «Пежо» и «Ситроенами» к дальнему углу у выезда, где я оставил свою машину. Похоже, она знает, где моя машина стоит.
***
Суббота клонится к вечеру.
Садящееся солнце светит прямо в окна, пробивая жалюзи навылет. Вся комната стала полосатой.
Аля сидит, скрестив ноги, ее рука лежит у меня на груди, она как бы прислушивается, как бьется мое сердце. Солнце освещает ее тело, распущенные слегка вьющиеся волосы - тоже волшебными полосками. Это настолько красиво, что у меня вдруг опять нарастает новое желание. Уже даже и не понятно – какое именно по счету.
- Какой ты заросший, - говорит она шепотом, будто боясь, что нас кто-то услышит. – Как мне это нравится… Ты – все-таки смелым оказался.
- А ведь я шутил, - говорю я. – Нет, конечно, не насчет подарка, а вообще… Насчет свидания.
- Я так и поняла. Но я решила поймать тебя на слове. У меня хорошая школа, знаешь ли… Меня канадцы учили продавать… И подарок я уже получила.
- И что мы теперь будем делать? – спрашиваю я.
- Ничего не будем делать. Я же знаю, что ты задумал. Вернее, я уже давно знаю.
- Что ты по этому поводу думаешь?
- Не мне тебя судить. Я вообще ничего о тебе не знаю… Но это не имеет значения. Жалко только такую хорошую работу потерять. И шефа такого... Заросшего...
Она осторожно ложится рядом, кладет мне голову на грудь и я чувствую что у нее из глаз начинают падать слезы. Которые она и не пытается вытереть.
- Если все так повернется, я не смогу без тебя… Возьми меня с собой, а? Если можешь, - шепчет она.
- В понедельник вам надо будет связаться с нашими аудиторами и сделать у нас рутинную проверку, Алевтина. Мы ведь давно ее не делали – уже год, наверное?
- Да, больше года…
- Вот, собственно, и все, что я хотел сказать вам по работе.
Я целую ее мокрые глаза:
- Что ты делаешь, это же к разлуке…
- Но мы же с тобой – не суеверные, правда, Аля?
Октябрь 2005 – август 2006
|
|