Продолжение.
Начало:
http://www.proza.ru/texts/2006/10/26-67.html
…а ты все пишешь…Пишешь…
Не могу поверить, что пока, как я думаю, твой козел умотал куда-то по делам, ты просто так, ни с того, ни с сего, столько времени на переписку со мной теряешь…
Что-то тут не так, крошка. Что-то тут совсем не так, amore mia.
Все ты почему-то просишь рассказать меня, мой котик, а кто такая Лизочка, которая укатила в свой Тамбов сейчас к больной маме, или к дяде, или к тайному алкоголику-мужу? И чем же она так хороша, что меня от нее не оторвать – несмотря на двух лесбийских мегер?... Что я, в конце концов такого в ней нашел, что у нее лучше, чем у тебя получается?
Пишешь, детка, что все то же самое, сексуальное, что у нее, и у тебя есть. Одна голова, две руки, две ноги такие же…
Ну, если еще - из сексуального твоего набора - попка, там, круглая, ну грудка не самая вислая…
И между ног у нее все также, как и у тебя устроено. Может быть, конечно, менее разношено, в силу того, что она чуть помоложе…Может быть, более глубоко и влажно… Но зато уж губками и язычком ты подработать какой-нибудь сексуальный момент так здорово умеешь – что вряд ли она с тобой сравниться…
Да и снизу ты таким хорошим приемчикам научилась, что мужчину от тебя – прямо не оторвать. Прямо, заходится мужчина – как настоящий младенец – от восторга. Если все же туда чем-нибудь стоящим хоть раз попадет.
А для нестоящих – вроде меня, пишешь ты, совсем не такие девушки нужны. Нужны те, что в объявлениях о знакомстве пишут нечто, вроде: «секс мне не очень важен».
Или: «согласна на импотента». Подразумевая: главное, чтобы человек хороший был, и деньги в дом нес исправно.
А с сексом мы и с помощью друга, подруги или вибратора как-нибудь уж управимся.
Тут я тебя не совсем понял, darling.
То, что я нестОящий – это вполне может быть. Это просто дело вкуса. Или его отсутствия – у дам.
А вот что я - нестоЯщий – так это ты мне нарочно так пишешь, чтобы обидно и больно сделать, сладенькая Kleinheit.
Сама ж прекрасно знаешь, что вполне стоЯщий я обычно, и даже иногда - с некоторым перебором стоЯчий.
Лучше бы уж написала, что размеры у меня тебе не подходящие. Так бы еще смешнее было.
Конечно, признаешь ты, милая моя деточка, что ноги у тебя все же не дотянули до стандартов гладкости. Но, пишешь ты, не все же такие уроды, как я, скажем. Некоторые даже любят, погорячей - когда им по щекам или по ладоням наждаком водят. Вроде твоего козла.
Это во-первых.
Здесь я с тобой согласен… Не все, конечно, такие уроды... И вообще, замечу тебе, таких уродов, как я, еще и поискать надо. И мне даже радостно делается за остальную сильную половину человечества, что таких уродов в ней, в этой половине, очень мало. Которые с тобой три года без продыху мыкались бы.
Зато, как ты резонно замечаешь, моя сладкая, все остальное, кроме ног, просто у тебя – «отпад на ровном месте».
Наверное, думаю я, читая твои письма, что «отпад» - это приобретенный тобой американизм уже. Обозначающий, что у тебя попка - не только для сидения на ней и поглаживания жадными мужскими ладошками служить может. Любишь ты, в порыве нежной страсти, на вялую мужскую оттопыренность вдруг наползти и… И поглотить ее. Оставив мужчину в полном и радостном изумлении.
А это – дорогого стоит, сообщаешь мне ты. И, резонно спрашиваешь меня, мон шер Freulein: «а эта моя пресловутая, неизвестно откуда залетная Лизочка – так может? Это?»
Такое впечатление, что тут какие-то прямо гонки у вас зетялись.
Должен тебе признаться, моя радость, что Лизочка – в целом - очаровательная девочка. Сексуальная, и остроумная.
Обычно, когда она не сматывается в свой дурацкий Тамбов, она лежит рядышком, и мурлыкает удовлетворенно.
А моя рука скользит неторопливо по ее животику.
И когда, как бы невзначай, ладонь опускается к влажной упругой ложбинке, она глубоко и нежно вздыхает.
И прикрывает от удовольствия зеленые глазки - своими длинными ресницами.
А я гляжу на нее, и мне плакать от умиления хочется.
Чисто – как нежная березка весной на свежем ветерке. Рядом с нильским крокодилом...
Она, кстати, моя красотка, говорит, что я из гроба тоже, видимо, выскочу, если симпатичную мордашку узрю. И особенно, если с хорошей фигурой.
Понесусь за ней на всех парах. Прямо на задних лапках.
Такой я...,- говорит она. В общем, ничего себе такой…
Могу, когда хочу, говорит она.
Вот ты, наверное, этого не знаешь, а ведь не только женщины, но и мужчины любят ушами. Да нет, это совсем не то, о чем ты сейчас подумала, милочка.
Да… «Могу, когда хочу»…- какая сладкая музыка.
А хочу я, как думает Лизочка, – постоянно. Судя хотя бы по нежным прогулкам моих рук по ее гладкому точеному телу.
Ведь мы еще даже от прошедшего раза – не отошли. И будто находимся в легкой невесомости. От которой дыхание никак не успокоится. А мои руки уже отправляются в новое увлекательное путешествие.
Впрочем, вам этого с твоим новым козлом - не понять. Вам все поживей давай, да поинтенсивней. Чтобы из кушетки искры сыпались.
Так вот, хоть мне и приятно Лизочку слушать, но, наверное, она, все-таки несколько преувеличивает.
Конечно, я не всегда могу. И хочу не так, чтобы постоянно. Иногда даже – попеременно. То хочу и очень могу. А то - очень даже могу, но не очень все-таки хочу.
Как всякий нормальный мужчина.
Вот сейчас, сижу и пишу тебе, и, например, понимаю, что хочу – даже очень.
Вопрос – смогу ли как надо?
Пожалуй, пару заход на цель осилю…
Потому что очень этого хочу.
Другой вопрос, что Лизочки нет рядом. В своем гребанном Тамбове с кем-то, думаю, отрывается. То ли с мамой, то ли дядей, то ли с мужем-алкоголиком.
И эти две выдры бастуют. Все друг дружкой не насытятся, думается мне.
Но вообще, я говорю Лизочке иногда, что не стоит мне излишних волшебных свойств приписывать. Нескромно это как-то. Будто бронзовый поясной бюст уже при жизни на родине героя ваяют…
Как будто – стахановцу какому-то. Или маршалу-орденоносцу.
И меня – сразу на подвиги тянет. Неподъемные, в общем-то.
Но вот уверенности твердой у меня нет – если я помру, можно ли будет из гроба так вот запросто выпрыгнуть, и понестись, задрав хвост… Даже, если я ее, мою сладкую Лизочку, проходящей мимо последнего моего пристанища, увижу.
Все же, хоть какие-то приличия должны быть, говорю я Лизочке. Минимальные.
И, скорее всего, мне тогда вообще - не до этого будет. Не до Лизочки. Не до выдр, и не до тебя, моя чудесная…
Что ведь может получиться?
Пригласил народ – и сам в кусты, да? А если гости еще вокруг и плакать навзрыд начнут, тогда вообще чистый кошмар…
Да и как это вообще можно? Отдельные дамы и редкие родственники слезы вытирают, а покойник ведет себя таким, совершенно неподобающим случаю, образом.
Несется куда-то на всех парах, потеряв белые тапочки. Распугивая любопытных и сочувствующих.
Во, во, смотрите, как понесся… Даже костюмчик похоронный по швам разошелся от волнения!
Беспокойный какой, сукин кот! – Так моя покойная бабушка некогда выражалась.
Сразу законный вопрос у них у всех возникнет – он унесся, а кто же в процессе участвовать будет, а?
И куда это виновник торжес… извините, ритуала, намылился?
А рис поминальный с киселем? А водка охлажденная - с огурчиками собственного приготовления? А курица жаренная – с молодой картошечкой и томатами из банки? А танцы? Танцы-то, в конце-то концов, как же, а?
Не уважаешь нас, да? Так и скажи! И наливать не будем!
Сами все выпьем. За твой упокой, весельчак.
А потом без тебя и станцуем.
А если все-таки, ты уважаешь нашу компанию, тогда уж, брат, потерпи. Полежи, не дергаясь, и не потей так сладострастно. Даже - если твоя суперкрасотка Лизочка мимо проплывает, своей шикарной круглой спиной поигрывая.
Погуляем на поминках – а потом уж и своими делишками занимайся. Мелкими.
Хотя и очень приятными.
Так что, шер ами, преувеличивает она слегка, эта моя красоточка Лизочка. Не до этого мне будет… Точно, не до того, чтобы за девочками бегать. Даже за такими, как она… С гостями и любопытными разбираться надо будет.
Но знаешь – а все равно приятно так думать. Будто елеем по душе. И по другим частям тела.
Вот такая - эта Лизочка.
Еще, darling, - смотрю я вот на нее, и насмотреться не могу.
Даром, что всего-то ничего ей от роду, где-то около двадцати двух, не то, что тебе, то ли двадцать пять, то ли двадцать шесть уже…
Но все она уже умеет. Именно так, как надо это все уметь.
И все знает. О прошлом, настоящем и будущем.
Главное – знает, что со мной уже было, и что сейчас есть. И про тебя знает, милочка, тоже.
И что с нами будет – тоже знает.
Все у нас будет замечательно - говорит. Прямо по сказке - с чудесным концом.
Понимаешь теперь разницу – между тобой и Лизочкой?
И отчего-то, хочется мне ей поверить. И так и прикорнуть с этой верой в наше светлое будущее - на ее роскошной упругой груди.
Так хорошо, успокаивающе, это будущее выглядит. В ее рассказах.
А грудь ее, между прочим, выглядит еще лучше. Значительно лучше – чем наше будущее. Можешь и ты мне поверить на слово – хотя бы один разочек.
И знаешь, скажу тебе как родной - совершенно мне ясно также, что умеет Лизочка после себя еще и пепелище в простой мужской душе оставить. Когда очередного типа, вроде меня, бросает. Окончательно, и бесповоротно. Просто, негромко хлопнув дверью однажды.
И растворившись в неярком утреннем свете.
Такого пепелища тебе оставить не дано было. Ты просто этого не умеешь, солнце мое незакатное.
…И вот, заглядывая в собственное будущее - на месте цветущего леса - пепелище. Ни травинки, ни былинки – одни обгоревшие коряги. И гарью пахнет.
Поэтому, радость, прежде, чем прикорнуть на ее груди, лучше убедиться, что она, Лизочка, уже больше ничего не хочет. Лучше, лишний раз проверить - чтобы преждевременный негромкий хлопок входной двери внезапно не услышать.
И кстати, лучше дверь как следует запереть предварительно, и ключ до утра спрятать. Не будет же Лизочка из окошка с четвертого этажа прыгать. Если вдруг ночью надумает сбежать. В Тамбов, например.
Но если говорить серьезно, я бросил загадывать – что со мной дальше будет. Что будет, то и будет, зачем загадывать? Хотя я не совсем пропащий фаталист.
Живем всего раз, и умираем тоже – только один раз. Медицинский факт.
Все закончится хорошо, и нечего по этому поводу заранее нервничать. Жизнь себе отравлять. И окружающим, косвенно, тоже.
И лучше всего, искать во всем происходящем – нет, не смысл, но хотя бы какое-то развлечение.
Вот, не загадывал – а мы с тобой когда-то повстречались, а теперь пишем друг другу обидные письма. Потом с Лизочкой повстречались, и вот, – тоже не загадывал, а она лежит рядом, в постели, и улыбается:
- А ты остроумно свои похороны описываешь… Не останавливайся, пожалуйста. Пожалуйста…
Я уже и не собираюсь останавливаться. Меня уже теперь трудно остановить.
День потихоньку перетекает в вечер.
Наверное, я все-таки уснул. А когда день стал гаснуть за незашторенными окнами, проснулся испуганным. И обнаружил, что она неслышно спит, свернувшись мягким нежным калачиком, трогательно подложив руку под порозовевшую щеку.
Как она просыпается – очарование! Она просыпается чудесно, так же непосредственно, как и спала. Прижимается ко мне всем телом, и, еще пребывая в полусне, называет меня чужим именем. И совершенно не смущается этим.
Теперь ее руки отправляются в увлекательное путешествие:
- Расскажи мне еще что-нибудь…, - просит она шепотом.
Ну что же, у меня еще много есть смешных историй. И про меня самого, и про тебя, и про то, что с нами будет, радость.
- Давным-давно, в одном большом городе… в очень городе неприятном - начинаю я. Ощущая ладонями ее нежнейшие бедра…
И мне тоже наплевать на такую, не совсем уместную в идиллической картине деталь, как чужое имя. И на то, что ты сейчас где-то далеко, рядом с этим козлом…
В конце концов, я просто уверен – все будет хорошо в этом лучшем из миров.
И этому ходу событий просто не может помешать такая мелочь, как вылетевшее и растворившееся в воздухе слово.
- Итак, рассказываю я,- давным-давно, в одном большом-большом, совершенно не пригодном для житья городе...
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
© Copyright: Марк Хена, 2006
Свидетельство о публикации №2610270269
|
|