ХХХ
- Позолоти ручку, красавец! – настойчиво теребила меня некрасивая цыганка, завернутая, как капустный кочан, в ворох разноцветных юбок, шалей и платьев. В такт ее резким движениям колыхались не только тяжелые груди, но и несколько рядов ожерелий, нанизанных на дряблую морщинистую шею. – Все расскажу, молодой, красивый. Что было, что есть, что будет…
Людские ручейки старательно обтекали нас, обдавая равнодушием и сутолокой. Я остановился и усмехнулся. Цыганка мигом выхватила мою правую руку из кармана и протянула к своей груди.
Позолоти ручку, золотой! – проникновенно зашептала она. Из толпы вынырнула другая цыганка, помоложе и покрасивее. Мне стало весело. Ну, чем эти ромалэ могут удивить меня? Рассказать о том, что ждет меня завтра? Это я знаю, не хуже их. Вернее, я точно знаю, что ждет моих горожан завтра. А завтра буду знать все, что случится послезавтра. И в последующие часы, дни, месяцы и годы. А цыганистые ворожеи просто разыгрывают дешевый спектакль, стараясь всучить простакам веру в лучшее завтра. Причем, как можно дороже всучить. Левой рукой я залез в карман и вытащил мятый червонец. Он мигом исчез в ворохе юбочных необъятных складок.
Интересно, что меня ждет завтра? – усмехнулся я, готовно растопырив пальцы. Цыганка, как бы нянча, осторожно положила их на свою загорелую ладонь.
Я знаю, уверен на сто процентов, что завтра рано утром в моем городе обвалится один подъезд девятиэтажного жилого дома по проспекту Роз. Рухнет не из-за теракта или взрыва, землетрясения или ремонта, а из-за обычной халатности, разгильдяйства и пренебрежения правилами безопасности. Жильцы этого злополучного дома вовсю перестраивают свои квартиры, знаю, что несущие перекрытия и конструкции почти все снесены, капитальные стены давно уже напоминают пчелиные соты. Немудрено, что дом, который был построен сравнительно недавно, в восемьдесят шестом, не выдержал. Стена торца здания рухнула ранним сентябрьским утром, за час до того, как мамы начинают будить детей в школу, а влюбленным остается еще время для такого сладкого утреннего секса…
Откуда я это знаю, спросите вы. Нет, я не строитель, не прораб, не специалист по технике безопасности строительства. Я не строил этот дом и о его существовании узнал только прошлой ночью. Зато я знаю, точно знаю, что завтра под завалами погибнет семнадцать человек. Пятеро детей…И это случится завтра…Время на раздумья у меня есть и я смело, вместе с мятым червонцем, протянул правую руку некрасивой цыганке с орлиным профилем.
Расскажи, что меня ждет? – ехидно улыбаясь, попросил.
Она долго рассматривала узоры на ладони. Напряженно и дотошно. Так внимательно, наверное, изучают только долларовые банкноты, пытаясь выявить фальшивку. Затем цыганка резко оттолкнула мою руку.
Что случилось? – встревожился я.
Не буду тебе гадать, золотой, - пробормотала она. – Извини! Не могу! – В ее руке движением фокусника оказалась моя, та самая мятая, «десятка». – Возьми деньги, золотой, обратно. Извини.
Я еще больше встревожился.
Да скажи, наконец, что случилось? – уже громко спросил я. На нас подозрительно стали оборачиваться прохожие. Молодая что-то гортанно спросила у своей старшей товарки. Та горячо ей ответила по-цыгански.
Извини, золотой, - еще раз проговорила гадалка и повернулась, чтобы уйти. Я успел схватить ее за рукав.
Подожди, не спеши, - я порылся в кармане и достал оттуда стольник. – На, возьми! Только расскажи, что ты увидела? А? Что меня ждет?
Она вздохнула и с сожалением посмотрела на меня.
Ты этого хочешь? – она внимательно смотрела мне в глаза. В ее взгляде было что-то странное. По спине пробежали мурашки. Передернул плечами. – Очень хочешь?
В горле пересохло и я смог только кивнуть.
Ты не выдержишь, - спокойно сказала цыганка. – Ты не выдержишь своего знания. Это тяжкий груз. Человеку он не под силу. Недаром говорят: «Во многия знания – многия печали».
Она провела ладонью по моей щеке.
Бедный, - участливо произнесла гадалка. – Такие узоры на ладони я встречала только один раз в жизни! И этот человек плохо кончил! Очень плохо! Ты даже не догадываешься, что тебя ждет!
Что? – нетерпеливо спросил я. – Скажи, что?
Ты изменился. Совершенно изменился. Ты ходишь, ешь, любишь, смеешься…Но тебя сейчас трудно назвать человеком. У тебя есть дар. Не знаю, от лукавого или от Всевышнего. Но за него наказывают. Сильно наказывают. Причем еще на этом свете. Нести тебе свой груз осталось недолго. Совсем недолго. Тебя ждет смерть. Страшная и нелепая. И скоро. Очень скоро. Извини, больше мне нечего тебе сказать…
И цыганки исчезли в толпе. Я остался один в людском водовороте, сжимая в руках мятые купюры. Я пошел по течению. Толпа вынесла меня на шумный перекресток. Мысли разбредись, как шаловливые щенята. Собрать их в кучку оказалось чрезвычайно трудно. От встречи с цыганкой остались тяжелый осадок и тревога. Я подозревал, что цыганка права. Тысячу раз права! От этого было не легче. Я столько раз сталкивался со смертью, что она стала для меня обыденностью, буднями, ночными кошмарами. К ним я привык, как привыкают к собственным тяжелым болезням. «Ну и пусть, - думал я. – Придется плыть по течению. Судьбу не выбирают!»
У меня было немного времени, около двадцати часов. До завтра. Надо подумать, как спасти жильцов злосчастной девятиэтажки. Хорошенько подумать! Двадцать часов – это не так много! Это совсем мало, если от тебя, от твоих действий зависят жизни семнадцати человек. Пятерых детей. Надо торопиться!
Впрочем, я не всегда был таким. Хотите, расскажу, почему я стал тем, кем стал сегодня? Много времени это не займет. Тем более, что мне тоже надо торопиться…
ХХХ
«Дуб, наверное, - равнодушно гадал я. – Лет двести ему, не меньше». - Страха не было, был страшный удар.
Все произошло слишком быстро и неожиданно. «Камаз», вмиг выросший из-за поворота прямо перед нашей машиной, не дал нам времени опомниться и успеть что-то сделать. Только что мы, веселые, беспечные, прихлебывали бутылочное «Жигулевское» (повезло, успели отовариться в промтоварном парой ящиков еще накануне), взахлеб перебивали друг друга, разбрызгивая в салоне шампанистую пену.
Мужики! Через час у нас будет глухое озеро, полное непуганой, а главное, большущей жирной рыбы! – хвастливо заявлял Витек. Главный рыбак нашей компании обладал неимоверными связями и знаниями во всем, что касалось рыбалки, и в лесхозе, куда мы направлялись, нам обещали дикий клев и наваристую уху.
Впереди были два выходных дня, полные покоя, неспешных ночных мужских разговоров под рассыпчато-звездным небом, водочку и душистую уху, горячую картошку, запеченную в углях, пение любимых, еще с дворовых времен, песен у костра, под аккомпанемент «шестиструнки» в виртуозных руках Дода, неудавшейся звезды тяжелого рока.
У всех, у нас, выросших в одном дворе, ходивших в одну школу, были общие воспоминания и принципы, одни на всех любови и поражения, взлеты и победы. Мы всегда верили друг другу, и понимали, что такое настоящая мужская дружба. Нам было около тридцати, мы входили в силу, казалось, что мир – наш, и мы обязательно отвоюем в нем для себя место под солнцем. Мы только-только разобрались во вкусе взрослой жизни, некоторые из нас были женаты недавно и избранниц своих пока еще любили. Другие находились в состоянии постоянной легкой влюбленности, эйфории и флирта. Мы начинали понимать тревогу постаревших родителей за беспутные, по их мнению, жизнь и поступки легкомысленных сыновей. Но армию мы, за исключением щуплого Кости, уже отслужили, а из Афгана наши войска к этому времени собирались выводить. Понимали и то, что новых друзей у нас уже не будет, да других и не надо, жизнь проживем с теми, кто есть.
Впереди были два беззаботных дня, а дальше - вся жизнь, после окончания институтов наполненная жаждой карьеры и налаживанием необходимых связей. В общем, это были наши судьбы и цели, достичь которых мы в скором времени собирались. Мы спешили жить! Поэтому, в недавно приобретенной Сергеем, по случаю, за приличные «бабки», поддержанной «Тойоте», имевшей небывалый успех у наших девчонок, мы и неслись под сто по безлюдной трассе, где транспорта всегда было маловато, особенно ранним утром. Из-за узкого поворота навстречу вдруг выкатился неказистый и латаный трактор «Беларусь», который словно отдуваясь, из последних сил, пытался дотащить до горизонта прицеп, доверху набитый сеном. Из- под этой копны и вывернула на встречную многотонная фура. «Водила», видимо, устал плестись за колхозной колымагой, может, из-за хронической усталости потерял на несколько секунд внимание…И пошел на обгон на повороте узкого серпантинного участка дороги.
Выскочил он, облепленный грязью до бортов, на встречную, увидел нас, когда затормозить было уже невозможно. Единственное, что успел сделать Серый, – непременный участник всех городских авторалли, - до отказа вывернул руль вправо. Я же почему-то спокойно успел подумать, как буду потом с бравадой рассказывать ошеломленным подругам об этой аварии (черт те что пришло в голову), успел увидеть испуганное и перекошенное от ужаса и напряжения лицо дальнобойщика и могучее дерево, к которому мы неслись по склону. «Дуб, наверное, - равнодушно гадал я. – Лет двести ему, не меньше». Страха не было, был страшный удар.
Сознание я потерял второй раз в жизни. Впервые это случилось в школьном стоматологическом кабинете, когда мне дергали больной зуб. Новокаина не было, страшный дефицит, я долго сопротивлялся ужасающим клещам, а от зубного меня вынесли одноклассники. Я отлежался на кушетке, зато меня освободили на день от уроков.
Здесь же приятного было мало. Потом рассказали, что в полутора километрах от места аварии находился стационарный пост ГАИ. Так что, и «скорая» и «гаишники» примчались быстро. Правда, спасать было некого: японское авто напоминало металлическое произведение сюрреализма, бамбуковая удочка, как прутик антенны, торчала из того, что когда-то было задним багажником. Водитель «Камаза», хлюпая носом, суетился все время, пытался помочь, но его с криками отгоняли. Он с отрешенным видом слонялся вокруг, с таким лицом, что к нему приставили гаишника с оружием, не столько для охраны, а для того, чтобы тот не наложил на себя руки. Его тоже пришлось отвезти в больницу. Он ничего не соображал. Впоследствии мне даже было жаль этого бедолагу с обветренными руками и заложенным носом. Он получил большой срок, а у него осталась жена с тремя детьми. Трактористу, укравшему сено с колхозного гумна, тоже не повезло. Его посадили за расхищение госсобственности. Но это все я узнал позже.
Всех, кто был в покореженной «Тойоте», посчитали мертвыми. Немудрено, подушек безопасности в машине не было, а из салона (вернее, из того, что он напоминал) кровь хлестала, как во время весенней капели. Нас, как могли, вытащили из остова автомашины и по раздолбанным сельским дорогам повезли в ближайший, за тридцать километров, морг небольшого городка. Похмельный врач, констатировавший нашу смерть, вызвался нас сопроводить. В пути, от неимоверных ухабов и тряски, нас переворачивало, швыряло друг на друга, но всем уже было все равно. Всем все равно, кроме меня. Потому что я застонал. Врачу показалось, что он после вчерашнего ослышался, но клятва Гиппократа заставила отнестись ко мне более внимательно.
Так что, вместо провинциальной экзекуторской, где оказались мои друзья, я попал в реанимацию. Около двух недель провалялся в коме. Тяжелейшая черепно-мозговая травма, пробитая в нескольких местах голова…Врачи ни на что не надеялись. Но я выжил. Назло выжил. Медики считали меня везунчиком. Хотя какое здесь везение: потерять здоровье, друзей, завязать навсегда с большим футболом и тренажерным залом, приобрести кучу хронических болезней, проваландаться целый год на больничных койках и в санаториях. Близкие, друзья и приятели изредка навещали меня, делая в моем присутствии благостные лица и уверяя, что я пошел на поправку. Моя девушка после двух – трех посещений исчезла, потом я узнал, что она удачно вышла замуж. Впрочем, я был рад за нее: меня она не любила, а кроме секса у нас не было ничего общего.
Я перестал походить на недавнего баловня судьбы, стал отстраненным, апатичным, вялым. Мне казалось, что у меня все уже позади. Я настроился жить воспоминаниями. Единственное, к чему я никак не мог привыкнуть, – к бессоннице. Голова ужасно болела. Особенно к вечеру. Спать я почти перестал. Тонны элениума, тазепама и реланиума ничуть не помогали. Я с ужасом ждал ночи, когда стихали больничные шумы и коридорный гам. Задремать удавалось изредка на короткое время. Когда через год меня выписали из клиники, я весил всего 56 килограммов, был нашпигован, как киборг, в позвоночнике и бедре металлическими пластинами. Имел еще тот вид! Переломанные руки и ноги надо было разрабатывать, а денег не было. Из НИИ, где я работал по распределению младшим научным сотрудником и где предстояло через полгода защищать кандидатскую диссертацию, меня уволили, да на эти крохи в виде зарплаты жить уже стало невозможно. Родителей было до слез жалко. Денег уходило немерено - на новомодные импортные крепкие снотворные, чтобы заново научиться спать без кошмаров.
ХХХ
Эрнст уже несколько часов с самого раннего утра сидел за письменным столом в комнате пансиона вдовы Ханзельбауэр в Бад-Висзее. Рядом, на полированной поверхности лежал его старый любимый парабеллум.
«Хочешь мира, готовься к войне!» - занозой засело в голове римское изречение, давшее название знаменитому пистолету.
Где же он просчитался, кто его выдал, почему все так нелепо кончается? Эти вопросы не давали имперскому министру покоя.
Тяжелые, грубые мужские руки гладили рифленую рукоять:
«Его - то мне вручили за храбрость! - вспомнил бывший капитан кайзеровской армии. – А этот нелепый ефрейтор всю войну провел в тылу. Контузию схлопотал по своей глупости».
Он нажал на защелку магазина и высыпал из обоймы 8 металлических кругляшей. Со звонким стуком они рассыпались по столу.
«Где я допустил ошибку?» - продолжал гадать Эрнст. А ведь так все хорошо начиналось. Он был правой рукой фюрера в самые тяжелые для партии времена. Адольф мотался по всей Германии: худенький, изможденный, с лихорадочным фанатичным блеском в глазах. Митинги, на которых выступал будущий фюрер, нередко заканчивались потасовками. Били и Шикльгрубера. Тогда Рем предложил создать «группы правопорядка», которые и защищали фашистских ораторов. Эти группы в целях конспирации назывались «гимнастической и спортивной секцией» НСДАП.
Имперский министр с удовольствием вспомнил, как одетые в черную униформу «штурмовики» за несколько минут могли разогнать скопище коммунистов. «Рем, ты молодчага!» - смеялся Адольф. Тогда они были товарищами по партии, партайгеноссе. Они были молоды, у них были идеалы, и они готовились за год переделать весь мир. Когда, после «пивного путча» в 1923-м, арестовали Адольфа, не Эрнст ли сохранил основной костяк «штурмовых отрядов» СА?
Рем вновь принялся разбирать парабеллум. Это занятие приводило мысли в порядок: он отделил ствол от рамки, повернул замыкатель ствола флажком вниз и отделил спусковую крышку.
«Когда появился Гиммлер, этот чистоплюй в очках, все пошло прахом, - он продолжал разбирать пистолет. – Ему удалось убедить фюрера вывести СС из подчинения командования СА, а в каждом военном округе у него были свои боеготовные части. После победы НСДАП на выборах и началась настоящая война между СА и СС».
Рем вспомнил, как в результате уличных боев эсэсовцы одержали полную победу над штурмовиками. Он стиснул кулаки: командир берлинского отряда СС - белокурый красавец Курт Делюге - получил от фюрера благодарственное письмо: «Эсэсовец, твоя честь – верность!»
Эрнст заскрипел зубами: «Верность – твоя честь!» А то, что нелепый ефрейтор предал идеи национал-социализма, это ни о чем не говорит? Где верность, когда одна цель – власть? Он стал собирать оружие: это он мог проделывать с закрытыми глазами. Муштра военного училища не прошла даром. Присоединить ствольную коробку к рамке так, чтобы серьга своими рожками нижнего конца соединилась с вилкой направляющего стержня возвратной пружины снизу…
Теперь все кончено. Гитлер отдал приказ об уничтожении наиболее верных членов партии. Сегодня, - Эрнст посмотрел на часы, - 30 июня, он сам и его товарищи будут повешены и расстреляны. И всего-то за то, что Рем хотел объединить «штурмовиков» с армией и создать таким образом «народный вермахт», командующим которого был бы он, Эрнст Рем, «военная косточка», а не этот трусоватый ефрейтор.
В дверь постучали. Вошел заместитель руководителя СА Хейнес вместе с молоденьким обер-лейтенантом, порученцем Рема.
- Штаб-квартира СА взята штурмом, в Мюнхене уже арестовано больше 200 человек, – нервно проговорил он, – Кон и Грабе погибли, отстреливаясь. Надо уходить, мой генерал, пока есть возможность.
В такт его словам длинные ресницы порученца нежно трепетали. Рем вдруг почувствовал вожделение к этому белокурому юноше. С ним у Эрнста пока еще не было близости. Но раздражение уже завладело им:
- Не сейте панику! – закричал генерал. – Фюрер не допустит ничего плохого! Выйдите вон! Без моего приказа не входить!
«Этот жирный боров наговорил гадостей обо мне Адольфу! - вспомнил он Германа. – У каждого свои слабости: Геринг любит поесть, я люблю мальчиков с нежной и гладкой кожей. Даже тогда, когда колченогая обезьяна Геббельс нашептала гадостей обо мне Гитлеру, фюрер лишь шутливо попенял мне».
На улице раздались выстрелы, винтовочные залпы, протяжные крики. Рем понял, что сейчас будут брать штурмом пансион, где он забаррикадировался. «Судить вам меня – много чести!» - подумал он, поставил спусковую крышку оружия, вставил в магазин один патрон, с силой защелкнув его, отвел затвор назад до отказа и отпустил его. После этого посмотрел на себя в зеркало: его двойник - сорокапятилетний приземистый мужчина с тяжелой челюстью и перебитым носом, красным бычьим лицом, испещренным множественными шрамами – следами студенческих и военных дуэлей, вставил себе в рот ствол парабеллума. Он зажмурил глаза, чтобы не видеть залитый кровью и мозгами стол и нажал на курок. Выстрела он не услышал.
Я проснулся. На меня смотрели увеличенные линзами глаза Петра Сергеевича, моего доктора:
- Володя, вы знаете немецкий? – спросил он меня.
- Нет, в школе учил английский. – Я зевнул и сел на кровати. – Наконец-то, поспал хорошо, часов десять, наверное. – Я сладко потянулся и мириады солнечных пылинок завертелись вокруг меня. – Славное утро! А почему вы вдруг задали этот вопрос? – спросил я доктора.
- Во сне вы громко и много говорили на немецком, – ответил врач. – Будить вас не стал, вы и так почти не спите. Но речь ваша была возбуждена и, насколько я понял, вам снилась война.
- Да! - я вспомнил свой странный сон и рассказал его Петру Сергеевичу.
- Хорошо! – казалось, он принял какое-то решение. – У меня есть товарищ, интересующийся историей нацисткой Германии. Я переговорю с ним. Может, его совет поможет вам впредь спать спокойно.
Петр Сергеевич, врач от бога, был заведующим нейрохирургическим отделением, куда я периодически ложился на обследование. Из-за того, что я практически не спал, у меня развились жуткие головные боли и рассеянность. Моя болезнь была загадкой, а Петр Сергеевич любил разгадывать медицинские шарады.
Через два дня завотделением пригласил меня в свой кабинет.
- Я поговорил с Левушкой, - начал он, нервно разминая сигарету. – Ну, со своим товарищем, насчет вашего сна, – уточнил Петр Сергеевич, видя мое недоумение. – Он, кстати, – доцент кафедры германистики университета.
- Я весь внимание, – мне действительно стало интересно.
- Так вот, – доктор встал у меня за спиной. – Вам приснилась так называемая «ночь длинных ножей», произошедшая в 1934 году в Германии. Гитлером был уничтожен весь цвет командования СА – «штурмовых отрядов». Шла обычная борьба за власть. Вам известен сей исторический факт?
- Я, конечно, слышал о «ночи длинных ножей», но слишком общо и только из курса школьной истории. – Я ухмыльнулся. – Я ведь технарь, а не гуманитарий. Я даже не помню, в каком веке случилась Куликовская битва.
Я увидел колючие глаза доктора и его вмиг построжавшие губы:
- Мой друг заинтересовался вашим сновидением, – сказал Петр Сергеевич. – Ведь в ту ночь Рем и еще 19 высших руководителей СА были казнены по личному приказу Гитлера. Так что застрелиться сам он никак не мог.
Я ничего не понимал:
-Ну и что, сон, как сон, может, немного странный,- единственное, что сказал я.
-Ладно, можете идти. – Петр Сергеевич вновь начал копаться в своих бумагах. Когда я дошел до двери, меня остановил вопрос:
- Откуда, в таком случае, вы знаете, что Эрнст Рем был «голубым»? Этому, что, тоже учат на школьных уроках истории?
ХХХ
Вскоре я забыл о своем странном сне. Меня выписали, хотя я ночами по-прежнему почти не спал. Вернее, изредка, как в полудреме, передо мной мелькали картинки прошлого. В такие минуты мне казалось, что все происходит наяву, настолько все было реально. Я участвовал в сражениях на улицах средневековых городов, видел пожарища древнего Рима, спасал Александрийскую библиотеку, меня в моих сновидениях травили и вешали, распинали и четвертовали, замуровывали и ссылали на галеры. Сны были настолько детализированы и конкретны до мельчайшей черточки, что смотреть их было очень увлекательно. Я вживался в жизнь их героев. Чтобы разгадывать свои сновидения, понемногу пришлось заняться историей. Это оказалось очень увлекательным занятием! Мои сны повествовали о событиях прошлого, чаще всего известных, которые иногда расходились с толкованием их официальной наукой. Я узнал, кто на самом деле убил Джона Кеннеди и отравил Наполеона, почему погибла Клеопатра, как покончил жизнь самоубийством Сенека и где спрятаны сокровища тамплиеров. Но чаще я видел трагические случаи и смерти людей - мне неведомых: какого-нибудь купчишки из Сарагосы, конкистадора, сраженного индейским тамагавком, или раба в дельте Нила.
Я не придавал значения своим снам, изредка со смехом пересказывая их друзьям. Они тоже посмеивались, объясняя их последствием тяжелейшей аварии. Я с детства отличался буйством фантазии, что тоже считал одной из причин появления подобных снов.
Бросай глупостями заниматься, «бабки» надо делать! – твердили они. И действительно, жизнь стремительно дорожала, а деньги обесценивались. – Лучше с нами в Турцию мотаться! Пора серьезным делом заняться!
Пришлось с их помощью заделаться «челноком»: я возил в Турцию часы и сигареты, а обратно доставлял кожаные куртки и золото: на них тогда был большой спрос у нас. Постепенно я стал «подниматься». Появились постоянные клиенты: оптовики, покупатели и продавцы, знакомые таможенники и пограничники. Появились и деньги. Понемногу я приходил в себя, становился прежним. Старался поменьше вспоминать о той страшной аварии. Хотя о большом футболе пришлось забыть. А ведь я еще в универе играл за «Политехнику» в чемпионате СССР, во второй лиге! Теперь лишь изредка гонял мяч с пацанами на школьном дворе. Но проклятые сны перевернули всю мою дальнейшую жизнь.
ХХХ
Я проснулся, посмотрел на часы. Около шести. Мог бы еще спокойно часа три поваляться, но спать не хотелось. Какая-то мысль мучила меня, не давала покоя. Беспокойство. Возникло внутреннее беспокойство. Я встал и поплелся на кухню – страсть, как захотелось покурить! Выбил из пачки сигарету, сунул ее в рот, чиркнул спичкой. Вдруг остановился, не прикурив. Я вспомнил! Вспомнил, что меня томило и не давало заснуть в это субботнее утро.
О, черт! – огонек съел уже всю спичку и лизал мой большой палец. Обугленная деревяшка полетела на пол.
Действительно, я вспомнил! Так-так. Что же я видел во сне? Мне приснилось, что сегодня у бухгалтера отделения сберегательной кассы №4 на проспекте Космонавтов сгорит квартира. Да, сгорит! Как же ее зовут? Во сне я четко запомнил имя девушки. Инга! Да, Инга Милославлевич! Точно! Теперь я ясно вспомнил, передо мной предстала реальная картинка. Вот красивая белокурая девушка спешит на работу. Проспала! Лихорадочно гладит платье, мигом влезает в него. Я опять закурил, включил газ, поставил чайник на огонь. Утюг забывает выключить. Растяпа! Стучит входная дверь, еле слышно доносится легкий стук каблучков, несущихся по ступенькам. Утюг постепенно окутывается дымом. Раздается шипение. Появляются робкие языки пламени. Они лижут легкую оконную занавеску, шторы. Огонь перекидывается на мебель. Двухкомнатная квартира начинает гореть. Из открытой форточки на весеннюю улицу валит дым. Дверной звонок. Соседи! Барабанят ногами по дерматиновой обшивке. Огонь по балкону перекидывается в соседнюю квартиру. Все в огне! Спустя двадцать минут раздается вой сирены пожарной машины. Тащат брандспойты. Дверь выбивается. Через час все кончено. Пожарные закуривают, шутят на улице, смеются. Их профессиональный юмор понятен только своим. Двухкомнатная квартира сгорает дотла. Появляется такси, из машины выскакивает Инга. Сосед позвонил ей на работу. Плачет. Три года деньги копила, родители помогли, взяла кооператив. Еще столько предстоит выплачивать! А ведь придется еще ущерб соседям возмещать…Я увидел ее нежное заплаканное лицо, бездонно-голубые глаза. Она мне очень понравилась во сне! За такой, как она, можно на край света пойти!
Я прихлебывал чай и размышлял. Старался привести мысли в порядок. Что же мне делать? Интересно, работает ли в сберкассе №4 на проспекте Космонавтов бухгалтер Инга Милославлевич? Я посмотрел на часы. Восемь с копейками. Через час огнем займутся занавески. Сначала занавески. Набрал справочную и узнал номер телефона сберкассы. Затем позвонил туда.
Сберкасса слушает, - скороговоркой произнес казенный женский голос.
Хм, - прочистил я горло. – Доброе утро! Извините, у вас работает Инга Милославлевич?
Да! Только подошла. Позвать?
Если можно.
Трубку с отрывистым стуком положили на стол. Видно, пошли за Ингой. Через минуту раздался голос, от которого у меня перехватило дыхание.
Я вас слушаю!
Я молчал, не зная, что ответить. Ошеломление лишило меня дара речи. Этого я совсем не ожидал. Что я мог ей сказать? Сказать, чтобы она поверила мне?
Инга? – спросил я, чтобы выиграть время.
Да, Инга, - уже нетерпеливо прощебетала она. – Кто это?
Я резко выдохнул и скороговоркой произнес, – Вы меня не знаете. Меня зовут Владимиром. Дело в том…Дело в том… - я не знал, говорить ли ей про свой сон. Нет, решил я. Не буду! Тогда она точно мне не поверит. И вдруг волнение куда-то ушло, я стал спокоен и даже излишне красноречив. – Скажите, Инга… - вкрадчиво спросил. - Вы утюг сегодня выключили после глажки?
Конечно! – убежденно ответила она. Хотя в ее голосе сквозило сомнение. Я это точно уловил. – А откуда вы знаете, что я сегодня гладила? Это, что, новый способ знакомства? – И уже стальным тоном спросила. – Кто дал вам мой рабочий номер телефона?
Послушайте, Инга. Время дорого! У вас в запасе осталось, - я мимоходом бросил взгляд на часы. – Сорок минут. Вы еще успеете!
Какие сорок минут? Куда я успею? Все, я кладу трубку!
Нет-нет! – взмолился я и зачастил. – Не спешите! Еще секунду! В вашей квартире через сорок минут начнется пожар. Вы проспали сегодня. Торопились. Гладили платье, но забыли выключить утюг! Ваша двухкомнатная квартира выгорит дотла, да еще и жилище соседей впридачу…
Откуда вы знаете, что у меня «двушка»?
Это потом…Я все потом объясню. Послушайте, Инга, и поверьте мне! Я еще не то знаю! Знаю, что вы еще не выплатили кооператив. Вам родители с деньгами помогли. Еще выплачивать и выплачивать! Ну, что вам стоит съездить домой и проверить, правду я говорю или нет…
Она помолчала. Затем трубка вздохнула.
Вы зло шутите…
Хорошо! – я решил выложить свой последний козырь. – Хотите, я скажу, какое платье вы гладили? – И, не дожидаясь ее согласия, выпалил. – Белое с каким-то ярким рисунком. На ногах белые туфельки. Польские. Вы их недавно купили у спекулянтов за 150 рэ. И еще. Вы так торопились, что успели проглотить только бутерброд с сыром и запили его кефиром. У вас полбутылки кефира осталось в холодильнике…
Не знаю, откуда вы все знаете о том, что я сегодня делала…Я ведь была одна в квартире.
Поспешите, Инга! У вас осталось тридцать минут!
Хорошо! – решила, наконец, она. - Еду!
Вот мой номер телефона, - я продиктовал ей. – Позвоните, как только все проверите и освободитесь.
Хорошо! – в трубке раздались короткие гудки.
Мне почему-то стало легко. Я даже насвистывал песенку в ванной. Как будто тяжелый груз упал с души. И подсознательно ждал ее звонка, прикидывая, что она сейчас делает. Вот выскочила из здания сберкассы. Вытянула руку, поймала такси. Приехала домой. Ключ в спешке не попадает в дверной замок. Но запах гари ощущается даже сквозь закрытую дверь. Влетела в квартиру. Мигом в комнату. Полно дыма. Наощупь вытянула из розетки штепсель. Распахнула окно. Стала проветривать комнату. Облегченно рассмеялась, представив, какая беда могла бы случиться, опоздай она минут на десять. Подумала о неожиданном звонке незнакомца с бархатным голосом. А мой голос действительно такой, девчонкам он нравится. Они называют его сексуальным.
Сынок, что ты такой сегодня дерганый? – спросила мама, готовя завтрак. – Все время на часы смотришь, на телефон…Ждешь кого-то?
Да, ничего, мам. Тебе показалось.
Нужный мне звонок раздался спустя полтора часа.
Спасибо вам! Огромное! Если бы не вы…Я не знаю, что бы я делала.
Не стоит благодарности, - деланно засмущался я. – Так бы на моем месте поступил каждый!
Как я могу вас отблагодарить?
Только одним способом! – я набрался смелости. – Поужинать со мной в кафе. Вы - не против?
Нет! – колокольчиком рассмеялась она. – Это самое малое, что я могу для вас сделать!
Давайте на «ты»! – предложил я.
Давайте! Давай! – поправилась она.
В центре города есть неплохое заведение. «Гамбринус» называется. Недавно открылось…
Я знаю.
Давай сегодня у входа в кафе встретимся в восемь часов вечера! Идет?
Идет! – опять я услышал в трубке звон колокольчика. – А как мы друг друга узнаем?
Я самодовольно улыбнулся.
- Я тебя узнаю! Я уже немало о тебе, Инга, успел узнать за сегодняшний день!
ХХХ
Ну, вот что, Володя, рассказывай! – потребовала она, когда мы сели за столик. – Горю от нетерпения!
Она оказалась еще красивее, чем была в моем сне! Из-за таких женщин мужчины совершают безумства, развязывают войны, идут на каторгу и гибнут на дуэлях. Она положила розы, которые я ей преподнес, на соседний стул и внимательно разглядывала меня. – Рассказывай! Все рассказывай! Я от тебя не отступлю!
Я собрался с духом и начал. Рассказал Инге все, с самого начала. Об аварии, больницах, бессоннице, своих странных сновидениях. Все, до сегодняшнего утра.
Честно говоря, - я прижал правую руку к сердцу. – Сам сомневался, стоит ли тебе звонить. Думал, просто сон. Но все-таки решил проверить, работает ли в сберкассе №4 бухгалтер Инга Милославлевич? Оказалось, да! Тогда я уже был уверен, что сон в руку. Оставалось только убедить тебя, чтобы ты мне поверила!
Бедненький! – она участливо посмотрела на меня. – Тебе столько пришлось пережить! Я верю каждому твоему слову!
С того дня мы начали встречаться. Нас познакомил мой странный сон и ее едва не сгоревшая квартира.
ХХХ
В очередной раз я отправился с товаром в Стамбул. С давно знакомыми попутчиками в купе мы немного перебрали, отмечая чей-то день рождения. Перед глазами все плыло и я, под пьяный гомон, заснул на верхней полке.
Я шел по рассветной улице какого-то городка, где, казалось, полным ходом идет война. Я проходил мимо многочисленных руин, разрушенных домов, целых зданий почти не было видно. Возле залежей кирпича и битого щебня прямо на земле лежали мертвые и раненые. Одни стонали, другие уже замолчали навсегда. Вокруг них, монотонно стеная, подвывая и причитая, сидели и стояли люди: смуглые бородатые мужчины и закутанные в платки женщины. «Турция! - понял я, обозревая давно знакомый и порядком надоевший мне пейзаж. – Опять сон! Но что же произошло?».
Сновали кареты скорой помощи, люди в коричнево-желтой униформе долбили развалины. Вдруг я увидел «Ниву» с красным крестом на боковой дверце. «Неужели русские?». Словно отвечая на мой немой вопрос, из пролома вылезла небритая голова в желтой каске:
- Игорь! Дай лом! Там, по-моему, кто-то еще живой!- воспаленные глаза мельком взглянули на меня, а потом посмотрели на вихрастого светловолосого паренька, который тут же бросился к машине. Я подошел к ним.
- Простите, вы русские? – задал я первый попавшийся вопрос.
- Ты тоже, видать, не бусурманин, – проворчала голова, а усталые глаза вновь уставились на меня.
- Что здесь произошло? – стал выпытывать я.
- Мы спасатели. А ты кто? – голос спрашивающего стал подозрительно-металлическим.
- Я «челночу», - пришлось оправдываться. – Езжу в Турцию за товаром…
- Вот и съездил, – констатировал спасатель. – У тебя, видать, контузия, ничего не помнишь. Землетрясение здесь произошло. До хренища убитых, раненых и попавших под завалы. Вот наше правительство и прислало нас в порядке гуманитарной помощи.
- Игорь! – крикнул он подбежавшему парню. – Отведи славянина к врачам. По-моему, ему не помешает. Среди ваших, вообще-то, жертвы есть? – спросил он.
- Да нет, нет! Со мной все в порядке, – опять стал оправдываться я. – А когда землетрясение-то случилось?
- Сегодня - какое, двадцатое? – спасатель посмотрел на часы. – Бляха, уже четверо суток без сна! Аккурат в пол-седьмого утра, пятнадцатого, и случилось. А что, не помнишь? – участливо спросил он.
Я неопределенно качнул головой:
- Но что-то на Стамбул непохоже, – осторожно начал я, окидывая взглядом то, что осталось от города.
- Какой, на хрен, Стамбул, – вскипел мужик. – Видно, тебя все же контузило. Это же Денизли. Ты, что же, ничего не помнишь? Игорек, веди его к «больничке».
Голова спасателя скрылась в проломе. А парень стал настойчиво, за куртку, тянуть меня за угол. Я вырывался, причем крепко, и…проснулся. Купе пахло сивушным перегаром и тревогой. Храп попутчиков и стук колес не мешали мне размышлять.
«Значит, опять сон. Сколько же можно?!». – Я машинально посмотрел на часы. Было уже почти пять утра. Скоро приедем. В свете промелькнувшего за окном прожектора я разглядел на циферблате дату – четырнадцатое сентября. «Да нет, не может быть, чертовщина какая-то, - успокаивал я себя. – Никакого землетрясения завтра не случится! Просто мне приснился страшный сон».
Но вновь заснуть не удалось. Так и промаялся до утра без сна.
Утром же с деланным и нервным смешком я рассказал опохмеляющимся пивом попутчикам о своем сне. Мне это нужно было сделать хотя бы для того, чтобы хоть как-то успокоить свою совесть. «Не дай Бог, завтра в Денизли что-то случится! - думал я. – Не дай Бог!»
- Что скажете, мужики, насчет моего сна?- с нервным смешком протянул я, закончив рассказывать.
- Ну и приснится же такое! – весельчак Олег протянул мне банку пива. – Видно, вчера много выпил, вот и закошмарило тебя.
- Ты же не вещун и не колдун, - стал успокаивать меня Ник Ник, майор в отставке, ближе всех из попутчиков знавший меня. Он многое знал об аварии, в которую я попал, и о моих проблемах со здоровьем. Погибшему Доду в школе он преподавал НВП. – Когда я в Афгане служил, ротному однажды приснилось, что на следующий день ему на «зачистке» руку гранатой оторвет… - и замолчал надолго, задумавшись.
- Ну и что, оторвало? – не выдержал Олег.
-Оторвало только не руку, а обе ноги, и не гранатой, а миной, - Ник Ник сбросил свое все еще тренированное тело со второй полки на пол, и ноги угодили точь-в-точь в тапки. Он вытащил мятую пачку сигарет.
- Не бзди, Вовка, проскочим! Пойдем лучше покурим.
В тамбуре отставник долго-долго раскуривал сигарету и выжидательно - задумчиво глядел на меня.
- Я понимаю, почему ты нам рассказал о своем сне, – он выдохнул струю дыма в окно тамбура. – А вдруг все сбудется? Совесть-то не спит… А?
Я молчал.
С другой стороны, расскажи мы турецким властям о твоем сновидении про землетрясение, точно не поверят. В лучшем случае, выдворят из страны навеки. А в худшем, - он мастерским точным щелчком отправил сигаретный огонек на проносившееся мимо дерево, я даже успел разглядеть сноп улетевших искр. – В худшем случае, - повторил он. – Тебя арестуют за связь с террористами или «закроют» в «психушке». Тебе это надо? Так что, лучше молчи. Да и кто сказал, что землетрясение случится? – Ник Ник старался успокоить меня. – В этой Турции каждый день трясет, так что мама не горюй! Ты же не оракул, а сон тебе приснился с бодуна. Точно, кошмар с бодуна! Пить надо поменьше!
Я улыбнулся, стараясь успокоиться.
- Ладно, – он обнял меня за плечи. – Успокойся. Идем завтракать. До Стамбула уже недалеко.
О землетрясении в Денизли я узнал в лавке толстого Али, где регулярно брал товар. Турок, всегда угодливый и расторопный, не обращал на нас никакого внимания. Он, не отрываясь, смотрел на экран маленького телевизора, установленного прямо над кассовым аппаратом. На экране мелькали разрушенные здания, толпы людей, подносивших к каретам «скорой помощи» раненых и убитых. На скорбном лице Али печально потухли не только глаза, но горестны были даже всегда победно топорщившиеся вверх пышные усы.
У меня засосало под ложечкой, вспотели ладони и одеревенели ноги. То, что казалось невозможным, невероятным и ирреальным, все же случилось! Около полутора тысяч погибших и пропавших без вести. Мне пришлось даже схватиться за стеллаж.
Аркадаш! («друг» – с турецкого) - турок благодарно посмотрел на меня и поднес нашатыря: он увидел, как близко к сердцу я принял трагедию его народа.
Торговли в тот раз не получилось: многие лавки и магазины были закрыты, да я бы и не смог заниматься своими обычными делами. Я понял, что виноват в смерти многих людей из ранее мне неведомого города. Предупреди я о предстоящем бедствии, жертв могло бы и не быть. Или было бы значительно меньше. Пусть меня посчитали бы сумасшедшим, запрятали в кутузку, выдворили из страны, наконец, но совесть моя была бы чиста и я спал бы спокойно. Меня старались успокоить, твердили, что моей вины здесь нет.
Ты не виноват! – убеждал меня Ник Ник на обратном пути. – Твоей вины ни в чем нет! Откуда ты мог знать, что землетрясение действительно случится?!
Но я же знал! – упрямо твердил я. – Я же знал!
Тебе все равно никто бы не поверил! Ни один человек! Так что, не казнись и не вини себя!
Но меня грызло что-то изнутри. Я все-таки чувствовал себя виноватым. Виноват я был в том, что не предупредил, испугался, струсил. Та давняя авария не отпускала меня от себя, я стал ее заложником. Именно тогда я понял, до конца поверил в то, что мои сновидения сбываются, что они предупреждают о грядущих бедствиях, убийствах и катаклизмах. В этом мне пришлось убедиться уже очень скоро.
ХХХ
Не нравится мне это! Совсем не нравится! – мой собеседник раздраженно швырнул в воздух листы бумаги. Они, как бабочки, стали порхать в жарко натопленной зале, потихонечку планируя на пол. Всклокоченный, с черными стальными волосами, он стал взвинченной походкой мерить паркет, отшвыривая от себя лакированными штиблетами мертвых бабочек. В такт его шагам и взрывным движениям покачивалась буйная стружка волос.
Ей-богу, - примирительно ответил я. – Александр Сергеевич, вы чересчур требовательны к себе! По-моему, у вас изумительная вещь получилась!
Начало, вроде, ничего, - недовольно пробурчал Пушкин. – До пятой главы включительно. А дальше, - он только махнул рукой. – Не идет и все тут! Не получается!
Я нагнулся и стал собирать белокрылые создания, как тончайшим узором, обрамленные летяще-небрежным почерком.
С какого места вам не нравится, Александр Сергеевич?
Мой друг на секунду задумался, плюхнулся в глубокое кресло и произнес:
С самого начала шестой главы! – Поэт вырвал из моих рук листки и стал судорожно их перебирать. – Вот! – Он тряс перед моими глазами легкокрылой бабочкой. – Вот! Князь обращается к русалочке со словами: «Откуда ты, прелестное дитя?». Вот! А дальше мне положительно ничего не нравится! Совсем!
А дальше? – я заглянул ему через плечо и прочел:
Откуда?.. Матушка послала. Знаешь,
Что в тереме прозрачном, в глубине
Днепра реки, Царицею русалок,
Все о тебе кручиняся живет.
С минуты той, как ты ее покинул…
Разве плохо? Ей Богу, по-моему, прелестно!
Плохо!
Пушкин вскочил с кресла и ринулся к камину.
В огонь! Все в огонь!
Я поторопился и преградил ему путь к огню, молитвенно сложив руки на груди.
Александр Сергеевич, голубчик! Саша, я вас умоляю! Но начало-то совсем недурственно! Поверьте моему опыту! Я тоже, смею надеяться, поэт и, кроме того, вы считаете меня вашим другом. Так?
Пушкин кивнул.
Да, вы мой друг, Эдуард Иванович!
Так вот! Хочу дать вам дружеский совет, - я обнял его и сделал шаг. Подальше от камина! Подальше! – Завтра! Примете решение завтра! На свежую голову. Не горячитесь!
Ладно, - улыбнулся поэт. – Вы хитрец, Эдуард Иванович! Ох, хитрец! – он шутливо погрозил мне изящным тщательно отманикюренным указательным пальцем. – Ладно! Пусть рукопись у вас полежит. А то, не ровен час, я ее тотчас сожгу! Едва выйду от вас. А завтра я ее у вас заберу. Хорошо?
Конечно, конечно, - радостно согласился я. Мне уже не раз приходилось подобным образом спасать рукописи моего импульсивного друга. Правда, и мне это не всегда удавалось. Александр Сергеевич в сердцах мог сделать непоправимое.
Я, Эдуард Иванович Губер, из обрусевших немцев, родился в 1814 году. Окончил курс в институте корпуса путей сообщения, служил в канцелярии князя Клеймихеля. В отставку вышел в чине капитана. Работал в «Современнике», «Литературных прибавлениях», «Новогоднике», «Библиотеке для чтения». Труд всей моей жизни – перевод первой части «Фауста» Гете. Первый раз свою рукопись, как порой делал и незабвенный Александр Сергеевич, я сжег от огорчения, что он не был пропущен цензурой. Но Пушкин утешил, подбодрил меня. Я сделал перевод вторично. Признаюсь, великий поэт местами редактировал его. За два года до смерти в 1847 году мои стихи, проникнутые меланхолией и грустью, вышли отдельной книжкой. Они не обличают в авторе большого и оригинального таланта, но отводят ему место среди второстепенных русских поэтов. Все равно горжусь этим.Умер я от хронической болезни сердца, которая осуждала меня на мучительные бессонницы и предвещала ранний конец. Но я не унывал духом и бодрствовал до тех пор, пока силы не изменили мне. 5 апреля 1847 года я занемог в одном доме, где был принят с давнего времени как родной и под этим гостеприимным кровом тихо скончался в кругу своих друзей 11 числа. Болезнь моя была сопряжена с тяжкими страданиями, но конец мой был светел и тих… А в 1860-м в издательстве «Смирдин-сын и К» вышел трехтомник моих стихов. Но это все так, несущественное. Главное, что мне не раз удавалось спасать рукописи Пушкина. Я сохранил их для потомков, понимая величие Поэта. Вот мое жизненное предназначение. Надеюсь, мне удалось его хоть в какой-то мере исполнить…
Утром я лихорадочно накручивал диск телефона. Надо дозвониться в Москву. Мой сон, реальный, как сама жизнь, побуждал меня к решительным действиям. После землетрясения в Денизли я перестал удивляться своим снам и воспринимал их серьезно. Стал верить им. Теперь я знал, где хранится окончание поэмы «Русалка» Пушкина! То-то, сейчас удивлю пушкинистов!
Это Государственный музей Пушкина?!
Да! Я вас слушаю!
Слава Богу, дозвонился.
Из Великореченска беспокоят. Меня зовут Владимиром, - я поправился. – Владимир Андреевич. – Побольше официоза. В музеях это любят. – Простите, а вас как зовут?
Нелли Ивановна, сотрудница музея.
Нелли Ивановна! Скажите, а Пушкин на самом деле не дописал своей «Русалки»?
Действительно. А что такое?
Понимаете… - я сделал торжественную паузу. – Дело в том… Дело в том, что я знаю, где находится окончание поэмы!
В трубке воцарилась долгая тишина. Мне показалось, что нас разъединили.
Алло! Алло! – я даже стал дуть в трубку. – Вы меня слышите?!
Слышу, - раздался безжизненный голос. – Вы неудачно шутите, Владимир Андреевич…
Совсем не шучу! И могу это доказать!
Нам часто звонят разные… - Нелли Ивановна замолчала, подбирая нужное слово. Но я ее опередил:
Вы хотели сказать, психи?!
Ну, не так грубо, но что-то в этом роде.
Сейчас я вам докажу, что говорю правду! У Пушкина был друг Эдуард Иванович Губер. Так?!
Так! – согласилась со мной трубка.
Эдуард Иванович неоднократно спасал рукописи Пушкина, который тот хотел сжечь, так?!
Действительно, такое было не раз.
Зимой 1836 года в доме Губера Александр Сергеевич хотел сжечь, неудачную, по его мнению, половину поэмы «Русалка». Но Эдуард Иванович не позволил и выпросил рукопись себе. Пушкин отдал. Вот так полный текст «Русалки» оказался у Губера!
Но это все предположения, о которых, кстати, написаны целые тома исследований пушкинистов.
После смерти Пушкина Губер опубликовал первую часть «Русалки» до слов «Откуда ты, прелестное дитя?» в журнале «Современник». Так?!
Да!
Вторую часть поэмы он публиковать не стал, памятуя о том, что Пушкину она не нравилась. Отложил до лучших времен. Спрятал. Но скоропостижно скончался. А знаете, где спрятал?
И где же? – несмотря на кажущееся безразличие в голосе Нелли Ивановны проскальзывало едва сдерживаемое нетерпение. Похоже, я смог ее убедить.
Я торжествовал. Сделал театральную паузу.
Перед смертью он отдал рукопись своему другу и приятелю Пушкина Владимиру Соллогубу!
Владимиру Александровичу?
Да! Предварительно взяв с него слово, что окончание «Русалки» будет опубликовано только после смерти самого Владимира Александровича! Но почему-то оно так и не увидело свет.
Да? – я физически почувствовал, как трубка иронично улыбнулась. – Неужели?
Да!!! Не знаю, почему, но Соллогуб ее не опубликовал! Она сейчас находится в доме его тестя. Э-э, сейчас припомню, как его зовут…А! Матвей Юрьевич Виегорский! Вспомнил! Его дом находится на Михайловской площади.
Сейчас она называется площадью Искусств.
Наверное, - я напрягся, вспоминая образы, навеянные ночным сновидением. – Значит так, надо подняться на чердак. От левого угла необходимо сделать два шага вперед к окну. В стене слева на высоте полуметра от пола находится тайник. Надо разломать кирпичную кладку. Там вы найдете небольшой железный сундук. В нем, помимо, бумаг самого Вильегорского и Соологуба, вы и найдете окончание самой «Русалки». Авторство Пушкина не вызовет сомнений, так как написано рукой самого поэта! Правда, как там «Русалка» оказалась, я не знаю!
Да-а, - протянула трубка. – Я за свою жизнь таких сказок еще не слышала! И вы думаете, что я всерьез поверю вашим словам?
Да! Поверите! – я понял, на чем можно поймать эту музейную мышку. На любви к кумиру, к своему божеству, к Пушкину, на поклонение которому она положила всю свою жизнь. Видно, Нелли Ивановна немолода. Наверняка, не замужем и ни разу не была. Детей нет. Что ей остается? Только любовь к Великому Поэту. – Поверите! Если же нет, вам придется всю жизнь мучиться! Мучиться из-за того, что вы не поверили мне! А вдруг я сказал правду? А вдруг на этом чердаке и отыщется затерянная рукопись? Вы же понимаете, что это будет? Сенсация! Неизвестная рукопись Пушкина! Да вам памятник при жизни поставят!
Я перевел дух и уже спокойнее повторил:
Поверьте, Нелли Ивановна! Я говорю правду!
А откуда вы узнали о том, где хранится окончание «Русалки»?
Тут я решил сблефовать.
Я – ясновидящий. Очень, кстати, известный в городе. Мои прогнозы сбываются на девяносто процентов. Можете проверить! Я помогаю милиции разыскивать преступников, предсказываю землетрясения и отыскиваю пропавших без вести. И еще. Вы можете сослаться на меня, на мои слова. Без проблем! Но я бы не хотел бы привлекать к своей персоне лишнее внимание. А вам самой будет легче убедить начальство в том, что я прав. Ну, скажите, что вы какие-нибудь изыскания провели в этой области…Придумайте что-нибудь…Вы, наверное, ученый?
Да, кандидат наук!
Вот видите!
Мы распрощались почти тепло, по-дружески. Правда, я совсем не был уверен в том, что сумел убедить Нелли Ивановну. Прошел месяц и мне стало казаться, что сотрудница Государственного музея Пушкина Александра Сергеевича совсем забыла о моих словах. Но однажды вечером…
Найдена считавшаяся ранее потерянной неизвестная рукопись Александра Сергеевича Пушкина, - торжественно проговорил телеведущий. – Окончание поэмы «Русалка». Считалось, что Пушкин не успел закончить свое произведение, первая часть которого была опубликована только после смерти поэта в 1837 году в журнале «Современник». Поэма обрывалась словами, ныне прочно вошедшими в наш обиход и ставшими воистину крылатыми: «Откуда ты, прелестное дитя?» Теперь мы, наконец-то знаем следующие слова великой поэмы. Внимание! Итак, цитирую: :Откуда ты, прелестное дитя?…»
Камера скользит по темному затхлому чердаку. Проем в стене. Оттуда достают кованый сундук. Счастливые лица людей. Рукопись извлекается на свет. Кто-то плачет. Картинка меняется.
Долгий кропотливый труд. Интуиция. Научные изыскания. Шутка великого поэта. – Это Нелли Ивановна. Как я и ожидал, она оказалась крупной дамой лет пятидесяти. Некрасива. Она плачет. – Столько лет положила. Труд всей моей жизни. Не требую награды!
Мне становиться легко. Нелли Ивановна это заслужила. Своей бескорыстной любовью к ветреному поэту, своим ежедневным поклонением и самопожертвованием ему. Хорошо, что обо мне она не рассказала. Я представляю, как она долго не решалась пойти со странной просьбой к начальству. Как в итоге все-таки решилась. Долго убеждала, подтасовывала факты, даже фальсифицировала их. Как ей не верили, изгалялись над ней пушкинисты. Как она все-таки добилась своего! В решительности и умении идти до конца ей нельзя отказать! Так пусть она спокойно и счастливо пожинает лавры. Она это заслужила…
С лица у меня не сходила довольная улыбка. Честно говоря, я был рад, что все так получилось. Я так самодовольно улыбался, что даже мама заметила.
Что с тобой, сынок?
Ничего, мам! Просто настроение хорошее! Да и рад, что неизвестная рукопись Пушкина найдена, – я показал на экран телевизора. – Чертовски рад!
ХХХ
Я давно увлекаюсь нейрологией или, проще говоря, сомнологией, - Петр Сергеевич возбужденно ходил по своему кабинету, заложив руки за спину. Поймав мой недоуменный взгляд, он пояснил. – Ну, это наука, изучающая сновидения, исследует их нарушения… Довольно молодая и раньше в СССР – запрещенная. Хотя ею занимались в спецучреждениях, в КГБ, например. – Петр Сергеевич остановился и вновь посмотрел на меня. – То, что вы мне рассказали, Володя, интересно, очень интересно.
Я думаю, это связано с той самой контузией, – констатировал я, дотронувшись до затылка, где до сих пор явственно нащупывался давно заживший шрам.
Скорей всего, скорей всего, - весело откликнулся мой лечащий врач. – Понимаете, Володя, сомнология, с одной стороны, часть нейронауки, с другой же, самостоятельная наука, стремящаяся к просторам общей медицины. Сон составляет треть нашей жизни и включает в себя четыре из семи функциональных состояний, по которым ежедневно «путешествует» человек. Я считаю, что в состоянии сна человек живет жизнью, другой, но все же реальной жизнью. И она действительно неотличима от настоящей. Только в некоем другом измерении, которое нам недоступно…
Он сел напротив меня, постукивая шариковой ручкой по полированной поверхности стола в такт словам:
Существуют две фазы сна: быстрая и медленная. За сновидения «отвечает» быстрая фаза или иначе, фаза парадоксального сна. Наверняка, она у вас чрезвычайно развита. Может, вы переходите к ней, минуя фазу медленного сна? В принципе, это невозможно. Но мы пока еще не смогли доказать обратное. При парадоксальном сне у человека зрачки под сомкнутыми веками совершают быстрые движения, почти, как в бодрствующем состоянии. Дыхание становится частым и прерывистым, мозг расходует столько же энергии, как при бодрствовании, и снятся яркие красочные сны. У мужчин в таком состоянии может наступить эрекция, а у женщин – усилиться вагинальное кровообращение.
Он опять встал и принялся мерить шагами кабинет:
Вообще-то, о снах известно мало, практически ничего! Уже сто лет ученые пытаются найти научное объяснение сновидениям. Почему они появляются, что в себе несут? Насчет таблицы Менделеева, увиденной во сне, вы, конечно, слышали? – неожиданно спросил он меня. Я кивнул. Петр Сергеевич удовлетворенно хмыкнул. – А вот еще один пример. Химик, забыл его фамилию, вот черт, открывший химическую структуру бензола, однажды вечером лег спать в состоянии беспокойства, так как не мог решить проблему молекулярной структуры этого самого бензола. Ему приснилась змея с хвостом во рту – древний образ, согласно Юнгу, обнаруживаемый в мифологиях всего мира, в том числе и древнегреческой. Химик проснулся и доказал, что молекулярная структура бензола является кольцом! Вот так-то вот! Что скажете на это, Володя?
Я только развел руками. Мне было интересно слушать этого молодого, но, судя по всему, чертовски талантливого врача. Петр Сергеевич, не ожидая услышать ответ на риторический вопрос, продолжал:
Издавна считалось, что сновидение – это некое зашифрованное сообщение. В древних и традиционных культурах бытовала вера в то, что это послание имеет отношение, прежде всего, к будущему человека или его окружения. Сновидения посылаются человеку богами именно с этой целью. Большинство ученых уверено, что сновидения представляют собой бессмысленный набор фантастических образов, возникающих в связи с ослаблением роли сознания, которое отбирает впечатления бытия для формирования цельной картины действительности и продуцирования тех или иных действий для решения различных задач. В процессе сна сознание не контролирует эти впечатления, и они хаотически перемешиваются и порождают причудливые образы и мысли. По мнению специалистов, пытаться толковать сновидения не имеет смысла.
А вы сами как считаете, Петр Сергеевич? – спросил я.
Врач растерянно кашлянул и развел в сторону руки:
Черт возьми, не знаю! Я – не сторонник подобной теории. Наверняка, в снах что-то есть. Тем более, в ваших. Давайте попробуем разобраться вместе, а? – он положил руку мне на плечо. – Вы как засыпаете - сразу или нет? Бессонница перестала мучить?
До сих пор с трудом, - признался я. – Долго ворочаюсь, прежде чем заснуть. Всякие мысли в голову лезут…
А в те ночи, когда вещие сны снятся?
Мигом засыпаю! Голова до подушки не успевает долететь! Правда, вечером перед сном… - я запнулся. – перед таким сном у меня башка раскалывается, просто жуть! Повернуть голову не могу. Хорошо, что такие сновидения редко меня посещают…
Ладно! – произнес Петр Сергеевич. – Давайте сделаем так! Я вас погружу в гипноз, и мы посмотрим, что из этого выйдет.
Я вообще-то никогда под гипнозом не был…
Ничего страшного, - обнадежил он меня, шутя. – Больно не будет. Ложитесь на кушетку. Расслабьтесь. – Я послушно лег на холодную клеенку. – Закройте глаза. При счете пять вы заснете. Раз! Вам хорошо и спокойно. Два! У вас тяжелеют веки, вам хочется спать. Спать! – У меня действительно веки стали такими тяжелыми, что я не мог открыть глаза, хотя не хотел засыпать. – Три…
Фридрих! Иди есть! – раздался с кухни голос Лоры. – Уже готово!
Фридрих с удовольствием отодвинулся от стола и с наслаждением потянулся. С самого утра его мысли занимал не учебник органической химии, над составлением которого он работал последние два года, а совсем другое. Совсем! «Эх, - подумал он. – Скорей бы вечер!»
В комнату неслышно вошла жена:
Папусик, ты идешь обедать?
Он вздрогнул. Эта постаревшая, расплывшаяся женщина еще и называет его «папусиком»! Фридрих с отвращением посмотрел на нее. Когда-то эта бесформенная гора мяса в папильотках была воздушным небесным созданием, которое сводило его с ума. Он даже дрался из-за нее на дуэли с пехотным офицериком. С военным он, в конце концов, помирился, они даже выпили мировую в ближайшем гаштете, а Лора впоследствии стала его женой. Сейчас он только ненавидел это чудовище! Других чувств не осталось. И не могло остаться после двадцати лет брака.
Нет, - буркнул он, не поднимая глаз от стола. – Много работы!
Жена, недовольно поджав губы, вышла из кабинета.
«Меня ждет Паула, - мечтательно думал Фридрих. Сейчас ему не хотелось думать о любимой химии, бензоле, трифенилметане, атрахиноне и прочей ерунде. – Паула!» - мечтательно повторил Фридрих имя актриски местного театра, дамы «полусвета». Он искренне полюбил ее - последней любовью пожилого человека. Сегодня вечером, наконец-то, долгожданное свидание…До встречи оставалось два часа, но не в силах совладать с собой, он встал, вышел из кабинета и пошел в парадную. Надо прогуляться. По пути заглянул в столовую. Лора обедала вместе с дочерьми.
Я в университет, - привычно солгал он, глядя ей прямо в глаза. – Соберутся коллеги, надо обсудить одну проблему.
Ну да, ты же президент, - съязвила жена. – Без тебя никто ничего решить не может. Каждый день где-то пропадаешь.
Работа, дорогая, - он с отвращением поцеловал ее в покрытую редкими волосками макушку. Уже нахлобучивая цилиндр и проверяя на месте ли перчатки, добавил. – Вернусь поздно, меня не жди, ложись…
Я открыл глаза и увидел девственно белый потолок. Петр Сергеевич, нагнувшись, смотрел мне в глаза.
Ну что, жить буду? - теперь пошутил уже я.
Опять вы, Володя, говорили на немецком, - вздохнул он. – Я мало что понял. С кем-то ругались, с кем-то нежно беседовали.
Меня осенило, и я рывком сел на кушетку.
Знаете, как фамилия того химика, придумавшего формулу бензола?
Я же вам говорил, что не помню.
Фридрих Август Кекуле, - сбивчиво стал говорить я. – Родился в девятнадцатом веке в семье чиновника. Мечтал выучиться на архитектора, а стал химиком. Всю жизнь был профессором Боннского университета, ректором. Занимался органической химией. Президент Немецкого химического общества. Автор получившего широкую известность учебника по химии. Двое дочерей, жена, которую он ненавидел. Не пропускал ни одной юбки. В пожилом возрасте влюбился в куртизанку, развелся. Любовница чуть не пустила его по миру. Умер в возрасте шестидесяти шести лет…
Петр Сергеевич ничего не понимал.
Представляете, в состоянии гипноза я стал жить его жизнью, - объяснял я. – Я увидел себя знаменитым химиком. Он сидел в кабинете, ненавидя собственную жену и мечтая о предстоящем свидании с любовницей…Это было словно наяву…
Врач с интересом посмотрел на меня.
Да, действительно, химика звали Кекуле, я вспомнил, - улыбнулся Петр Сергеевич. – Да-а, интересный случай! С вами надо поработать. А сны вам снятся красочные, цветные? - вдруг поинтересовался он.
Да, - с гордостью ответил я. – Все, как в жизни, настолько реально! А что?
Доктор будто засмущался.
Понимаете, Володя, я не хочу вас пугать, - вкрадчиво начал он. – Цветные сны обычно снятся детям или людям с развитым воображением и считаются одним из признаков предрасположенности к шизофрении…
ХХХ
Ты же не виноват в их смерти! – в который раз убеждала меня Инга. После последней поездки в Турцию я стал задумчив и грустен. – Землетрясение все равно бы произошло, приснился бы тебе тот злосчастный сон или нет! Правильно?
Но я же мог предупредить, - оправдывался я. – Мог! И не сделал этого!
Ты полагал, что тебе поверят? На каком основании? Правильно Ник Ник сказал тебе: посадили бы в тюрьму, и все! Ладно, - она взяла меня за руку. - Я приглашаю тебя к себе домой. – Это прозвучало неожиданно для меня. Мы встречаемся каждый день, гуляем, ходим в гости, в кино, на футбол. Затем провожаю Ингу, мы стоим в ее подъезде и долго целуемся. Я улыбнулся. Давненько этого ждал! – На чашечку кофе!
Кстати, хочу тебя немножечко удивить, - мы поднимались по выщербленным ступенькам на четвертый этаж. – Еще раз доказать, что я тебе говорил правду…
Я же сказала, что верю тебе! – она вновь притянула меня к себе и поцеловала. – Можешь не доказывать!
Да нет, это не только для меня, но и для тебя. Когда мне снился пожар в твоей квартире, я успел увидеть всю обстановку в ней. Хочешь, опишу ее? А?
Она кивнула, улыбаясь, принимая мою игру.
Давай!
Я на секунду задумался.
Значит, так. В прихожей у тебя справа от двери висит зеркало. Слева находятся шкаф и тумбочка. Так?
Так!
В первой комнате диван с синей обивкой - слева. Справа – сервант, радом – столик. В углу – телевизор. По моему, «Рубин», если не ошибаюсь…
Не ошибаешься! – прошептала она мне в ухо. Мы подошли к двери, Инга достала ключи и игриво спросила. – А что у меня находится во второй комнате?
Я принял ее игру.
Кровать.
Большая?
Большая!
Мягкая?
Мягкая!
Проверим, прав ты или нет?
Проверим!
Я остался у нее до утра. Никаких снов мне в эту ночь и не снилось! Это была волшебная ночь, лучшая в моей жизни!
ХХХ
Наш город Великореченск – небольшой, проживает в нем около ста тысяч жителей. В 30-х годах руками зеков и добровольцев на большой реке начали строить гидроэлектростанцию. Бросили клич по стране, объявили комсомольский набор. Знаменитая была стройка. Может, помните? Как всегда, именовалась стройкой века. Вот и образовался по обоим берегам величественной ленивой реки наш город. Город, который я люблю и где живу. Великореченск расположен компактно, все, что нужно, находится практически рядом. А обе, почти равные части города, разделила река, через которую проложен мощный двухкилометровый мост. По нему ездят машины и снуют пешеходы. Отсюда открывается потрясающий вид окрест. Здесь любят фотографироваться туристы и влюбленные.
После вчерашнего мне тяжко. Перебрали с кумом. Отмечали его день рождения. А сегодня с утра мне – за руль. Я работаю шофером тяжелого молоковоза. Опохмелился с утра и заел лавровым листом, чтобы отбить запах. Пора на работу!
Слышь, Федор, - ко мне подошел начальник нашей автоколонны. – Сегодня молочишко надо на тот берег свезти. На кондитерскую фабрику. Вот накладные. Одна нога здесь, другая – там! Понял?!
Я кивнул, стараясь не дышать в сторону Петровича. Не впервой садиться за руль в таком состоянии! Проскочим! Хотя я мечтал сегодня отгул взять.
Никаких отгулов! – энергично замотал головой Петрович. – Людей не хватает! – Но, увидев мое состояние, смягчился. – Тяжело после вчерашнего?
Тяжко!
Сегодня опохмелялся? – строго спросил, глядя прямо в глаза.
Нет-нет! – энергично замотал головой я. И возмутился. – Как можно, Петрович?!
Ладно, - смилостивился начальник. – Сделаешь рейс, сдашь машину и можешь отдыхать. Но завтра, чтобы был, как стеклышко! – он погрозил пальцем.
Не сомневайтесь!
Я еду. Скоро мост. Слава Богу, гаишники все знакомые. Ни у кого и мысли не возникает меня остановить, попросить дыхнуть. А ведь и права отобрать могут! Переведут меня тогда в качестве воспитательной меры в разнорабочие. У нас же очередная борьба с пьянством!
Я усмехнулся в пышные усы. Нет, надо завязывать. Сынишка подрастает, расходы растут. Жена волком смотрит. Вот, в воскресенье в зоопарк сходим! Давно обещал Игорьку слона показать! Я задумался буквально на секунду. Под мерное укачивание так захотелось вздремнуть! Этого не хватало! Из - под колес выскочила собака. Я рефлекторно крутанул руль вправо, до отказа, судорожно стал давить на педаль, раздался страшный визг тормозов. Удар! Это автобус №10 отшвырнул меня влево. Я выскочил на «встречку». Навстречу несся грузовик с открытым верхом. В кузове сидели рабочие, видимо, из лесного хозяйства. Еще успел увидеть искаженное от ужаса лицо водилы. Между нами было всего-то метров десять - пятнадцать. Не раздумывая, до отказа, докрутил руль влево, к ограде моста. Там стояли рыбаки, кто-то смеялся, целовался, фотографировался. Не рассчитал. Забыл, что днем там всегда полно народу. Тем более в такую теплую погоду. Колеса легко перемахнули через бордюр, я врезался в толпу, сминая ее и комкая кованую металлическую ограду. Криков услышать уже не успел. Машина, на секунду повиснув, покачивалась между водной гладью и асфальтом. Колеса, бурые от крови, бешено крутились. Цистерна с молоком рванула вниз. И я, Иванишин Артем, тридцати трех лет от роду, шофер первого класса, женат, есть сын, за баранкой уже лет пятнадцать, погиб. Со мной погибли еще девять человек, стоявших в столь неудачное для них время, на мосту. В основном, местные жители. Да еще два командировочных из Владимира.
Я проснулся и разбудил Ингу.
Что такое? – спросонья пробормотала она.
Опять сон, - я вздохнул. – Тяжко мне, котеночек…
Она присела на кровати, широко зевая и протирая глаза.
Что на этот раз?
Мне приснилось, что сегодня около десяти утра на мосту случится страшная авария. Молоковоз упадет в реку. Погибнет десять человек. Все из-за пьяного шофера. Я даже помню его фамилию.
Инга окончательно проснулась.
Ты серьезно? Это на самом деле случится?
Я поджал губы и кивнул.
Думаю, да!
Она рывком распахнула одеяло и встала.
Надо что-то делать! Вставай! Одевайся!
На часах было около семи, когда мы вышли из дома. Уже дребезжали первые троллейбусы, а дворники с успокаивающим шелестом мели тротуары. Мы приехали на окраину Великореченска. Здесь, в частном секторе, и проживал кум Артема Иванишина. Вот добротный крестьянский домик, крашенный гашеной известкой. Забрехала собака. Во дворе заметно было шевеление.
Хозяин! – крикнул я внутрь двора, обхватив руками колья высокого железного забора.
Иду! – послышалось издали.
Появился мужичок лет сорока в мятых спортивных штанах и грязно – белой майке. Он подошел ближе. Волосы его были всклокочены, а глаза – мутны.
Можно позвать Артема? – спросил я.
А вы кто будете? – насторожился он.
Ничего страшного! Я – его приятель.
Артем! – крикнул хозяин. Подождал пару секунд и еще громче повторил:
Тема!
Открылась дверь дома и на пороге появился Артем. Я его сразу узнал. Он выглядел так же, как и в моем сне. Иванишин уже был одет и готов идти на работу. В джинсах местного производства и линялой темно-красной рубашке. Его чуть покачивало. «Успел опохмелиться, - с ненавистью подумал я, - успел!» Он спустился по низким ступенькам и подошел к нам.
Что такое?
Да вот, - кум показал на нас с Ингой. – Говорят, твои приятели…
Я решил взять инициативу в свои руки.
Артем, меня зовут Володя. Я знаю, что вы вчера с кумом немного перебрали…
Кто перебрал? - обиделся хозяин, оглядываясь на дом. «Жены боится», - усмехнулся я про себя. – Так, посидели немного…А ты, что, свечку держал, что ли? – насупился он.
Не обижайтесь, - я примирительно поднял вверх руки. – Дело вот в чем…- я немного смешался. – Ну, в общем! Я знаю, что ты хочешь взять на сегодня отгул. Вы опохмелились с ним, - я кивнул на кума. – Тебе было тяжко после вчерашнего, поэтому ты себе позволил выпить с утра. Хотя такое ты делаешь нередко: опохмеляешься перед тем, как сесть за руль. Раньше тебе это сходило с рук. Но сегодня номер не пройдет!
А что сегодня-то случится? - обнажил в улыбке гнилые зубы Артем. – Я – водитель первого класса! Пятнадцать лет за баранкой1 Понял!
Случится! Вот увидишь, случится! Да поздно будет, – угрожающе прошептал я. И уже громче продолжил. – Авария случится. Страшная! Из-за тебя погибнет девять человек! И ты тоже погибнешь! Понял!
Да пошел ты! – бросил он мне в лицо. – Ты, что, указывать будешь, что мне делать?!
Он развернулся, чтобы уйти.
- Ничего со мной не случится! – зло крикнул он. Затем бросил куму:
Пошли, Сергей!
Они развернулись и пошли к дому. Но тут не выдержала Инга, хотя я просил ее не вмешиваться.
Ты, алкаш, несчастный! – она с силой дернула калитку и влетела во двор. Сунула свои нежные кулачки в бока и стала кричать:
Ты что, не слышал? Из-за тебя же люди погибнут! Да ты, дурень, сам покойником сегодня станешь! Что же это водка с вами вытворяет, мужики?! Совсем от нее, проклятой, житья нету! У тебя же семья, сын растет…Ты, что же, не хочешь его взрослым увидеть?
Артем и Сергей остановились и оторопело смотрели на нее. Из дома на шум выбежала еще крепкая бабенка. Она мигом оценила ситуацию.
Так их, так! – поддержала она Ингу. – Вчера опять как хрюшки нажрались! Уж я их пыталась угомонить, ни в какую! Ты, - она повернулась к мужу. – Быстро в дом. Пусть сами разбираются!
Сергей послушно потрусил в хату. А женщина спросила Ингу:
Вы, наверное, из профкома?
Да! – за нее ответил я.
Полчаса мы уговаривали Артема.
Ну, не могу я так, - взмолился он. – Как же на работу-то не выйти?
Скажешь, что заболел! – неумолимо говорила моя девушка. Я ее не узнавал и смотрел в восхищении. В гневе она была еще красивее. – Я сделаю тебе справку от врача. Если все же соберешься идти на работу, я в милицию позвоню, - пригрозила она. – И расскажу, что ты хочешь пьяным за руль сесть. Тогда у тебя точно права отберут и в разнорабочие переведут? Хочешь этого? Нет? Тогда идем звонить Петровичу!
Как ни странно, начальник автоколонны почти сразу же разрешил Артему взять больничный.
Рассчитывал на тебя. Надо было кое-куда съездить, – бурчал Петрович. – Людей не хватает! Ну да, ладно! На кондитерскую фабрику другого отправлю!
Артем с видимым облегчением положил трубку на рычаг.
Ну вот, - обрадовалась Инга. – Иди теперь домой!
Да нет, - нерешительно протянул Артем. – Я пока у Сергея останусь. Жена еще на работу не ушла, пилить будет…
Еще, думаю, опохмелиться хочешь, - догадался я. – Мы подождем до десяти часов. А вдруг тебя все-таки на работу потянет…А ты, Инга, иди. Тебя же с работы не отпускали…
Я просидел с Артемом и Сергеем для верности до двенадцати часов дня. Даже пришлось выпить вместе с ними пятьдесят граммов самогона. Иначе мужики меня бы просто не поняли…
ХХХ
Если ты действительно видишь вещие сны, скажи, я соглашусь или нет, - с улыбкой спросила моя любимая. Мы сидим на тесной кухне. Я обнял Ингу. Вечер занавесил окно черным покрывалом. Меня так и тянуло поцеловать ее смешной носик. Что я незамедлительно и проделывал. – Ну, скажи, а?
Я люблю эту милую девочку. Ее любят мои «старики» и друзья. Мне хочется прожить с ней всю жизнь.
Котенок, я же тебе говорил: то, что касается меня или моих самых близких людей, мне видеть в своих снах почему-то не суждено, - мягко ответил я. – Не знаю, почему так получается? – И резко переменил тему на другую, более меня волновавшую. - Так ты согласна стать моей женой?
Да, - улыбаясь, еле слышно проговорила Инга. – Согласна! Только одно условие!
Достать луну с неба, - пробовал отшутиться я. – Или солнце?
Я - серьезно, - моя, уже невеста, перестала улыбаться. – Ты забудешь о своих снах навсегда. Я чувствую, что они принесут нам несчастье! Обещаешь?!
Как я могу забыть о них, любимая? – сказал я мягко. – Ты же видишь, аварии не случилось. Никто не погиб!
А может быть, никто и не погиб бы в тот день, - возразила она. – И аварии никакой бы не произошло. Может, это был просто сон…Кошмарный, но сон!
А откуда тогда я узнал, что шофера зовут Артемом Иванишиным и что в это утро он будет у кума?
Не знаю, - растерялась Инга. – В любом случае, это меня пугает. Обещаешь, что больше никогда мы не станем говорить об этих снах? Покажешься лучшим врачам…Может, все пройдет!
У меня и так лучший врач в этой области, - ответил я, думая о Петре Сергеевиче.
Ты обещаешь? – не отставала Инга.
Я кивнул.
Точно!
Да, любимая!
А что мне оставалось делать? Я решил, что бы ни случилось, никогда не говорить Котеночку о своих снах. Не расстраивать ее, не тревожить понапрасну. Что бы ни случилось! Пусть это остается во мне, я один буду нести этот крест. Дай Бог, чтобы все вошло в свою колею. А мне бы снились обычные сны, черно-белые. Те сновидения, которые видят нормальные люди. Мне так этого хотелось! Потому что меня и самого измучили эти излишне реалистичные сновидения. Помню, в детстве в нашем дворе пацаны играли в нелепую игру. В подъезде один становился у стены. Товарищи держали его за руки. Испытуемый набирал в легкие побольше воздуха, задерживал дыхание, захлопывая рот и зажмурив глаза. Другой в этот момент двумя руками со всей силы давил ему на грудную клетку в районе диафрагмы. Спустя минуту тот терял сознание на несколько секунд. Якобы в этот момент он должен был увидеть потрясающие образы. Я почему-то никогда ничего не видел. Наверное, другие тоже. Но все взахлеб рассказывали о том, что видели в помутнении. Врали. Мне же сейчас врать не приходилось. Сны были яркие, реалистичные, аж до тошноты. Впрочем, в тот момент, когда Инга согласилась выйти за меня замуж, я был самым счастливым человеком на свете!
Будете жить у Инги? – плакала моя мама, когда мы сообщили о нашей предстоящей свадьбе.
Да!
Ну что ж, совет вам да любовь!
И позвала Ингу в комнату поболтать о женских делах. А батя тихо шепнул, когда мы махнули по сто граммов водки:
- Молодец, сынок! Хорошая девушка! Только с внуками не медлите! Понянчить их охота.
Свадьбу мы сыграли шикарную, в лучшем ресторане Великореченска. Были наши родители, родственники, друзья. В медовый месяц поехали в Крым. В то время я действительно был самым счастливым человеком на Земле!
Это случилось примерно через месяц после того, как мы поженились. Я как раз готовился к очередной поездке в Турцию. Жена была на работе. Днем в дверь требовательно позвонили. Я открыл. На пороге стояли трое «быков» в новомодных малиновых пиджаках, спортивных «Адидасах» и ярко-желтых жгутах в три пальца толщиной, накинутых на шею поверх темных рубашек. «Дешевое турецкое золото», – успел подумать. Уж в нем-то я толк знал.
Слушаю вас, - я встал, полностью закрыв телом вход, чтобы никто из непрошеных гостей и не подумал войти в квартиру. Стало тревожно.
Я – Хан, - произнес негромко самый маленький из них. Крепыш с поломанными носом, ушами и цепкими хитрыми глазами. Самый жестокий из них. Это было видно сразу. Такому лучше не перечить. И вкрадчиво спросил. – Может быть, слышал обо мне?
Хм, кто же из жителей нашего города не слышал о Хане?! Это был некоронованный король Великореченска. Он «крышевал» рынки и автомастерские, снимал дань с расплодившихся в одночасье лотков и магазинов. Его боялись все, а милиция почему-то не трогала. О его жестокости в бандитских разборках ходили легенды. Наверное, по-другому в этом мире нельзя. Иначе бывший кэмээс по вольной борьбе, уголовник с тремя сроками за плечами, человек с восемью классами образования не стал бы реальной силой в нашем городе. Настолько реальной, что казалось, он-то и есть настоящая власть. Хм, по-моему, так оно и было. Что ж, время нынче лихое. Время негодяев, подлецов и беспредельщиков. Мутное время выбросило на поверхность весь осадок, всю грязь с глубокого дна. Хана мне раньше видеть не приходилось, хотя мы были примерно одного возраста. Ходили по одним и тем же улицам, смотрели одни и те же фильмы, играли в одни и те же игры и, наверняка, он тоже верил в добро, в лучшее, что есть в человеке. В самом деле, ну не мог же он с детства мечтать стать бандитом?! Только Хан стал тем, кем стал. Поэтому общаться с ним у меня не было никакого желания.
- Что вам угодно? – спросил я официальным тоном. – Мы ведь с вами, вроде, не знакомы…
Познакомимся, - он попытался сдвинуть меня, чтобы войти в квартиру. – Может, впустите нас в дом? Нам надо серьезно поговорить.
Нет, не пущу, - слава Богу, я был один в доме. Не хотелось пугать Ингу. – Будем беседовать здесь!
Хан недоуменно переглянулся со своими телохранителями.
Эй ты, фраер, - процедил сквозь зубы один из них. – Тебе же ясно сказали, что есть серьезный «базар»! Пусти в «хату»!
Я напрягся, почувствовав, что сейчас может произойти что-то страшное. Был к этому готов. Сжались кулаки. Но тут Хан, широко, добро улыбнулся, обнажив золотые коронки. Он едва заметным движением тронул «быка», который мне угрожал. Тот остановился, как вкопанный.
Хорошо, побеседуем здесь. Насколько мне стало известно, ты можешь предсказывать будущее?
Мне не хотелось с ним разговаривать, но желание побыстрее закончить беседу возобладало.
Нет, не умею, - устало сказал я. Начал объяснять. – Просто после аварии мне иногда снится какая-то чертовщина, которая имеет обыкновение сбываться. Как это происходит, почему, мне самому неизвестно…
Понимаешь, братан, - доверительно зашептал, оглядываясь на двери соседских квартир, Хан. – У меня есть бизнес. Хороший, отлаженный, перспективный бизнес. Естественно, есть много желающих оторвать, откусить кусочек такого сладкого пирога. Поэтому… - он оглянулся на своих сопровождающих. – Поэтому мне приходится постоянно ходить с охраной. Опасно по нынешним-то временам без нее…Так вот, мне нужно знать, очень нужно знать, что со мной может случиться завтра - послезавтра, как мне поступить в том или ином случае, стоит ли идти на «стрелку» подготовленным, с «волыной» или нет. Понимаешь? Надо! Очень надо!
Нет, я, конечно, все понимал.
А откуда вы узнали о…, - я неопределенно покрутил в воздухе рукой, подыскивая нужное слово. - …О моих способностях?
Люди шепнули. Городок-то у нас маленький…
Ну, так вот! – я принял решение. – Во-первых, сны мне не снятся по заказу, как бы кому-нибудь этого не хотелось. А во-вторых, все равно я бы не стал вам помогать!
Почему? – удивился Хан.
Потому что не люблю таких, как вы! Вы же бандиты! Не работаете, а шикуете до следующего срока, пока вас не посадят! Украл, выпил, в тюрьму! Вас же ненавидят, хотя и боятся! А я не боюсь!
Погоди, тварь! – рванулся один из «быков» ко мне. – Я тебе сейчас покажу, кого и как надо бояться!
Поднятой ладонью Хан легко усмирил его и с интересом стал меня разглядывать.
Сейчас наше время! А в тюрьму я больше не пойду! Отмажусь, если что…А вы интересный человек, Владимир Андреевич! Очень интересный! – Гость снисходительно улыбнулся. – У вас же жена есть! Красивая…Небось, детишек ждете?!
Ты, мразь! - тут уже не выдержал я. Сделал шаг в коридор и попытался схватить его за грудки. Не успел. Мне мигом вывернули руки и ударили коленом под дых. Перехватило дыхание, я стал судорожно ловить ртом воздух. Хан наклонился надо мной, схватил за волосы и рывком поднял мою голову.
Значит, так, не хотел по-хорошему, будет по-плохому, - безжизненно-металлическим голосом негромко проговорил он. От такого голоса мурашки бегут по спине. Он опаснее любого крика и удара. – Даю тебе на раздумье неделю, не больше! Мы же тебе «бабла» заплатим, если нам поможешь. Понимаешь? «Поднимешься», все будет чики-пуки, понял?! Даю неделю срока на размышления! А потом пеняй на себя!
ХХХ
Надо уходить! – процедил, цыкнув слюной, Григорищенко по кличке Шмаль. Плевок, растягиваясь, как паутина, повис на бруствере. – Скоро все кончится…
Надо! – согласился я с ним. – Именно сейчас! Пока не поздно…
Мы помолчали. Остатки нашего батальона собирались перебрасывать в район Праги. Сидим у пулемета MG-42. Шмаль с резкими, как выстрелы, щелчками стал передвигать хомутик прицела по планке. Затем быстро сменил горячий от непрерывной стрельбы ствол на другой.
С-суки! – он грязно выругался. – Лезут и лезут!
Мы окопались на самом берегу Одера. Отступать некуда. И сдаваться нельзя. Нас не пощадят…Поэтому и сражаемся с угрюмым остервенением. На нас можно положиться.
Канонада усилилась. Скоро все будет кончено. Если уходить, то именно сейчас.
Мы – хиви. Так немцы называют своих добровольных помощников из русских, проще говоря, предателей. А что, так и есть. Конечно, предателей! Хотя, добровольно я сам никогда бы им не сдался! Оставил бы последний патрон себе! Так было бы лучше для всех. А, прежде всего, для меня. Я, Тимофеев Иван Кузьмич, бывший капитан РККА, попал в плен в октябре сорок первого. После ожесточенной артподготовки недалеко от меня разорвался снаряд. Лежал без сознания в развороченном окопе. Там меня немцы и взяли, полуживого. В том, что я оказался в плену, моей вины нет. В лагере под Рославлем уже доходил от постоянных издевательств, побоев и голода. Главное, от голода! Люди гибли сотнями. Ежедневно из-под нар огромного стылого барака похоронная команды из заключенных выносила по утрам по десять – пятнадцать покойников. Умирать, ох как не хотелось! И, когда зимой сорок второго предложили записаться в Русскую Национальную Народную армию (немцы называли ее «Бригадой Остиндорф») согласился. Пошатываясь на распухших от голода ногах, я сделал шаг из строя. Таких, как я, было немало. Много таких было. Нас стали хорошо кормить, переодели в немецкую полевую форму б/у, мы прошли месячное обучение в спецшколе в Вязьме. Нам сохранили советские звания и награды. Мы их носили, не стесняясь. Среди нас был танкист – капитан с двумя орденами Боевого Красного знамени. А их в начале войны давали совсем неохотно. Командовали нами офицеры абвера. Уже летом наша рота осуществляла диверсии в тылу Красной Армии. Убивали. Понял, что пути назад больше нет! Прощения не будет. С тем большим остервенением я сражался. Одна цель была у меня – выжить! Выжить в этой войне! Назло всем! Успешно действовали против партизан. Вели карательные операции среди гражданского населения. Вырезали целые деревни в Белоруссии и на Украине, проводили массовые акции устрашения. Привыкли к крови. Она стала обыденностью. Боль заглушали шнапсом. Его выдавали много и охотно. Позже наша часть стала называться 700-м восточным полком особого назначения.
Наверное, я смог выделиться, раз меня заметили, и в начале сорок третьего перевели в «Зондерштаб Р» – боевую часть абвера. В задачу этого секретного подразделения входило наблюдение за партизанским движением на Украине и разведывательная деятельность в тылу советских войск. Тридцать два раза я ходил за линию фронта. Брали «языков», резали сонных, проводили разведку боем. И всегда я возвращался живым. Ни разу не ранило. Видно, родился в рубашке. Затем была 1-я Русская национальная дивизия, потом, уже в сорок пятом, «Зеленая армия особого назначения». А я – уже лейтенант вермахта. За заслуги – офицерский Железный крест. И вот мы на Одере. Нам сдаваться нельзя. Свои же, русские, сразу прикончат. Прямо тут, в окопе, где мы держим оборону. Без мерихлюндий и рассусоливаний. Я посмотрел на залитое грязной лужей дно траншеи. Вода была черной, как нефть. Вперемешку с кровью.
Я – на Запад, - сказал Григорищенко. – К американцам. Айда со мной, Вань!
Я уже сотни раз думал о том, куда бежать. Выход был только один, поэтому сразу отказался.
Дурак ты, Шмаль! Американцы тебя сразу сдадут нашим! Они с Советами договорились. Что, не слышал? А наши тебя сразу расстреляют! Тут же, показательно, перед строем! Чтоб другим неповадно было! Да ты до америкосов-то и не дойдешь! Далеко. Надо на Восток пробиваться. Перейти линию фронта. Раздобыть толковые документы. И не надо будет потом всю жизнь бояться и скрываться. Станешь фронтовиком. Вернешься в Россию после войны. Только о доме придется забыть…навсегда!
Эх, - сокрушался Шмаль. – Надо было дергать со Смысловским в Лихтенштейн! Предлагал ведь!
Ночью мы бесшумно сняли часового, долговязого, постоянно шмыгавшего простуженным носом, очкарика из «Гитлерюгенда». Пугливые, боявшиеся каждого выстрела, новобранцы прибыли к Одеру только прошлым утром. И разошлись. Навсегда.
Дай Бог, никогда больше не свидеться! – прошептал мне Шмаль, перекрестился и рванул в сторону леса.
Я подтянул к себе «шмайссер» и пополз вперед, туда, где мелькали трассеры, а на нейтральной полосе едва угадывалась в стылой темноте колючая проволока.
В пяти километрах от передовой, за советскими окопами, мне отчаянно, в который раз, повезло. Я ловко перерезал горло сержанту примерно одного со мною возраста и комплекции. Он беспечно насвистывал, когда пошел помочиться в перелесок. Недалеко на дороге слышалось урчание колонны Т-34. Кончил я его бесшумно. Так, как умел. Как учили в разведшколе абвера. От уха до уха, одним движением.
Распотрошил его вещмешок, обыскал карманы гимнастерки. Удача! После тяжелого ранения он направлялся в часть. Солдатская книжка, выписка из госпиталя, наградные документы…Теперь я – Дмитрий Филиппович Климантович, семнадцатого года рождения, родом из села Дубки Орловской области. Будем надеяться, что бедолага Климантович возвращался не в свою прежнюю часть, в которой воевал до ранения. Но где наша не пропадала! Придется рискнуть…
Я проснулся и сел. Затем пошел на кухню покурить. Взволновал меня нынешний мой сон. Все, как вживую. А ведь этого старика я прекрасно знаю! Дмитрий Филиппович живет в соседнем подъезде. Иногда вижу, как он, шаркая тяжелыми артритными ногами, не спеша, бредет в булочную или сидит с такими же стариками, как он сам, в беседке, забивает козла. Несколько раз я помогал ему дотащить до квартиры на третьем этаже тяжелую авоську с продуктами. Он долго благодарил, а его постоянно слезящиеся глаза вызывали у меня невольную жалость. После войны он лет тридцать работал строителем, пока не вышел на пенсию. У него есть жена, двое взрослых сыновей и тьма внуков. С удовольствием их нянчит. Девятого мая натягивает тяжелый китель, увешанный орденами и медалями. Среди них выделяются орден Отечественной войны, Красной Звезды и медаль «За отвагу». Когда я учился в школе, именно он всегда приходил первого сентября в наш класс на урок Мира. Рассказывал о войне, учил любви к Родине и готовности отдать за нее жизнь…
Нет, я ничего никому не сказал…Даже Инге. Зачем? Климантович, он же Тимофеев, прожил свою жизнь. Какую-никакую, но она уже почти позади. Строил дома, растил детей…Никому после войны не сделал ничего плохого. Может, хоть частично смог своей последующей жизнью искупить прежние грехи? Зачем же теперь взваливать груз его страшной вины на детей и внуков? Каково им будет жить с осознанием того, что они потомки предателя? Поэтому я промолчал. Только теперь, завидев издали согбенную шаркающую стариковскую фигурку, я тороплюсь перейти на другую сторону улицы, чтобы не здороваться с ним за руку и не заглядывать ему в глаза. Или сразу ныряю в свой подъезд…
ХХХ
- Плохо вы разговариваете, Владимир Андреевич, очень плохо. Совсем не хотите нам помочь, – с тихой угрозой проговорил капитан. – Какие, к черту, вещие сны?! Что ты за дурочку здесь разыгрываешь? – от раздражения он стал мне тыкать и кричать.
Мы уже полтора часа сидим в холодном неотапливаемом кабинете линейного отдела милиции. Следователь - в кожаной куртке, его знобит, он, видно, приболел. Мне же, наоборот, жарко: сердце громко стучит, а под мышками струйками течет пот. Колени дрожат. Я знал, что мне в этом кабинете никогда не поверят. «Не хотел же ехать! – с досадой думал я. – Вот, вляпался!»
После землетрясения в Денизли прошло полгода, а с момента встречи с Ханом всего три дня. Насчет того, как вести себя с Ханом, решить еще не успел, но сегодня я должен был уже часов шесть трястись в поезде, направлявшемся в Стамбул. Заснул спокойно. И привиделось: захожу в купе, здороваюсь за руку со знакомыми коробейниками, поезд трогается, набирает ход, мы, как водится, выпиваем понемногу, ведем неспешные мужские разговоры, делимся опытом «челночного» бизнеса. Уже охмелевший, выхожу с кем-то в тамбур перекурить. Продолжаем начатую беседу, за окном давно темно. Вдруг – сильнейший, полоснувший по сердцу, лязг колес, резкий безостановочный вой гудка и удар. Сильнейший взрыв. Остальное вижу, как будто, с высоты птичьего полета. Вагоны, как игрушечные, поочередно заваливаются друг на друга и на насыпь, состав, врезавшийся в нас, полыхает словно гирлянда. Люди, прыгают с подножек вагонов, выбивают окна купе, они – в огне, катаются по земле. Помочь им никто не может - вокруг голая степь… Я проснулся в поту и долго не мог придти в себя. Посмотрел на часы – три ночи. До отхода поезда оставалось восемь часов. Я выкурил одну за другой несколько сигарет, решая дилемму: рассказывать Инге, почему я не поеду сегодня в Турцию, или нет? Она беременна, ей волноваться нельзя. Все-таки разбудил ее:
- Я сегодня в Турцию не поеду! – Инга сидела напротив меня за кухонным столом, спросонья протирая глаза.
- Почему, Володя? – она сладко зевнула.
- Понимаешь, – старался говорить помягче. – Мне опять снился сон. Поезд, в котором я поеду, врежется в другой состав. Будет много убитых. Я тоже погибну. Извини, что опять говорю об этих проклятых снах. Но мне нужен твой совет!
- Боже мой! – Инга закрыла глаза руками. – Ты точно сойдешь с ума! Это же просто сон, а ты не мессия или оракул. Пойми, ты взял много заказов, их надо отработать, нам нужны деньги, мне скоро рожать, в конце концов! Ты же обещал мне, что мы будем жить спокойно, без этих дурацких снов! – Она заплакала.
Я старался ее успокоить.
- Надоело! - говорила она мне. – Все надоело! Эти сны, кошмары, все, что тебе снится, кровь, война, стихийные бедствия! Знаешь, Володя, - она стала гладить мою руку. – Я все понимаю. Если ты уверен, что это случится, никуда не езди! Ни за что! Я не хочу тебя потерять! Я же люблю тебя!
Но именно поэтому я и стал собираться в дорогу…Предупредить. Увы, по-другому я поступить просто не мог. Не смог бы потом нормально жить.
Когда на вокзале я увидел номер нашего поезда – 4315, сразу вспомнил, что эта же цифра в моем сне была выгравирована на вагоне, в который я должен был отправиться в Турцию. Я понял, что крушение обязательно случится! Не может не произойти! Бросился в здание вокзала, нашел кабинет начальника. Надо было попытаться убедить его, что необходимо отменить отправку нашего поезда. Очень постараться. Но как?
Куда, гражданин?! – преградила мне путь секретарша с массивной грудью. – Туда нельзя! – Молча с трудом отодвинул ее и ворвался в высокий кабинет. За массивным столом сидел пожилой железнодорожник в форменном кителе, с седыми волосами. Он горячо говорил с кем-то по телефону. Услышав шум, удивлено поднял глаза.
Что вам угодно? – спросил он, закрывая телефонную мембрану рукой. – Не видите, я занят!
Извините, - я молитвенно сложил руки на груди. – Вопрос жизни и смерти!
Я перезвоню! – недовольно сказал он невидимому собеседнику и положил трубку на рычаг. – Слушаю вас! Что случилось? Билеты нужны?
Нет-нет! Понимаете, - я не знал, с чего начать. – Это прозвучит нелепо и неправдоподобно. Мне снятся сны, вещие сны. Я ясно вижу, что случится в будущем, завтра, послезавтра, через месяц. Непременно произойдет. Эти способности открылись во мне после аварии, - путано и сбивчиво пояснял я. – Этой ночью мне приснилось, что наш поезд 4315 сообщением «Краснодар – Стамбул» врежется в идущий навстречу состав. Много человек погибнет! Поверьте, что это будет так! – уже кричал я, глядя в его недоверчивые глаза и, видя, что он мне нисколечко, ни капельки не верит! – Умоляю, отмените отправку поезда! Прошу вас!
Да вы – сумасшедший!
Нет-нет! Я – совершено нормальный! Совершено! Ну, прошу вас, поверьте мне! От вашего решения зависят жизни сотен людей! Как же вы потом жить сможете?! – надавил я на него.
Хорошо, хорошо! – испуганно сказал он, вставая. - Сейчас отменим! Не беспокойтесь! – Он взял рацию и негромко, чтобы я не слышал, что-то произнес. Впрочем, я все понял: он вызвал милицию. Но я при этом оставался стоять на месте, надеясь на чудо. Действительно, спустя минуту в кабинет ворвался милицейский наряд. Начальник вокзала ледяным тоном быстро произнес, показывая на меня, - Выкиньте его на улицу или посадите в «обезьянник». Ходят тут сумасшедшие, только мешают всем работать…
Меня выволокли наружу, протащили через приемную начальника. Секретарша испугано стояла в углу. За спиной на руках клацнули наручники. На глазах у всех провели сквозь огромный, сияющий люстрами, зал вокзала и завели в «дежурку» отделения. Обыскали, вытащили из кармана документы и деньги. Добродушный на вид старшина стал внимательно изучать мой паспорт.
Что ж, это мы, Владимир Андреевич, мешаем людям работать? А? – он положил документ на стол. Я понял, что «им» ничего не докажешь. До отправления осталось пятнадцать минут. Надо хотя бы пассажиров поезда предупредить. И я пошел ва-банк.
Извините, просто неудачная шутка, - виновато улыбнулся. – С друзьями поспорили, вот я и выиграл этот злосчастный спор. Прошу вас, старшина, отпустите меня. Мне на поезд надо! В Стамбул. За товаром. Жена со мной разведется, если узнает, что я натворил. У меня и так с ней неважно. Скандалы – целый день! А штраф я заплачу, прямо здесь, на месте, в десятикратном размере! Пожалуйста! Проблем со мной не будет!
Старшина заколебался. Я это увидел.
Сто «баксов», а? – я кивнул на смятые зеленые купюры, лежащие на столе. – Мне жизни от своей не будет. Поедом съест. А я - мигом в поезд и вперед. Только меня и видели! Ну, пожалуйста!
Я вышел из отделения, потирая затекшие от наручников запястья рук и без «стольника» в кармане. Мельком взглянул на часы. Пять минут! В моем распоряжении всего пять минут! Я выскочил на перрон и быстро вскочил в ближайший вагон, не обращая внимания на окрики проводницы. Ворвался в первое же купе. На меня смотрела семейная пара средних лет и девушка с двухлетним мальчуганом:
Выходите! На этом поезде нельзя ехать. Произойдет крушение! Он столкнется с другим, сойдет с рельсов! Вы погибнете!
Не ожидая ответа, я выскочил и рванул соседнюю дверь. Пытался втолковать то же самое сидящим там пассажирам. Затем - следующее купе. Еще одна дверь. Люди смотрели на меня испуганными глазами, кто-то смеялся, кто-то пытался выкинуть меня из своего купе. Пока я безуспешно метался, подоспел знакомый уже мне милицейский наряд. Менты попытались меня поймать. Я бросился бежать по вагонам, оторвался от преследователей. Но, судя по всему, в голове поезда меня уже поджидали. А я бежал им навстречу. Мог выскочить на перрон из вагона, но не стал этого делать. Пробегая по очередному вагону, я мельком увидел через открытую дверь четверых серьезных мужчин, сидевших в купе. Они уже раскупоривали бутылку водки и выкладывали закуску на столик. Я вбежал внутрь и судорожно выдохнул:
Ребята! Помогите! За мной менты гонятся!
Один из них, сухопарый, средних лет, в спортивных штанах, бросил на меня быстрый взгляд, вскочил, захлопнул дверь купе и щелкнул замком.
Садись! И ничего не бойся!
Я сел на нижнюю полку. Мы молчали. Только слышали, как в коридоре быстро протопали тяжелые ботинки милицейского наряда. Затем все стихло. Я облегченно вздохнул. Случайные попутчики с интересом разглядывали меня. Самый старший из них молча разлил по стопарикам водку, один из них протянул мне.
Выпей!
Я выдохнул и махом опрокинул спиртное в рот. Остальные проделали то же самое. Они стали цеплять иссиненными от наколок руками шпротины из консервной банки, чтобы закусить. Предложили и мне.
Угощайся!
Опять наступило молчание. Затем сухопарый, насмешливо глядя на меня, вдруг спросил:
«Угол» вертанул? (Чемодан украл? – блатной жаргон)
Что? – не понял я и напрягся.
Не видишь, фраер с нами сидит, - откинулся назад старший. Он внимательно разглядывал меня.
Ответь нам, мил человек, почему легавые за тобой бегают?
Мне не хотелось откровенничать с ними. Я понял, что это уголовники. И для них встреча с ментами так же нежелательна, как и для меня. Даже, если я им все расскажу, они, впрочем, как и все вокруг, ни за что не поверят мне. Но объяснять все же пришлось.
Понимаете, мне стало известно, что произойдет крушение нашего поезда. Будет много жертв, очевидно, и вы погибнете и я…
Они быстро переглянулись между собой.
Откуда ты это знаешь? – быстро спросил меня авторитет.
Знаю! – коротко ответил я. – Поверьте мне! Это точно!
Во, бля! – с верхней полки спрыгнул худощавый молодой парень. – И здесь подохнуть можно ни за грош!
Странно, но они почему – то мне сразу поверили.
Почему же ты сел в этот поезд? – цепкие глаза старшего настороженно изучали меня. – Зачем?
Хотел людей спасти. К начальнику поезда ходил, тот, конечно, не поверил…
Конечно, не поверил! И что ты думаешь делать?
Не знаю.
Д-да, надо обмозговать…
Мы молчали под мерный стук колес. Голова у меня была пустая. Ни одной мысли. Авторитет тяжело поднялся.
Кент, пошли покурим.
Молодой кивнул. Они вышли из купе. Двое оставшихся не сводили с меня глаз. Прошло минут десять. Старший с Кентом вернулся.
Мы вот что думаем, - начал главный. – Ты же хочешь поезд остановить, так?
Так! – согласился я. Не удержался и спросил. – А почему вы так вот, сразу мне поверили?
Не знаю, - признался он. – В жизни ведь все бывает. Я уже давно привык к тому, что все в этом мире решается помимо нас. Случай! Именно он движет нашими жизнями, определяет наши судьбы. Надо только уметь прислушаться и понять, что тебе хочет сказать Всевышний. Я в «зонах» такого навидался, – он только махнул рукой. – Что даже в фантастическом романе не прочтешь! Жизнь – она ведь интереснее книги…Намного. И если тебе является предзнаменование свыше, - он поднял к потоку глаза и размашисто перекрестился. – Обязательно прислушайся! Может, ты и прав…А мы судьбу искушать лишний раз не хотим.
Я кивнул. Что ж, с ним трудно было не согласиться.
А у тебя есть единственный выход, чтобы остановить поезд, - он пригнулся ко мне и прошептал. - Дернуть стоп-кран!
Я внимательно его слушал. Действительно, почему эта мысль мне раньше в голову не пришла!
Точно! – я вскочил с места.
Не спеши, - остановил меня авторитет. – Будем подъезжать к станции, тогда и дернешь ручку. Там народу много. Шума будет больше. Может, тогда поезд и не пустят дальше. Только…- он как будто замялся. – Понимаешь, нам лишние разборки с ментами тоже ни к чему. Как только поезд остановится, мы выйдем и исчезнем. А ты уже с легавыми сам разбирайся. Ты нас не видел, мы – тебя! Мы тебе помогли, помоги и ты нам. Лады?!
Договорились!
Собираемся! – бросил старший своим. – Быстро! Станция через десять минут будет. - Они стали доставать чемоданы. У молодого из-за пояса показалась рукоятка пистолета. Один из попутчиков уловил мой взгляд.
Кент! «Ствол» спрячь!
Тот посмотрел на меня и переложил пистолет во внутренний карман кожаной куртки.
Ну, с Богом! – напутствовал меня авторитет.
Я вышел в коридор купе. Прошел в тамбур. Слева от двери находился стоп-кран. На секунду я засомневался в своем решении. Но, вспомнив, сколько людей едут сейчас в этом поезде навстречу своей гибели, не раздумывая с силой рванул ручку на себя. Мощный толчок. По инерции упал на грязный исхарканный пол. Стал плакать. Потому что понял, что мне все равно, кроме суеверных уголовников, никто никогда не поверит. Мимо меня протопали мои недавние попутчики.
Удачи тебе, парень! – бросил старший. Они с трудом выбили дверь вагона и спрыгнули на насыпь. Сразу растворились в темноте.
Спустя десять минут из вагона меня выволок наряд линейного отделения милиции. Скрыться я не пытался. И вот уже битый час сижу в тесном кабинете перед старшим опером Белкиным и пытаюсь объяснить такие очевидные для меня вещи.
- Ты понимаешь, что задержал отправление поезда почти на 15 минут? – в очередной раз повторил Белкин. – Хорошо, что там поездная бригада опытная, она, судя по всему, уже нагнала отставание. – Он посмотрел на часы, а потом - пытливо - на меня. – Слушай, а может, ты кому-то много должен, поэтому решил «убрать» его? Инсценируешь крушение поезда. Алиби есть – пытался не допустить отход состава, ссылаясь на какой-то придуманный сон?
- Капитан, но поезд действительно врежется, будут жертвы! Я уже рассказывал вам о землетрясении, которое мне приснилось. У меня и свидетели есть, – продолжал я устало убеждать мента.
- Да-да, я уже слышал об этом, – он досадливо махнул рукой. – Ладно. Гражданин Егорцев, за совершенное вами правонарушение я имею право задержать вас на срок до трех суток, что я и сделаю. Вот, подпишите протокол, – он протянул мне лист бумаги и ручку. – Завтра судья для начала впаяет вам суток пятнадцать за злостное хулиганство. А я тем временем докопаюсь, почему вы так поступили. Так что, зря вы мне правду не рассказали. Ох, зря!
Опер вызвал конвоира:
- В «обезъянник» его! До завтра.
- Жене, прошу, пока ничего не сообщайте! – попросил я. – Она беременна, ей нельзя волноваться!
- А я и не собирался,- криво ухмыльнулся мент.
Меня «обшмонали»: отобрали часы, деньги, сигареты и зажигалку. Сняли ремень, шнурки с ботинок и сунули в стылую камеру, где уже обретались два бомжа и вокзальный вор. За спиной раздался лязг замка. Я поздоровался и, закутавшись поплотнее в куртку, сел на краешек деревянного настила, покрывавшего три четверти камеры и служившего для всех сидельцев одной большой общей кроватью. Из окна, забранного мелкой сеткой, сильно тянуло. Вор был отчаянно-веселым, а бомжи поделились со мной «Примой».
За что, братан? – радостно спросил меня уголовник.
За правду! – Мне не хотелось говорить.
Ха, тут все за правду сидят!
Я закурил и стал обдумывать свое положение.
ХХХ
Ночью камера отворилась с каким-то веселым лязгом, и заспанный сержант хриплым голосом выговорил:
- Егорцев! На выход!
Подгоняемый строгими окриками: «Руки за спину!», «Не оглядываться!», я стал подниматься по лестнице наверх. «Что же случилось? Неужели…» - думал я. Но самые страшные предположения старался гнать от себя подальше. Мы остановились у кабинета, дверь которого была обита черным облезлым дерматином.
-Можно войти? – голова сержанта скрылась за дверью с табличкой: «Начальник отдела С. Остапенко». Разрешение было получено, потому что конвоир коротко мне кивнул:
- Заходь!
В кабинете мне вдруг стало по-настоящему страшно. Здесь находилось четверо человек, а напряжение сгустилось в комнате так, что было осязаемо тяжелым. Давешний опер Белкин стоял у окна, на стуле у стены развалился пузатый подполковник с добродушно-крестьянским лицом. Судя по всему, это и был Остапенко, так как вся его поза излучала хозяйскую самоуверенность. За большим квадратным столом сидел лет сорока пяти, но еще моложавый человек в костюме, при галстуке. Когда я вошел он посмотрел на меня цепким злым взглядом. Рядом стоял плотный крепыш в таком же деловом костюме, лет тридцати. Опираясь на стол костяшками пальцев, он изучал какую-то бумагу. Глаз на меня не поднял.
- Ну что, Владимир Андреевич! – почти радостно закричал Белкин. – Теперь-то каяться поздно! Догадываетесь, почему?
- Крушение все-таки случилось,- уныло констатировал я.
- Да, вы правы, – капитан перешел на официальный тон. – Поэтому в связи с чрезвычайными обстоятельствами пришлось вас ночью вызвать на допрос.
Поднялся подполковник:
- Ладно, Белкин, – он повернулся ко мне. – По вашу душу прибыли сотрудники КГБ. Они переговорят с вами. – Теперь он развернулся в сторону чекистов, ожидая указаний.
- Попрошу оставить нас с задержанным наедине, – проговорил крепыш, по-прежнему не поднимая глаз.
- Конечно, конечно, – засуетился Остапенко. – Белкин, пошли. Товарищи, если что, мы рядом.
- Будем иметь в виду, – кратко кинул сидевший за столом.
- Хана тебе, Егорцев! – выходя из кабинета, глумился капитан. – Загремишь по полной! – Но под тяжелым взглядом крепыша замолк и выскочил за дверь.
В кабинете воцарилась тишина. Я стоял посредине комнаты, а те двое, за столом, казалось, не обращали на меня никакого внимания. Так прошло минут пять. Наконец, крепыш, закончив изучать документ, словно вспомнив обо мне, махнул рукой:
- Да, вы садитесь, садитесь!
Я сел на стул с другой стороны стола.
Моложавый скрестил руки и долго изучающее смотрел на меня.
- Как вам уже известно, мы из органов. Моя фамилия Суров, майор Суров. А это, – он посмотрел на крепыша, – капитан Авдеев. У нас к вам будет много-о вопросов!
- Крушение действительно случилось? – до меня только сейчас дошло то, что мимоходом сказал Белкин.
- Вопросы задаем мы! – почти вскричал Авдеев. – Ваше дело отвечать на них!
- Спокойнее капитан, – утихомирил его Суров. – Да, как ни странно, случилось. Зачту вам оперативку: «В 23.14 поезд №4315 сообщением «Краснодар-Стамбул» по неустановленным пока причинам, – он бросил на меня быстрый взгляд и повторил. – По неустановленным пока причинам на 2-м перегоне врезался в состав с нефтью, следующий до Ахметьевска». Сейчас два часа 23 минуты. На этот час уже имеется 76 погибших и 119 раненых. – Он опять взглянул на меня. – Почему состав с нефтью оказался на пути пассажирского поезда? Мы пытаемся в этом разобраться. Помогите и вы нам! Откуда вам стало известно о предстоящем крушении? – его голос стал доверительно-вкрадчивым. – Может, это диверсия? Что вы можете нам рассказать по этому поводу?
- Я уже все рассказал капитану Белкину, – я вдруг почувствовал, что страшно, просто чудовищно устал. Захотелось закрыть глаза и провалиться в спасительное небытие. – Мне больше нечего вам добавить.
- Товарищ майор! Его рук дело! – крепыш от нетерпения даже стал подпрыгивать. – Из-за этой гниды столько жертв!
- Тихо, тихо, капитан, – Суров участливо оглядывал меня. – Видишь, человек устал. Владимир Андреевич, мы протокол вашего допроса читали. Но расскажите нам все еще раз. Глядишь, и всплывет какая-нибудь новая деталька, подробность, которая нам поможет…
- Ну, хорошо! – я еще раз изложил все, начиная с той давнишней аварии, рассказал о своих странных сновидениях, заканчивая вчерашним сном, - со всеми подробностями и деталями, вплоть до своего хулиганского поведения на вокзале и в поезде.
- Понимаете, после того землетрясения в Денизли, мне кажется, что мои сны имеют обыкновение сбываться. Я просто уверен в этом! Поэтому и не мог поступить иначе…Да у меня и свидетели есть! Спросите Олега Сатанеева…
- Погиб, – коротко сказал Суров, заглянув в какой-то список.
-Тогда, Николая Николаевича, бывший военный, черт, фамилия из головы вылетела! Он живет в Великореченске, на улице Красина.
- Николай Крапивин, – уточнил полковник. – Тоже погиб.
- Там был еще кто-то, я не помню точно. Но вспомню, – я стал горячиться, мной овладело лихорадочное возбуждение, видимо, сказывалось моральное и нервное напряжение. – Да, и моя жена подтвердит, что я не хотел ехать в Турцию. Она, правда, беременна, не волнуйте ее. Пусть она думает, что я в Турции. Впрочем, - меня озарила догадка. – Завтра же всем станет известно о крушении поезда. Она будет считать меня погибшим. Лучше сообщите ей, что я жив. Дайте мне позвонить домой! –Я протянул руку к телефону.
- Нет уж, - Авдеев накрыл аппарат рукой. – Пока правду не расскажешь, никуда не позвонишь! Вишь, о жене беспокоишься, а о тех, кто уже на небесах по твоей милости, и не подумаешь!
- Но я же сказал вам правду. – Я разрыдался, слезы душили меня, голова шла кругом, я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание. – Я не виноват, я просто хотел спасти всех этих людей, но мне никто не поверил! Никто! Ни одна живая душа! А я буду чувствовать себя убийцей до конца жизни! Мог, но не предотвратил… – Я сполз со стула.
- Ладно, – поморщился майор. – Надо вызвать врача. У него нервный срыв. И, кстати, перевезем его в наш следственный изолятор.
- Думаю, - поддакнул начальнику капитан, – повозиться с ним придется.
ХХХ
Следственный изолятор находился в самом здании городского управления КГБ, на третьем этаже. Арестантов, наверное, находилось здесь немного (не те времена!). Сидел я один в небольшой, мало похожей на тюремную, камере. Пищу приносили из местной столовой, поэтому кормили неплохо. Первые два дня на допросы вызывали ежедневно по несколько раз. Сознаваться мне было не в чем: я в сотый раз рассказывал то, что произошло на самом деле, мне не верили и старались поймать на нестыковках. Не получалось.
Мы проверили ваши показания, - сухо говорил Авдеев. – Действительно, вы рассказывали попутчикам о землетрясении в Турции, которое вам якобы приснилось накануне. Беседовали и с вашим лечащим врачом.
Петром Сергеевичем! – вырвалось у меня.
Капитан смотрел на меня.
С ним. Он, кстати, хорошо о вас отзывался…Почему-то верит вам.
Вот видите!
А мы вам не верим! Не можем верить! Понимаете! У нас работа такая!
Он поднялся и стал нервно расхаживать по кабинету.
Успокойтесь, товарищ капитан! – поморщился майор. – Владимир Андреевич сам все прекрасно понимает. Возможно, ему надо немного помочь, чтобы он во всем чистосердечно признался, снял, как говорится, тяжелый груз…
Я все понимал. Суров и Авдеев разыгрывали передо мной дешевый и знакомый мне по детективным книжкам прием: майор был «добрым» следователем, а капитан – «злым». Естественно, подследственный должен тянуться к «хорошему» чекисту. Но сознаваться мне, как вы понимаете, было не в чем. Допросы были долгие, нудные. Иногда я срывался на крик, накатывала истерика. Я не понимал, в чем меня можно обвинять и почему держат так долго взаперти.
Ну, так что? – шариковая ручка, которую держал Авдеев, зависала над листом протокола. – Будете рассказывать?
Я уже все вам рассказал, - равнодушно отвечал я, опустив голову на руки. – Мне не в чем сознаваться!
Ладно! У нас время есть! – он надавил на кнопку невидимого звонка и в двери появлялся конвоир. – В камеру его!
Правда, спустя несколько дней допросы прекратились. Я неделю провел в камере без единого вызова к следователям, ощущая, как растет тревога. Как-то мне принесли от Инги передачу: сигареты, колбасу и печенье. Значит, она уже в курсе, что случилось со мной. Это принесло одновременно облегчение и беспокойство. Как она переживает за меня! Я втянул ее в такое дерьмо! А она же беременна!
Наконец, когда я уже сходил с ума от нетерпения и неизвестности, дверь камеры отворилась и прапорщик отвел меня в знакомый следовательский кабинет этажом ниже.
Суров сидел за столом, а капитан – на его краешке, покачивая ногой. Видно, они что-то долго обсуждали, потому что лица их были разгоряченные и возбужденные.
- Садитесь, Егорцев, – майор сделал приглашающий жест. – Закуривайте! – Он придвинул мне пачку сигарет.
Я закурил.
- Понимаете, – Суров встал и стал прохаживаться взад-вперед по кабинету за моей спиной. – Пришло заключение комиссии, расследующей причины железнодорожной катастрофы.
Он взял со стола лист бумаги:
- Не стану вас долго мурыжить и сразу зачитаю, – он поднес бумагу к лицу. – Итак. «Согласно проведенному расследованию, удалось установить…» Вот, главное: причиной аварии стали халатные действия диспетчера Тихонова В.И., вследствие тяжелого алкогольного опьянения. Он вовремя не перевел стрелки, и на одной линии оказались состав с горючим и железнодорожный поезд №4315, сообщением «Краснодар-Стамбул»…
Он поднял на меня глаза:
- Так что, вы ни в чем не виноваты, товарищ Егорцев и, следовательно, свободны! Вы поняли?!
Я смог только облегченно вздохнуть. Говорить не мог. Только кивнул в ответ. К горлу подступил комок. Мне захотелось расплакаться прямо здесь, в этом бездушном кабинете.
- Может, вам действительно приснился такой сон? – задумчиво разглядывал меня майор. И тут же, как бы спохватившись, сказал. – От имени руководства городского управления приносим вам свои извинения, – скороговоркой произнес он обязательные в этом случае, но такие ненавистные для него слова.- У вас претензии есть? Ну и отличненько! Вы свободны!
- Спасибо, – сказал я первое, что пришло на ум, и встал.
- Не спешите, – предупреждающим жестом остановил меня Суров. – Распишитесь сначала здесь, – он протянул мне лист бумаги. – Это подписка о неразглашении того, чему вы стали здесь свидетелем. Вы должны молчать о подробностях крушения, о том, что с вами произошло. Вы поняли?!
Не читая, я расписался.
- И здесь, – он протянул второй лист бумаги.
Этот текст я прочел: «Обязуюсь сотрудничать с органами КГБ и по первому требованию выехать в Москву в спецНИИ для медицинского обследования. О своих передвижениях буду ставить в известность руководство городского управления КГБ, и только с согласия руководства управления покидать пределы города Великореченска».
Я заколебался и Суров уловил мое сомнение:
- Наши медики заинтересовались вашими способностями. Если то, что вы рассказывали, правда, вы – настоящий феномен! Поймите, Владимир Андреевич, - вкрадчиво произнес он. – Вам придется это подписать. Иначе мы найдем тысячу способов оставить вас в камере и держать здесь столько времени, сколько нам будет нужно. Лучше подпишите, а в приемной вас уже ждет жена. Мы ее вызвали. Причем, как я видел, она беременна…
Делать мне ничего не оставалось, и я расписался.
На прощание майор записал мне свой и капитана Авдеева номера телефонов. «На всякий случай»,- как выразился он.
Инга действительно ждала меня в приемной. На такси мы приехали домой.
Что ты наделал! – плакала она уже на кухне. – Я не знаю, где ты! По моргам, больницам звоню! Чуть с ума не сошла!
Я обнял ее и стал гладить по волосам.
Родная! Извини, что так случилось. Но я же не хотел ехать в этот клятый Стамбул, ты же помнишь!
Она, казалось, не обращала внимания на мои слова.
Город бурлит. Слухи ходят, что произошло крушение поезда, сотни трупов…
А что, в газетах никаких сообщений не было? – удивился я.
Очнись, - она посмотрела на меня заплаканными глазами. – Ты что, не знаешь, в какой стране мы живем?! Какие газеты!
Все же перестройка, - пробурчал я. – Гласность…
Я звоню по моргам, больницам, - не обращая внимания на мои слова, вновь повторила Инга. – Ничего! Мне стало плохо, «скорую» вызвала, в больницу положили, врач сказал, что волноваться нельзя, беременность плохо протекает…Мне только на четвертый день из КГБ позвонили, сказали, где ты. – Она продолжала рыдать. – Я уже проклинала себя, что не поверила тебе, что ты поехал в Стамбул…Веришь, - жена положила мне руки на плечи и заглянула в глаза. – Даже мысли появились - руки на себя наложить. Хорошо, что «они» все-таки позвонили! В больницу приезжал такой, моложавый…- «Суров», – подумал я. – Допрашивал меня несколько раз. Ну, что я могла ему сказать?! Рассказала все о твоих снах. Даже пришлось подписать такую… бумажку о неразглашении… Будь проклята эта страна со всеми стукачами и КГБ! – Я нежно прикрыл ей рот и прижал указательный палец к губам. Был уверен, что в квартире за время моего отсутствия давно установили «жучки».
А вскоре…вскоре страны не стало. За два дня до августовского путча девяносто первого года мне, конечно же, приснился нужный сон. Сон в руку.
Надо спасать страну, Михал Сергеевич! – горячо убеждал я президента СССР. На мне - маршальский мундир, я - министр обороны Дмитрий Тимофеевич Язов. Последний маршал Советского Союза…За большим обеденным столом на правительственной даче в тридцати километрах от Москвы сидят мои товарищи. В них я уверен, с ними мы пойдем до конца! Гоняем чаи с баранками и убеждаем этого труса, доведшего страну до ручки, поступить правильно и согласиться с нами. – Надо восстановить законность в СССР и остановить распад государства! В этом состоит наш долг перед Родиной, перед историей, наконец!
Зачем такие радикальные меры, товарищи, - с характерным говором упорствовал Горбачев. – Перестройка и гласность, в конце концов, принесут свои плоды…
Какие, на хрен, плоды! – стукнул кулаком по столу Янаев. – Ты что же, Миша, не видишь, что творится? Страна трещит по швам, каждая шваль требует суверенитета. Не-ет! Здесь нужна железная рука! – Он опять стукнул огромным волосатым кулаком по столу. – Же-лез-ная!
Геннадий Иванович, будьте спокойнее, спокойнее! – попытался его утихомирить всегда внешне флегматичный министр МВД Борис Пуго. – Постараемся убедить Михаила Сергеевича в том, что мы действуем единственно в интересах государства и народа.
Что же вы предлагаете, - потухшим голосом спросил Горбачев.
Я стал энергично, командным голосом, привыкшим отдавать приказы, которые незамедлительно выполняются, излагать наш план:
Прежде всего, вы, Михаил Сергеевич, уезжаете из Москвы. Допустим, в Форос. Заодно отдохнете немного у моря…В общем, мы вас, так сказать, изолируем на некоторое время. Вводим в СССР чрезвычайное положение. Не хотели, Михал Сергеевич, еще в декабре ввести «чрезвычайку» конституционным путем, придется это делать незаконными средствами. Владимир Александрович, - я повернулся в сторону могущественного председателя КГБ. – Вашей организации в этом плане отводится главная роль. – Крючков с достоинством кивнул. – Первое. Блокируем вероятные попытки президента РСФСР Ельцина оказать хоть какое-нибудь сопротивление. Вплоть до ареста. Второе. Устанавливаем постоянный контроль, включая наружное наблюдение, за руководителями органов власти РСФСР, Москвы, за известными своими демократическими взглядами народными депутатами СССР, РСФСР и Моссовета, за крупными общественными деятелями с целью их последующего задержания и изоляции. Третье. Совместно с армейскими частями и подразделениями МВД осуществляем штурм здания Верховного Совета РСФСР с дальнейшим интернированием захваченных в нем лиц, включая руководство России. Для участия в мероприятиях по обеспечению режима чрезвычайного положения приводим в повышенную боевую готовность войска специального назначения КГБ СССР и спецподразделения ПГУ КГБ. Передислоцируем их совместно с подразделениями СА и МВД в заранее выделенные места. На реализацию плана у нас всего неделя. Неделя, товарищи!
Я остановился и мысленно перекрестился.
Хотелось бы, чтобы все обошлось малой кровью. Поэтому лишь косвенно задействуем армию. Дай Бог, чтобы у нас все получилось!
Наступила вязкая тишина, которую спустя минуту нарушил Горбачев.
Я согласен! – решился наконец он. - Действуйте, товарищи! Но если что, если все провалится, я первый обвиню вас в захвате власти, в том, что вы силой удерживали меня в заложниках!
Как вам известно, Михаил Сергеевич, - улыбнулся своей жирной улыбкой доселе молчавший премьер-министр СССР Валентин Павлов. – Кто не рискует, тот не пьет шампанского!
Приснилось мне это 16 августа, за два дня до неудавшегося переворота. Наученный горьким опытом, я рассказал о своем сне только жене на прогулке.
Лучше бы тебе приснилось, какие цифры выпадут в следующем тираже Спортлото «6 из 49», - недобро пошутила Инга. – Хоть разбогатели бы…
ХХХ
В Турцию я больше никогда не ездил, ну ее в баню! Инга первой сказала об этом и запретила даже думать о поездках.
- Только через мой труп! Мне надоело за тебя постоянно бояться! Устраивайся на более спокойную работу. Проживем. Меня в солидную фирму пригласили главным экономистом с отличной зарплатой. Денег хватит!
На первое время я устроился работать в автосервис. Приятель подсобил. Все-таки в технике я немного смыслю, не зря политех в свое время закончил. Да и деньги получал неплохие.
Страна менялась. КГБ трясло, «конторе» было не до меня. И, слава Богу! «Буду жить, как обычный человек, - думал я. – Семья, работа, дети – что мне еще надо от этой жизни?!» Оказывается, больше ничего! И я был счастлив!
Мяч у Онопко! – лихорадочно на всю комнату кричал комментатор. – Прикрывает его корпусом, находясь у боковой линии поля! Но мяч у него отбирают, следует передача вперед. Серия единоборств. Штрафной! До наших ворот примерно метров семнадцать. Наверняка, это последняя возможность для немцев сравнять счет. Время работает против них. До конца матча осталось чуть больше минуты!
Мы с ребятами сидим в комнате и смотрим «телик». Первый матч сборной СССР, тьфу ты, СНГ на Евро-92. Страна распалась, а команда, общая команда пока еще осталась. Правда, без гимна и флага. И вот наши сражаются с немцами. Достойно сражаются. Ведут один – ноль. Гол с пенальти забил Добровольский. Мы пьем пиво и болеем. У нас же классная команда!
В стенке выстроились семь наших футболистов, - продолжает, захлебываясь, Маслаченко. – Сбоку от них пристраиваются Ридле и Клинсманн. Их стараются вытолкнуть из стенки. Бить, судя по всему, будет Хесслер. Мастер стандартных положений! Звучит свисток арбитра. Хесслер разбегается. Удар! Гол! Да-а, дорогие телезрители! Увы, счет становится один-один. Посмотрим, повтор. В момент удара Клинсманн пригибает голову, над ней пролетает мяч и впритирку с левой штангой влетает в ворота. Харин не виноват в пропущенном голе. Как бывший вратарь вам говорю. Дима увидел мяч слишком поздно и среагировать на удар уже просто не успел! Но и удар какой у Хесслера получился! Просто отменный…
Утром я был в отличном настроении. Принимая душ, даже напевал, что в последнее время случалось со мной крайне редко. Инга удивилась.
Что с тобой, Вовка?
Я сделал театральную паузу.
Я знаю, как разбогатеть! Скоро у нас будет куча денег!
Ограбишь банк? – жена лукаво прищурилась.
Зачем? Выиграем в тотализаторе. Помнишь, я тебе говорил, что скоро начинается чемпионат Европы по футболу? Через неделю стартует…
Ты мне уже все уши прожужжал насчет футбола, – кивнула Инга.
Так вот! Сегодня ночью во сне я увидел, как закончится чемпионат. Увидел все матчи нашей сборной, полуфиналы и финал. Жалко, что наши проиграли…- огорчился я.
Ну и что?– не поняла жена.
В городе недавно официально заработал тотализатор. Понимаешь? Мы сделаем ставку и выиграем! Чемпионом Европы станет Дания! Понимаешь? Команда, которая вообще не должна была попасть на чемпионат! Повезло датчанам, что югов дисквалифицировали…
В кинотеатре «Сорок лет ВЛКСМ», находившемся недалеко от нашего дома, я поставил три тысячи рублей на победу датчан в первенстве континента. «Штуку» одолжили у моих родителей. Сказал, что «стенку» хотим купить. Ставка – один к тремстам. То есть, примерно через месяц после финала мне должны были выплатить в качестве выигрыша девятьсот тысяч рублей! В своей победе я был уверен на сто процентов!
Но прежде я должен был кое-что сделать. Как бывший футболист, как болельщик, как патриот страны, которой уже не существовало! Иначе не простил бы себе бездействия до конца жизни. Правда, на успех я почти не надеялся. Жизнь приучила.
Алло! Алло! – кричал я в трубку. – Это Федерация футбола? Можно поговорить с кем-нибудь из руководства? Кто это звонит? – я замялся. – Меня зовут Владимир Егорцев! У меня есть чрезвычайно важная информация! Чрезвычайно!
С большим трудом раздобыл я номер телефона Федерации. До игры СНГ – ФРГ оставалось четыре дня. Звоню с самого утра, но дозвонился только к обеду.
Ждал долго. Наконец в трубке что-то щелкнуло и бархатный мужской голос произнес:
Слушаю вас!
Здравствуйте! Извините, что беспокою. Простите, а с кем я говорю?
Сотрудник отдела футбола Евгений Николаевич Гринько!
Очень приятно! Меня зовут Владимир Егорцев. Сам бывший футболист. – Мне казалось, что это признание сделает мое последующее сообщение более весомым. – Звоню из Великореченска!
Слушаю вас! – еще раз повторил голос, на этот раз с едва заметным нетерпением.
Понимаете…Вы только дослушайте меня до конца! Я знаю, точно знаю, как завершатся матчи нашей сборной в Швеции!
Хм! Интересно…- неопределенно протянул мой невидимый собеседник.
Не спрашивайте меня, откуда я это знаю! Но информация стопроцентная! Вы не могли бы передать ее главному тренеру сборной Анатолию Бышовцу?
Говорите!
Первый матч с немцами мы сыграем вничью. Один – один. Первыми забьем мы. А вот в конце матча, на последней минуте Хесслер забьет нам прямым со штрафного…
Да что вы говорите? - веселилась трубка.
Конечно, вы мне не верите…Я даже могу сказать, в какой угол полетит мяч…Поверьте. Во втором матче против голландцев мы сгоняем нулевую ничью. Правда, на последней минуте Сергей Кирьяков едва не перехватит мяч, который голландский защитник откинет вратарю. Пусть он соберется в последнюю минуту. Вдруг получится перехват…
Ладно! – видно Гринько надоело меня слушать. – Я все понял!
Подождите, Евгений Николаевич, самое главное я еще не сказал! Третий матч мы проиграем шотландцам ноль – три. Там в первом тайме будут два диких рикошета. На шестой и семнадцатой минутах…
Я все понял! – раздраженно повторила трубка. – Все!
Вы меня считаете сумасшедшим, - уныло ответил я. – Но прошу, нет! Умоляю! Передайте мои слова Анатолию Федоровичу! Пусть он мне позвонит. Вот мой номер телефона.
Я продиктовал цифры. Евгений Гринько сделал вид, что записал их. То, что это было именно так, я понял после первого матча нашей сборной, сыгранного вничью с немцами со счетом один – один. У нас забил с пенальти Добровольский, у немцев – Хесслер на последней минуте со штрафного. Как я и ожидал. Никто мне, естественно, так и не позвонил. Гринько, судя по всему, после первой игры побоялся рассказать руководству о странном звонке из Великореченска. Его бы, естественно, спросили, почему он раньше молчал. Побоялся. За свое кресло, за свою репутацию…Уверен, что Евгений Николаевич, убедившись, что я не сумасшедший, поставил в тотализаторе после первого матча нашей сборной большие деньги на нулевую ничью против голландцев и разгромное поражение в игре с шотландцами. Наварился по-крупному. Намного больше заработал, чем я. Как наяву видел, как он бегал по Москве, одалживая у друзей и знакомых крупные суммы денег. Ставил сам и через родных в разных букмекерских конторах столицы. Сорвал куш в несколько десятков миллионов. Почему я так думаю? Да потому что, спустя лет семь случайно прочел в газете о крупном предпринимателе – миллионере Гринько, беззаветно влюбленном в футбол человеке, который основал команду, одно время даже игравшую в Высшей лиге…
До конца матча остается не больше тринадцати минут, - опять радостно кричал комментатор Владимир Маслаченко. – Датчане в тринадцати минутах от сенсации! От того момента, когда они станут чемпионами Европы! Ну, кто мог представить такое развитие событий до начала европейского первенства в Швеции!
Мы с Ингой сидим в комнате на диване и смотрим футбол! Жена переживает, как настоящий футбольный фанат. Кричит, подбадривает датчан, громко ненавидит немцев! Мне даже смешно. Никогда не думал, что мой Котенок будет так искренне смотреть футбольный матч. Хм, на кону ведь большие деньги! Мы ухнули в тотализатор все наши сбережения. Но я был уверен, что мы выиграем!
Не беспокойся, родная! Наши все равно победят! – я обнял Ингу, пытаясь успокоить.
Да-а, - капризно надула она губки. – Смотри, как фашисты давят!
Матч продолжался. До конца оставалось одиннадцать минут. У меня вспотели руки. Я, естественно, тоже переживал, правда, старался не подавать виду, чтобы еще больше не расстраивать Ингу.
Мяч в центральной зоне получает Вильфорт, - продолжал Маслаченко. – На скорости продвигается вперед! На нем висит защитник! Неожиданно разворачивается! Бьет! Гол!
Г-о-о-о-о-ол! – мы вскочили и стали обниматься. Скакали, как безумные.
Смотрим повтор! Мяч, как из пращи, попадает в штангу! – даже комментатор, по-моему, был счастлив, что датчане становятся лучшими на континенте. – Скачет вдоль линии ворот! Наконец, пересекает ее! И останавливается у дальней боковой сетки! Бросок Бодо Иллгнера запоздал!
Мы начинаем танцевать. Затем страстно целуемся. Начинаю лихорадочно расстегивать на Инге блузку. Она рвет на мне футболку. Тут же на ковре под скороговорку Маслаченко страстно занимаемся любовью. Такого секса у нас еще не было!
Счет становится два – ноль! Два – ноль в пользу сборной Дании! Да, похоже, эта команда становится чемпионом Европы! Такого от датчан не ожидал никто! Смотрите, Ким Фильфорт, автор второго гола плачет! Напомним, что его пятилетняя дочь больна раком крови. Ким во время чемпионата несколько раз летал на Родину проведать ее. Пожелаем малышке как можно быстрее выздороветь! Свой гол Вильфорт, конечно же, посвящает больной дочурке…
В офис букмекерской конторы я пришел вместе со школьным товарищем Андреем, ныне – оперуполномоченным УВД города. Так, на всякий случай.
Да-а, - протянул Семененко, директор конторы, разглядывая нашу квитанцию. – Дела-а!
Он откинулся в кожаном кресле.
Да вы - везунчик! – протянул он.
Просто повезло! – скромно ответил я.
Извините за нетактичный вопрос. А почему вы решили поставить такую сумму денег именно на сборную Дании?
С детства болею за эту команду, – солгал я. – Да и братья Лаудрупы мне безумно нравятся.
Мне тоже, - ответил Семененко. Было видно, что он мучительно размышлял, что бы предпринять. Не хотел платить.
Вы понимаете, - наконец решился он. – Это слишком большая сумма…
Еще бы, усмехнулся я. – Почти миллион.
Мы не в состоянии сразу выплатить вам весь выигрыш. Недавно открылись, у нас большие расходы…
А могут быть еще больше, - вступился Андрей. Я обещал ему неплохие комиссионные в случае удачного исхода нашего визита. – Налоговые проверки, визиты милиции…
Я понимаю, понимаю, - поднял руки вверх Семененко. – Но вы и нас поймите…Давайте сделаем так! Сейчас мы вам выплатим сто тысяч. Сразу! А в течение месяца – двух – все остальное, частями. Устраивает?
Мы с Андреем переглянулись. А что мы теряем?
Согласен!
Спустя неделю я безуспешно названивал в офис Семененко. В трубке раздавались только длинные гудки. Сама контора была закрыта и опечатана.
Он свалил из города, бизнес свой прикрыл, объявил себя банкротом, – сказал мне при встрече Андрей. – Я ребятам пообещал премию от твоего имени, если мы его разыщем. Не против? Но пока – ничего!
Так, может, уставной капитал фирмы можно получить в качестве выигрыша?
Андрей усмехнулся.
- Смеешься? Его только на поход в пивную и хватит!
Семененко спустя полгода опять объявился в Великореченске. Вновь открыл сеть букмекерских контор. Под другим названием и с другими учредителями. Когда я к нему пробился, Семененко только расхохотался мне в лицо.
С этой бумажкой, - он презрительно кивнул на квитанцию с моим выигрышем. – Ты только можешь сходить в туалет! Подтереться! Понял! И твои друзья-менты тебе не помогут! Сам глава МВД области наш учредитель! Понял! Так что, бучу не затевай! Будь доволен тем, что уже получил!
Так я и не стал миллионером. Правда, сто тысяч я все же заработал. Это была единственная польза от моих сновидений. Если не считать знакомства с Ингой. Зато после этого случая в букмекерских конторах я стал персоной нон-грата. Ставки у меня не принимали ни под каким видом. Хотя футбол мне больше так никогда и не снился…
ХХХ
Поздней осенью я возвращался домой после работы. Было холодно, злой ветер гнал по озябшему асфальту последние листья и складывал их в желто-красные охапки. Во дворе меня окликнули. Я обернулся. Из припаркованной у подъезда иномарки вылез Хан. Сердце у меня вдруг куда-то провалилось. Прошло около трех месяцев со дня нашей встречи. Я о нем почти забыл. Нет, вспоминал иногда, но думал, что это он обо мне забыл. Оказывается, нет!
Давненько не видались, - ощерился он. – Зато наслышан о твоих последних подвигах был немало! Могу помочь выбить долг у букмекеров! Хочешь? Совершенно бесплатно. Проценты не возьму.
Нет, не нужно!
Тогда поговорим?
О чем? Что тебе от меня надо? – я потихоньку раздражался. – Давай договоримся так: я вас не трогаю, вы – меня! Окей?!
Нет! Не договоримся, - ответил уголовник, облокотясь рукой на крышу кузова. – Вернее, договоримся, но по-другому. Садись!
Сесть в машину мне все же пришлось. Впереди расположились те же давнишние знакомые-«быки».
Привет, - сказал мне, повернувшись, один из них.
Хана долго не было в городе. Очередные разборки, боялся получить пулю.
Меня «заказали», - кратко пояснил он. – Пока разбирался, пришлось лечь на «дно». Зато сейчас все в порядке. На меня так просто нельзя наехать. Пока все в порядке, - осторожно произнес Хан. – Но мне нужна твоя помощь. Сейчас нужна!
Какая?
Понимаешь, я хочу залезть на хлебокомбинат. Проще говоря, подмять его под себя. Он единственный в городе. «Капусту» там можно рубить кочанами, - пояснял он. – Хотел бы узнать, чем для меня это может закончиться. Получится ли, стоит ли…Помоги, внакладе не останешься…
Я задумался. Угроз я не боялся, но беременная Инга, которая вот-вот родит, была моим слабым местом.
Со мной лучше дружить, - убеждал меня Хан. – Я дружбу и хорошее отношение ценю. - Он закурил. – Всегда тебе помогу. И заплачу столько, сколько скажешь!
Мы помолчали.
Понимаешь, Хан, - я сделал последнюю попытку. – Мне никогда не снились сны по заказу…Не получается!
А ты попробуй! Только попробуй, Володя. И, кстати, - он протянул мне руку. – Будем знакомы – Сергей. Называй меня лучше по имени.
Я пожал руку.
Ладно, попробую.
Мы обменялись номерами телефонов.
Вечером я долго думал, что нужно предпринять, чтобы мне приснился нужный сон. Голова не трещит как обычно, накануне вещего сновидения. Что делать? Я выпил слабо заваренного чаю с медом, лег и долго представлял себя на месте Хана. Вот я прихожу на комбинат. Иду в кабинет директора. Мы долго разговариваем. Я наезжаю на него. Он упорствует. Я ему угрожаю. «У меня уже есть «крыша», - отвечает он. Я назначаю «стрелку» его «крыше». Встречаемся в безлюдном месте, договориться не удается, стрельба, кровь, трупы…Так, незаметно я заснул.
Уже две ночи прошло, - злился Хан через пару дней. – И ничего?
Ничего, - вздыхаю я. – Не получается, Сергей.
Пробуй, пробуй! Время не ждет!
Нужный сон приснился где-то через три недели, когда я уже отчаялся и совсем его не ждал.
Но вы же комсомолец! Вы же советский человек! – О-паньки! Передо мной сидит молоденький Суров, наверняка, только-только после окончания высшей школы КГБ, еще младший лейтенант, не выше. Мне девятнадцать лет, я студент факультета экономики университета. Сидим мы за столом просторного кабинета, видимо, в «конторе» - Помогите нам и, прежде всего, себе! Нам стало известно об антисоветских настроениях и аморальных нравах, царящих на факультете. А вы – староста группы! Негоже! Негоже вам покрывать людей, ни в грош не ставящих мораль нашего советского общества! Людей, для которых, превыше всего личные, меркантильные интересы!
Я молчу, а что сказать? Предать Семку Возничего? Никогда! А копают-то под него. Семка - тоже красавец! Никакой осторожности! Если бы только «фарцевал» потихоньку…Так он еще «Голос Америки» слушает и Даниэля читает чуть ли не в открытую. Даже в универ как-то «самиздат» приволок, на паре почитывал. Мне предлагал…
Я ничего не знаю, поймите, Вадим Олегович! – Так хотелось выскочить из этого душного кабинета на залитую солнцем улицу! – Честно!
Суров оценивающе, прищурив глаз, смотрит на меня.
Значит, не хотим помочь органам, - с сожалением констатировал он. – Не хотим!
Да нет, - я попробовал слабо возражать. – Я всегда готов. Но действительно я ничего не знаю!
Не хотим! – гебист меня, казалось, не слушал. – Жаль! Вы, Лазаренко, - способный студент. Вот и преподаватели говорят о вас только хорошее. Жаль, если вас придется исключить. Я знаю, каких трудов стоило вам поступить в вуз.
Я увидел маму, которая надрывается на колхозной ферме с утра до вечера, чтобы я мог учиться, вспомнил, что поступил я только с третьего захода, уже после армии. Готовился, как проклятый, чуть с ума не сошел и не умер от нервного истощения. Все - по «блату», а я смог пробиться. Представил свою родную деревню. Непролазная грязь, пьянство, работа за трудодни…Возвращаться обратно, ни за что!
А мы ведь все можем, - раздавался вкрадчивый голос Сурова. – Исключат вас за моральное разложение. Вы, насколько я знаю, чуть ли не в открытую живете с сокурсницей…Она аборт от вас сделала. А вы ведь не расписаны, да и аборты нынче запрещены…
В голове был туман, перед глазами все плыло. А ведь могут! Все могут со мной сделать! Все, чем он угрожает мне своим вкрадчивым приторным голосом!
И на хорошую работу, тем более в городе, никогда вам не устроиться. Мы уж постараемся! Будете скотником! Да-да скотником в своем селе, как оно называется, Максимовка?! Женитесь на малообразованной бабе, нарожает она вам кучу сопливых детишек. Расползется - расплывется, а вы от неудовлетворенных амбиций, замечу, здоровых амбиций!, сопьетесь. В глухой деревне это запросто…
У меня перехватило дыхание. Я так ясно представил себе нарисованную гебистом картину, что по щеке покатилась слеза. Я ее быстро вытер кулаком.
А мы вам поможем, - продолжал Суров. – Поможем! И университет закончить на «отлично» и с карьерой! Мы все можем! Зачем вам покрывать негодяя, из-за которого рушится ваша жизнь?! Зачем?! Ума не приложу!
Я не виноват! – слезы уже вовсю катились из глаз. – Не виноват! Это все Семка! Это все он! Я просто хочу учиться и жить! Оставьте меня в покое!
Стоп! Возничий? – деловито переспросил Суров. – А вот теперь давайте поподробнее…
Фамилия директора комбината Лазаренко? – я сижу за столиком в кафе напротив Хана.
Да, - отвечает он.
Так вот, - я откинулся на стул, взял чашечку и отхлебнул кофе. – У тебя есть связи в «конторе»?
А что? – насторожился Хан.
Дело все в том, что Игорь Лазаренко, будучи студентом, начал сотрудничать с КГБ. Короче, стал сексотом. Он сдал своего лучшего друга Семена Возничего. Тому за «фарцовку» и антисоветские взгляды впаяли «пятерку». После этого Лазаренко неоднократно «стучал» на своих сокурсников, потом коллег, которые мешали ему продвигаться по службе. Иначе он не стал бы директором хлебокомбината. Его «крышуют» городские власти, с ними он делится. Но, думаю, с таким компроматом ты смело сможешь с ним разговаривать…
Молоток! – восхитился Хан. – Я знал, что у тебя получится!
Нет! – я поморщился. – Просто не люблю «контору» и сексотов.
Через несколько дней мы опять встретились с Ханом.
Вот твоя доля, - он протянул мне увесистый сверток. – Здесь десять «штук».
Я взял.
ХХХ
А я, брат, уезжаю. В Америку, - мы стоим с Петром Сергеевичем. Случайно столкнулись в городе. Сыпет густой снег, хотя по календарю уже весна. – Эта страна забыта Господом…А я чертовски хороший врач!
Я знаю, - мне почему-то печально. И добавляю. – А у меня сын родился! Глебом назвали. Жена еще пошутила, перед тем как поехать в роддом. Мол, почему тебе не приснилось, какого числа я рожу и как пройдут роды. Боится за меня из-за этих странных снов.
Поздравляю! Рад за тебя! А вещие сны до сих пор снятся? – спрашивает он меня.
Да.
Жаль, не успел с тобой как следует поработать. Я расскажу о твоих способностях заморским коллегам. Может, вытащим тебя и твою семью туда.
Не надо.
Разговор не клеится.
Работаешь?
Да, в автосервисе, - не буду же я рассказывать ему, что работаю на бандитов. Денег у меня и так выше крыши сейчас. А на душе гадко.
Мы прощаемся, крепко, по-мужски стискивая друг другу руки.
Ты не забудь, что я тебе когда-то говорил, - Петр Сергеевич внимательно смотрит мне в глаза. – О том, что твой дар, возможно, является предрасположенностью к шизофрении. Береги себя, понапрасну его не растрачивай. Иначе, может плохо для тебя все закончиться.
Кольцо змеи, - усмехаюсь я.
ХХХ
Мы сможем поставлять вам героин по сниженным ценам, - смуглый бородач цепко рассматривает меня. – Товар – дешевый, чистый. Из Таджикистана. Идет через нашу территорию. Там проблем нет! Основная ценовая накрутка приходится на транспортировку дури из Чечни в Россию и обеспечение безопасности при доставке…
Хм, раньше я только анашой торговал, думаю. Весь бизнес в городе контролирую, всех цыган, которые травку продают. А вот «герыча»…Героином заниматься еще не приходилось! Зато какой размах, какой масштаб! Можно круто подняться! Стать самым центровым не только в нашем завшивленном городишке, не только в области, но и в крае! У меня аж дух перехватило от сияющих перспектив. Повезло же мне! Но спокойно, спокойно! Будем сбивать цену!
А за что нам такое послабление, - криво улыбаюсь. Сидим в «моем» кафе. С Асланом за столом еще двое, таких же смуглых и бородатых. Чеченцев в последнее время появилось в Великореченске немало. Мне они пока не мешают. Наши интересы не пересекались до сегодняшнего дня. Дело чеченцев – рынки, торговля. Рядом со мной – Желток и Клещ – мои ближайшие помощники.
Оружие, - спокойно говорит Аслан. – Нам нужно оружие. Много. Разного. «Калаши», «Иглы», системы залпового огня «Град», патроны, гранаты, боеприпасы…Знаю, у тебя, Хан, есть выходы на армейские склады…
Сложно будет, – набиваю я цену. – Там такой контроль! Это не семечки тырить из карманов.
Не надо, Хан, не надо, - морщится чеченец. – Все знаю. Какой кавардак в армии тоже знаю. Не то что «Иглу», атомную бомбу украсть можно. Надо только знать, кому и сколько забашлять. Так что, по рукам?!
Мы еще немного торгуемся, но быстро приходим к согласию. Меня цена устраивает, и я пожимаю в ответ мускулистую волосатую руку.
Будь, что будет, решаю я, накручивая телефонный диск. До сих пор почему-то не выкинул бумажку с написанным на ней номером телефона Сурова. Хан же посадит весь город на героин! Молодежь и так пьет без просыпа. А наркота – это уже беспредел…
Вадим Олегович? – переспрашиваю.
Так точно! – весело отвечают мне.
Это Владимир Егорцев, помните такого? Вещие сны…
Конечно, помню.
Надо встретиться…
Без проблем!
Мы идем по летнему парку. Я все уже рассказал Сурову. Он молчит, размышляет.
Так вы говорите, встреча будет послезавтра? – спрашивает.
Да, - киваю. – В два часа дня. В кафе «Улыбка». Это вотчина Хана.
Знаю, прекрасно знаю!
При себе у них будет немного героина, - торопливо говорю я. – В пакетике. На пробу. Надо же показать товар лицом. И оружие при себе, в основном, «стволы» и ножи.
Ну что ж, - принимает решение Суров. – Надеюсь, все, что вы мне рассказали, соответствует действительности.
Соответствует.
А может, вы просто хотите избавиться от Хана? – подозрительно смотрит полковник на меня. – Мы в курсе, что вы с ним тесно сотрудничаете, особенно в последнее время.
Сотрудничал, - развожу руками. – Пришлось. Но наркотики – это уже беспредел. Он героином весь город завалит.
Думаю, не успеет.
ОМОН сработал оперативно и быстро. Кафе «Улыбка» было блокировано за несколько секунд. Взяли всех чисто, без шума. Погрузили в машины и уехали. Вечером мне домой позвонил Суров.
Взяли крупную птицу, - веселым голосом рассказывал мне он. – Чеченский эмиссар. Нашли и наркоту и оружие. Если это действительно вещий сон…
Сон, - подтверждаю я.
Тогда снимаю шляпу.
Только… - я мнусь. – Прошу, чтобы о моем участии в этом деле никто никогда не узнал. Иначе, верная смерть! Не за себя беспокоюсь, а за жену и ребенка.
Да вы что! О нашей операции в курсе было всего три человека! – вкусно рассмеялся Суров. – Ни одна живая душа не узнает! Это же оперативная информация!
ХХХ
Проходной двор устроил из нашей квартиры, - недовольно произносит Инга, закутывая кричащего Глебушку в одеяло. – На улице уже нельзя показаться! Как я сейчас с ребенком выйду погулять? Соседи еще возмущаются. Собираются дверь подъезда поменять и на код поставить.
Я молчу. Сказать мне нечего. Инга, как всегда, во всем права.
Сколько, оказывается, в нашем городе, в нашей стране, на нашей планете горя! Сколько судеб сломано, сколько людей глубоко несчастны! Я даже никогда раньше не задумывался и не догадывался об этом. К счастью. А сегодня о моих способностях уже знает весь Великореченск! Город бурлит. Мой дом - на осадном положении. Ко мне выстраиваются толпы желающих узнать будущее, большей частью, будущее своих родных и близких. Меня вылавливают в магазине и на улицах.
Помогите, пожалуйста, - платком утирает слезы немолодая женщина в стареньком потертом пальто. – Муж пропал полгода назад. Ушел на работу и не вернулся. Одна осталась с тремя детьми.
Я не могу, - мне ее безумно жалко. – Я не могу контролировать то, что мне снится! Ничем, к сожалению, не могу вам помочь!
Пожалуйста, - она меня не слышит. – Я заплачу! – Она достает аляповатый дешевый кошелек и протягивает его мне. – Прошу вас!
Мне приходится спасаться чуть ли не бегством.
У сына рак, - еле слышно шепчет мужчина в дорогой дубленке и угрюмыми запавшими глазами. – Срочно нужна операция. Врачи говорят, что шансы пятьдесят на пятьдесят. Может, не делать, а? Тогда он еще полгода протянет.
Он хватает меня за рукав куртки и заискивающе заглядывает в мои глаза.
А? Как вы думаете? А вдруг он умрет во время операции?
Я вырываюсь и исчезаю в подъезде.
Сны продолжаются, но какие-то хаотичные. Их я по-прежнему не могу контролировать.
Вы хотите, чтобы я своих пацанов на верную смерть послал? – Я кричу на полковника. Мне уже все давно опостылело: и бездарность командования, и глупость тех, кто отправил нас сюда, и невозможность хоть что-то изменить. – Да самый последний курсант любого танкового училища скажет вам, что бронетехника на улицах сражающегося города – полный бред!
Я в палатке начальника штаба нашей дивизии. Он грозно смотрит на меня. И тоже распаляется:
Есть приказ министра обороны! Извольте его выполнять! Иначе под трибунал пойдешь!
Мне становится смешно. Едва сдерживаюсь.
Под трибунал? Пожалуйста! Думаете, боюсь? Меня в трусости никто обвинить не может. Мне своих пацанов жалко!
Полковник остывает. Под трибунал он меня не отдаст. С кем тогда воевать-то будет? В его подчинении мало толковых боевых офицеров. А я ведь еще под Кандагаром воевал. Ни перед кем никогда не стелился. Потому и в чины большие не выбился.
Пусть Грачев сам берет Грозный! Он же хвалился, что сможет это сделать с одним десантным полком всего за двадцать минут! Пусть попробует!
Товарищ майор! – повторяет начштаба. - Выполняйте приказ, иначе пойдете под трибунал! А ваш батальон все равно на Грозный пойдет! С вами или без вас!
Яростно козыряю, поворачиваюсь и выхожу. Я мог бы не подчиниться, мог бы не выполнять этот самоубийственный приказ…Но тогда моих мальчишек в бой поведет другой. А я их, своих пацанов, знаю, как облупленных. Я, командир танкового батальона, гвардии майор Григорий Чернышов, сделаю все, чтобы груза «200» было, как можно меньше, чтобы как можно меньше матерей рыдали в России над похоронками и опускали в мерзлую землю сыновей в оцинкованных гробах, не имея возможности в последний раз увидеть такие родные лица...
А спустя три часа, в новогоднюю ночь на площади «Минутка», мой танк подбили. В России в эти часы поднимали бокалы с шампанским, летели конфетти на наряженные елки, люди загадывали желания, слушали праздничную речь президента, ели «оливье», смотрели праздничный концерт по «телику»…А в это время мы умирали здесь за Россию. Я прикрывал отход остатков своего батальона. Подожгли меня легко – был весь, как на ладони. Сгорел заживо. Быстро умер. Зато, надеюсь, мои пацаны уцелели. Очень хочется в это верить. Иначе смерть моя была напрасной…
ХХХ
Думаю, мы с вами сможем договориться, - мужчина с тонкими усиками и длинными баками вальяжно расположился в кресле напротив меня. Он уже неделю добивался встречи со мной. Беспрестанно звонил по телефону: мол, я вам сделаю предложение, от которого вы не сможете отказаться. И вот он сидит в моей квартире. Представился Арнольдом. – Поверьте, ваша жизнь теперь изменится. И в лучшую сторону…
Выкладывайте, - вздохнул я.
Вы, наверное, смотрите телевизор, - уловив мой утвердительный кивок головы, продолжал. – Так вот. Значит, знаете, сколько в последнее время развелось жуликов и проходимцев всех мастей! Нет-нет! Я не имею в виду уголовников и коррупционеров. Не их! Посмотрите, сколько, якобы, целителей, знахарей, колдунов и чревовещателей развелось в последнее время! И дурят, дурят нашего брата!
Давайте к делу, Арнольд, – поторопил его я.
Да-да! Сейчас! – он встрепенулся и вдруг тяжко сочувственно вздохнул. – Народ страдает! Люди верят шарлатанам, отдают им последнее, губят здоровье…А власти ничего не делают. Ничегошеньки!
А я-то тут причем?
Вы? – он встал, подошел ко мне поближе и стал горделиво рассматривать. – Вы – совсем другое дело! Вы – гений! Настоящий феномен! И вы это неоднократно блестяще доказывали!
А вы-то что хотите? – мне стало скучно. Я уже догадывался, что он хочет мне предложить. – Надеюсь, вы пришли ко мне не только комплиментами засыпать?!
Конечно, нет, - он захихикал и повторил свою глупую фразу. – Я пришел, чтобы сделать предложение, от которого вы не сможете отказаться!
Какое же?
Хочу предложить вам гастроли по России, - он победно посмотрел на меня. – Я импрессарио, продюсер. Организую вам крупномасштабную рекламную компанию. Как сейчас вижу шапки газет: «Человек, предсказавший войну в Чечне!», «Оракул, пронзающий время!», «Мессия, спасающий людей от катастроф!» Реклама по федеральным телеканалам! А? Каково! И все с убедительными доказательствами, со свидетелями и очевидцами! Да на ваши выступления народ толпами повалит! Последнюю рубашку отдаст, чтобы краешком глаза заглянуть в будущее. Такие аншлаги соберем, - он причмокнул губами. – Столько заработаем!
Вообще-то мне просто снятся сны, которые имеют обыкновение иногда сбываться, – тихо заметил я. – По заказу, увы, не получается.
Ну и что! – рассмеялся набриолиненный человечек. – Кому это важно? Главное – дать надежду людям, хоть какую-нибудь. А уж за одно это человек многое готов отдать. Если не все! Поверьте, я знаю! Только поменьше, поменьше негативных прогнозов! Толпа этого не любит! Кроме того, мы пропиарим вас, как знаменитого чародея и знахаря. Ну, типа, вы людей лечите…Если вы согласны, надо договориться о паритете.
О чем?!
Я беру на себя все расходы по организации гастролей, пиару, проезду и размещению, а за это мне причитается, – он сделал вид, что задумался. – Шестьдесят процентов. Вам сорок.
Меня разбирал смех, но я решил доиграть до конца.
Не согласен! Вам тридцать, мне семьдесят. В конце концов, работать буду я!
Ну, хорошо, фифти-фифти, окей!
Нет, семьдесят на тридцать.
Ладно, - я видел, что убедил Арнольда. Он явно рассчитывал на мне здорово поживиться. – Мне – сорок, вам – шестьдесят! Это последнее слово. Поверьте, такие условия вам больше нигде не предложат…
Вон! – негромко сказал я.
Что? – не расслышал Арнольд.
Я сказал: вон! – повторил спокойно я. – Убирайтесь!
Уже у двери «жучок» повернулся ко мне и с сожалением сказал:
А жаль, мы бы могли с вами полюбовно договориться и много денег заработать.
Дверь за ним я захлопнул с облегчением.
ХХХ
Васька, по кличке Микки, несмотря на то, что был крайне маленького роста и болезненно-тщедушным, слыл грозой всего района. Ему было всего шестнадцать, учебу он полностью забросил: в ПТУ не появлялся уже полгода. А зачем сегодня учиться? Его старший брат Гена перед тем, как «сесть» второй раз за вооруженный разбой, не раз говаривал младшему: «Наступило наше время, Васька! Надо быть сильным и нахрапистым. Кто сильнее, у того и деньги и власть! Пусть фраера горбатятся, а мы с тобой еще разбогатеем! - Он ерошил волосы брата - Дай только срок. Ты вырастешь и мы с тобой еще такие дела замутим!» Он брал гитару и фальшиво-бася заводил: «Это было во вторник, на скамье подсудимых…» Он знал всего три аккорда, но в его иссиненных наколками руках песня брала за живое. Да и вообще, старший брат был для Васи идолом: он приструнил алкоголика-отца, тот перестал бить Микки, его уважала и побаивалась местная «блатота», у него были даже свои дела с Мавриком, новым «смотрящим» по городу. Лишь тихая и безответная мать, видя, что младший не сегодня-завтра пойдет по проторенной старшим братом дороге, горестно вздыхала и пыталась слабо возражать. Но Гена так один раз на нее цыкнул, что она больше не пыталась вмешиваться в их дела. Недавно брат с компанией на улице «стопорнули» «фирмача» с бабками, приставили тому «финку» к горлу. Но, как на грех, рядом проезжала «патрульная» и их «повязали». Гене отвалили больше всех - «семерик».
После этого Микки совсем «отвязался». Когда не было денег на «бухло», он занимался с дружками «гоп-стопом» - банальными грабежами, «бомбил» машины «фраеров» на стоянках. До времени это сходило с рук, но Вася знал, что не сегодня - завтра его обязательно повяжут, и ждет его колония для несовершеннолетних, а потом взрослая «зона». Он знал это и, странное дело, одновременно ему и хотелось в тюрьму и было боязно туда попадать. По рассказам брата, там надо было уметь поставить себя. Микки в своей силе был уверен, тем более, что Гена хорошо зарекомендовал себя в «зоне», добившись уважения и авторитета. Микки знал, как себя вести в камере, он обретал необходимые связи и опыт и рассматривал будущее пребывание за «колючкой» как жестокую необходимость, как школу, которая понадобится в его дальнейшей жизни. Пока брат в «зоне», Микки пригрели авторитеты – рецидивисты Карунтик и Шмель. Они-то и пригласили его в настоящее «дело» - грабануть сегодня вечером инкассаторов, приезжающих ежедневно за выручкой в продуктовый магазин на окраине города. «Навел» их старый вор – Бублик. Ментов – двое старперов - с одним «калашом» и «макаровым». «Сделать» их можно будет по-быстрому и тихо. Главное – внезапность! Риска почти никакого -, убеждал их Бублик, - нападения они не ждут. Зато «взять» можно будет не меньше двух «лимонов». Такие деньги стоили того, чтобы рискнуть за них свободой или даже жизнью. Под сурдинку Васька выпросил вчера у Шмеля газовый пистолет, переделанный под стрельбу боевыми патронами. Вчера и сегодня он щеголял им во дворе перед пацанами, засунув пистолет сзади за брючный ремень, но так, чтобы рукоятка немного выглядывала и была видна. Он был горд, что ему доверяют старшие, а сегодня вечером у него впервые будет настоящее «дело», на которое он пойдет почти с настоящим оружием…
Сейчас Микки искал Славу Костина по кличке Глиста, чтобы выбить у того «бабки». Родители у Глиста были небедными и регулярно Васька с товарищами ставили Глиста на «счетчик», требуя ежемесячную дань. Если денег не было или Костин приносил их слишком мало, следовало наказание – паренька избивали, «козлили», заставляя вымаливать пощаду на коленях, один раз даже обоссали его. Вот и сегодня днем Микки искал Глиста, чтобы забрать деньги.
Слава Костин был токсикоманом. Васька, убив утро, найти его так не смог. Оставалась последняя точка, где мог оказаться Глиста – подвал мебельного магазина на улице Ватутина. В нем днем и вечерами постоянно с кульками на голове «тусовались» «торчки».
Микки спустился по грязной длинной лестнице и с трудом отворил скрипучую металлическую дверь. По коридору, постоянно пригибаясь от нависших труб парового отопления, загребая ногами кучи мусора и вспугивая пробегающих крыс, он свернул налево и очутился в темной комнате, заваленной старыми ржавыми сейфами и грудами старой сломанной мебели. На этих импровизированных топчанах и даже на полу лежали пять-шесть пацанов и три девчонки, с кульками на голове, полностью закрывающих их прыщавые лица. Обычно, когда всей кодлой «кайфуешь», должен быть один, кто в этот момент не торчит. Он вовремя снимает кульки с лиц «торчков», иначе в порыве «кайфа» можно перегнуть палку и откинуть копыта. Такой «смотрящий» выбирается по очереди или жребием. Микки с мстительным удовлетворением отметил, что на сей раз без порции «Момента» остался Глиста. Длинноногий, в адидасовских штанах паренек сидел в углу и с завистью следил за товарищами, ловившими «галюники». Ваську он даже не заметил.
Что Глиста, без «мастырки» остался? – почти нежно проговорил Микки.
В глазах парня появился ужас.
Привет, Микки, – только и смог прошептать он.
Кайфа, я вижу, у тебя нет, но деньги, сука, ты принес? – перешел сразу на деловой тон Васька.
Н-нет, – замотал головой Слава. – Не смог у родителей взять. Я завтра принесу, точно!
Ты мне эту песенку неделю назад пел, - Микки вдруг ударил парня ногой и попал прямо в лицо. Тот мигом согнулся.- Проценты-то растут. Или ты еще не «всосал»?-Он взял парня с силой за волосы, вытащил пистолет и, разжав зубы, сунул его в рот жертвы. - Я же тебя убить могу! Веришь?!
Извини, Микки, – заплакал парень.- Я завтра тебе все отдам, бля буду.
Так ты и так блядь, – вдруг заорал Микки. Его лицо исказила гримаса злости и ярости. Ребята знали, что на Ваську иногда без причины нападает лютая злоба, особенно если он пьян или под «феном». В такие моменты он не может себя контролировать. Вот и сейчас, с ненавистью глядя на паренька, он терял контроль над собой.
Ты, пидор, счас у меня отсосешь, понял! - Микки глубже сунул пистолет Костину в рот и стукнул Глисту по щеке. Голова дернулась назад, зубы скрежетнули по холодному стволу револьвера, пистолет подался вперед и Васька непроизвольно нажал на спуск. Выстрел был тихим, как щелчок, и Микки не сразу понял, что произошло. Просто Славина голова продолжила свой путь, пока со стуком не уткнулась в угол дверцы металлического сейфа. На стене растекалось чернильное пятно, а из под простреленной головы темные ручейки весело стекали на бетонный пол.
-Глиста, ты чего? - Микки растерялся и стал тормошить его. - Встань, Славка! - Его опять разбирала злоба. - Ты че, козел, не встаешь? - Он стал безостановочно наносить удары по неподвижному телу, но быстро остановился. «Надо сматываться». Он оглянулся: все «торчки» лежали в неизменных позах. «Все оставлю, как было - подумал он. - Убийство точно спишут на них». С этими словами он ринулся наверх, к свежему воздуху…
А вечером…Вечером случилось то, о чем потом целый месяц говорили в городе. При нападении на инкассаторов на окраине города у бандитов все с самого начала пошло наперекосяк. В возникшей перестрелке Микки срезала длинная очередь из «калаша». Карунтика повязали менты, а Шмель успел вырвать из рук расстрелянного им милиционера инкассаторскую сумку. Он отстреливался до последнего с чердака пятиэтажного дома. ОМОН не оставил его в живых. Даже мертвый он сжимал пакет с деньгами, которые прогулять и пропить так и не успел.
В ту же ночь участковый Васильев обнаружил десять трупов в грязном подвале на улице Ватутина. Токсикоманы с целлофановыми кульками на головах задохнулись в ядовитых испарениях клея «Момент-1». Тот, кто должен был вовремя сдернуть пакеты с растекшимся на целлофановом дне клеем, валялся рядом с простреленной головой. То, что он убит Василием Сапуновым по кличке Микки, стало ясно после проведенной баллистической экспертизы. В этот самый криминальный день в истории некогда тихого городка Великореченска погибло 13 человек.
ХХХ
Это должно было произойти сегодня. Я знал, что произойдет. Сны меня еще ни разу не подводили. Надо что-то делать.
Котенок, я за сигаретами, - крикнул я из кухни в комнату. – Закончились!
Хлеба купи по дороге, - отозвалась Инга.
Я вышел во двор и сразу бросился искать опорный пункт. Нашего нового участкового я не знал. Но в том, что его фамилия Васильев, я был уверен на сто процентов. Впрочем, как и в том, что сегодня случится и смерть прыщеватых токсикоманов, и нападение на старых инкассаторов.
Соседские бабки, которые всегда в курсе всего, что происходит на «подведомственных» им территориях, разъяснили, где я найду участкового.
Опорный пункт представлял собой небольшую комнатку в подвале многоэтажки - в двух кварталах от моего дома.
Капитан был немолод, он сопел, составляя очередной протокол о краже белья во дворе дома по улице Чкалова.
Когда я вошел в кабинет, мент недовольно посмотрел на меня. Опыт, накопленный за многие годы службы, подсказывал ему, что явился очередной «терпила», у которого «бомбанули» колеса с машины или, хуже того, ограбили нетрезвого поздней ночью на улице. Сегодня суббота, и Васильев хотел освободиться пораньше, чтобы попить с коллегами пивка, а вечером пойти на городской стадион, где местное «Динамо» играло с «Лучом» из соседней области. Матч принципиальный, почти дерби… Но я уже сидел за столом и торопился рассказать участковому о том, что произойдет сегодня, путаясь в словах, запинаясь, стараясь, чтобы капитан поверил мне, обрывая себя на полуслове и перескакивая с одного на другое.
То, что он не верит ни одному моему слову, было понятно по его усталым и вдумчивым глазам и позе: он сидел, подперев рукой подбородок, и бесцельно водил ручкой по листку бумаги.
-Владимир…- он прищелкнул пальцами.
- Андреевич, – подсказал я, хотя никогда не любил официальщины.
- Владимир Андреевич, – он пристально смотрел на меня. – У меня много работы и без ваших фантазий. Что вы конкретно хотите?
- Надо же остановить Микки, – снова начал я. – И его подельников! У них же оружие!
- Откуда вам это известно? И вообще, откуда вы знаете Микки? – глаза капитана стали колючими.
- Я уже рассказывал…,- убеждал я участкового. – Мне снятся сны, которые…
- Хорошо! – он усталым взмахом руки остановил меня. – Я все понял и, конечно же, приму все необходимые меры. Адрес-то свой оставьте.
Я понял, что он считает меня сумасшедшим, поэтому сейчас во всем со мной соглашается. Ничего-то он не сделает, допишет свои бумаги и пойдет отдыхать. А завтра вызовет «Скорую» и меня повезут на освидетельствование, выяснять, вменяемый я или нет. Я решил прибегнуть к последнему средству.
- Хорошо. Можно я от вас позвоню? – Я кивнул головой на телефон в углу стола, заваленный бумагами.
- Кому вы хотите звонить? – спросил капитан. По-видимому, он решил мне не перечить.
- Я вам сейчас докажу, что был прав, – с этими словами стал накручивать диск телефона. Длинные гудки, никто не отвечал. Набрал другой номер.
- Дежурный, старший лейтенант Кравченко! – раздалось на другом конце провода.
- Мне нужен майор Суров, – начал я.
Я видел, как дернулась рука участкового к телефону. Я быстро зажал трубку рукой и прошептал ему:
- Я звоню в ФСК. Майор Суров докажет вам, что я прав!
- Позвоните в понедельник. Сегодня выходной, – проговорил дежурный.
- Это срочно. Дело государственной важности! – меня понесло. – Он меня знает и мой звонок для него важен.
- Подождите минутку, – недовольно пробурчал Кравченко. Прошло минуты две - три, дежурный, видимо, искал Сурова.
- Он в своем кабинете. Звоните по телефону, – чекист продиктовал мне номер.
Я, не обращая внимания на слабые возражения участкового, мигом стал крутить заново диск телефона. Трубку сразу сняли.
- Майор Суров?
- Уже подполковник, господин Егорцев? Меня зовут, если вы забыли Вадим Олегович.
- Вадим Олегович, я звоню от своего участкового. Дело в том…- Я постарался в двух словах рассказать о том, что сегодня произойдет. – Вы же помните случаи с Денизли и с Ханом…
Сурову, хоть он и был мне глубоко антипатичен, нельзя было отказать в смелости, решительности и моментальной оценке ситуации. Впрочем, иначе он бы не дорос так быстро до подполковника.
- Вы уверены, что все, что вы рассказали, случится?
Я набрал побольше воздуха в легкие и выдохнул:
- Да!
- Хорошо. Дайте трубку вашему капитану.
Я передал трубку Васильеву.
- Да я. Очень приятно, – он исподлобья кинул на меня острый оценивающий взгляд. – Хорошо. Да. Будем ждать. Хорошо. До встречи!
Он осторожно положил трубку на рычаг:
- Не знаю, чего вы добиваетесь, – проговорил он. – Но если что, я вам обеспечу оч-чень веселую жизнь. – В его голосе звучала неподдельная угроза. - Через полчаса подполковник будет здесь. Так что, подождем.
Суров действительно появился через полчаса. К опорному пункту подъехал «БМВ».
- Старший лейтенант Кожухов, – представил Суров своего попутчика, белобрысого молодого парня. – Рассказывайте. – Он кивнул мне.
Я опять, в который раз за сегодняшний день, рассказал о том, что мне накануне приснилось.
- Хорошо! – он секунду помолчал, соображая. – Значит, так. Сейчас едем к тому самому подвалу. Ждем Микки, ничего не предпринимая. Кстати, кто он такой?– Спросил Вадим Олегович участкового.
- Хулиган. – Вздохнул капитан. – Василий Сапунов. 17 лет, по-моему, осужден условно на два года или с отсрочкой приговора за грабеж. Точно не помню. Мерзкий тип.
- Поехали, – Суров открыл дверцу машины.
Через пять минут мы подъехали к мебельному магазину на улице Ватутина. Машина остановилась метрах в двадцати от нужного нам подвала.
- Здесь токсикоманы собираются? – спросил Суров.
- Да, – ответил я раньше участкового, мигом вспомнив именно этот двор и тот самый подвал из своего сна.
- Кожухов, – он обратился к подчиненному, сидящему за рулем. – Тихо спустись в подвал, проверь, что там да чего.
- Есть! – парень вылез из машины.
- А вы, капитан, – он повернулся к участковому. – Мигом организуйте понятых из соседей. Пусть пока сидят дома и ждут нашего сигнала.
- Есть! – недовольно пробурчал Васильев, с трудом вылезая из кабины.
Мы остались вдвоем.
- Владимир Андреевич, – не глядя на меня, сказал гебист. – Вы понимаете, какая ответственность вас ждет, если ничего не подтвердится? Не знаю, почему я поверил вам? Но если ничего не случится, поверьте, что месяц в психушке я вам точно организую. Хотя, может, вы в очередной раз окажетесь правы…
- Понятно, – я вздохнул. – Яснее ясного!
Через минуту появился старлей:
- Там малолетки под кайфом. Меня не заметили, – проговорил он, усаживаясь снова за руль.
Затем на заднее сиденье втиснулся участковый:
- Договорился. Живут на первом этаже. Так что, мигом спустятся, если надо.
- Хорошо. Сейчас без пятнадцати два. – Суров посмотрел на часы. – Будем ждать!
Милая моя,
Солнышко лесное!
Где, в каких краях
Встречусь я с тобою? -
неслось из радио, которое Вадим Олегович включил в машине. Сам Суров, казалось, дремал, закрыв глаза. Его молодой подчиненный без устали крутился и барабанил пальцами по боковому стеклу. Ждать пришлось минут сорок. Из-за угла выскочил коренастый пацан, которого я сразу же узнал. Волосы ежиком, потертые джинсы, в уголке рта застряла сигарета. Он шел вихляющей и вместе с тем напряженной, ждущей внезапной атаки, походкой, выражающей презрение и ненависть ко всему миру. Это был Микки.
- Вот он! – мой голос внезапно охрип.
- Да, это Сапунов, – подтвердил мои слова участковый.
- Вот что, капитан, – Суров, как сжатая пружина, выстреливал слова. – Мигом за понятыми, а ты Костя, - он повернулся к Кожухову, - тихо, без шума - Микки - сюда! Выполняй!
Василий Сапунов по кличке Микки остановился, пережевывая сигарету. Он, по-видимому, размышлял. Наконец, он двинулся по направлению к подвалу, недалеко от которого стояла наша машина. Старлей двинулся навстречу. Они выглядели ровесниками, родом из одного поколения, оба молодые, в джинсах, казалось, навстречу друг другу идут друзья или приятели. Вот они поравнялись и Костя спросил что-то Микки. Тот полез в карман. «За сигаретами», - догадался я. В этот момент едва-неуловимым движением чекист заломал правую руку Сапунова и подсек его. Тот грохнулся на живот, а сверху уже сидел Костя и деловито защелкивал наручники на запястьях Микки за спиной. Сигарета, странное дело, не выпала, и болталась в углу рта, что не мешало Сапунову громко и по-мальчишески фальцетом материться. Показался Васильев, он бросился чекисту на помощь. Позади него шли немолодые женщина с мужчиной, видимо, семейная пара. Костя и подоспевший капитан подняли Микки и поволокли его к нашей машине. Мы с Суровым выбрались из салона.
- Тебя, что ли, звать Микки? – неторопливо спросил Вадим Олегович распластавшегося с помощью Кости на капоте подростка.
- Это для друзей я Микки, а для тебя, легавый, я – Василий Николаевич, – прохрипел Сапунов, с ненавистью глядя на Сурова.
- Ну-ну, – тот обернулся к участковому. – Капитан, делайте свое дело.
- Попрошу вас подойти сюда, – обернулся Васильев к супружеской паре, переминавшейся неподалеку. Те подошли.
- В соответствии с законодательством в присутствии понятых будет произведен обыск задержанного Василия Сапунова! – Проговорил капитан и обернулся к Микки. – Приступаем!
Я похолодел от возникшего вдруг страха. А если сон был просто сном, а Микки – обычный парень, переживающий трудный возраст. Я столько людей поднял на ноги, побеспокоил. А вдруг зря? Я ведь еще не забыл угрозу Сурова.
В этот момент участковый, обыскивавший Сапунова, осторожно, двумя пальцами вытащил из-под брючного ремня за спиной Микки тот самый пистолет, который я так подробно разглядел в своем сновидении.
- Это тот самый пистолет, – не выдержал я. Васильев исподлобья кратко взглянул на меня:
- Это что? – обратился он к парню.
- А это вы мне, суки, сами подкинули!
Дальнейший обыск ничего не дал.
- По-видимому, вы были правы, Владимир Андреевич, – Суров кивнул на лежащий на капоте пистолет. – Он действительно заряжен боевыми патронами. Может, вам не чертовщина, а реальные события снятся?
- А-а, это ты, падла, меня сдал? – с трудом поднял голову Микки. В его глазах плеснула неподдельная ненависть. – Я тебя запомнил, фраер, и под землей сыщу, дай только срок! Не жить тебе, гнида!
От таких слов я оторопел и, честно сказать, испугался. Тут Микки перебил Суров:
- Лучше признавайся, где твои подельники Шмель и Карунтик? – Сапунов молчал.
- Ладно, – принял решение чекист. – Я свяжусь с УВД, вызову дежурную группу и «скорую». Надо выяснить, где обретаются эти уголовники. Сейчас начало четвертого, время до возможного преступления еще есть. Кожухов, Сапунова на заднее сиденье, и следи за ним в оба глаза. А вы, капитан, – он обернулся к Васильеву – пошли со мной в подвал. Посмотрим, что с этими токсикоманами произошло. – Суров посмотрел на меня. – Ну, и вы, конечно, с нами, Владимир Андреевич, побудете до приезда опергруппы.
В этот день я вернулся домой только в девятом часу вечера. Менты и врачи подъехали быстро. Токсикоманов развезли «скорые», Микки «раскололи» опера. Плача и размазывая слезы по прыщавому лицу, он подробно рассказал, как они собирались совершить вечером налет на инкассаторов. Карунтика арестовали быстро, он сидел дома. И только в восьмом часу вечера «взяли» Шмеля. У обоих нашли оружие. Меня тоже допросили. Хотя я видел, что моим объяснениям о сновидениях никто решительно не поверил. Но помогла поддержка Сурова. Он-то меня и добросил до дома на машине. Прощаясь, он сказал:
Когда вы мне сегодня позвонили, Владимир Андреевич, я вам все же, не поверил. Шут его знает, почему я решил принять участие в этой затее. А сейчас верю. И вот еще что, надобно заняться изучением ваших способностей, а то, неровен час, вы таких бед натворите. Шучу! Конечно, шучу. Но вы будьте на связи. Я вам еще позвоню.
Домой я вернулся без хлеба. С Ингой мы разругались. Впрочем, в последнее время скандалы в семье участились.
ХХХ
Позолоти ручку, красавец! – настойчиво теребила меня некрасивая цыганка, завернутая, как капустный кочан, в ворох разноцветных юбок, шалей и платьев. В такт ее резким движениям колыхались не только тяжелые груди, но и несколько рядов ожерелий, нанизанных на дряблую морщинистую шею. – Все расскажу, молодой, красивый. Что было, что есть, что будет…
От встречи с цыганкой остались тяжелый осадок и тревога. Я подозревал, что цыганка права. Тысячу раз права! От этого было не легче. Я столько раз сталкивался со смертью, что она стала для меня обыденностью, буднями, ночными кошмарами. К ним я привык, как привыкают к собственным тяжелым болезням. «Ну и пусть, - думал я. – Придется плыть по течению. Судьбу не выбирают!»
Я стоял у шумного перекрестка, прямо в центре людского водоворота. Светофор, как маяк, мигал мне своими разноцветными глазищами. У меня было немного времени, около двадцати часов. До завтра. Надо подумать, как спасти жильцов злосчастной девятиэтажки. Я знаю, уверен на сто процентов, что завтра рано утром в моем городе обвалится один подъезд девятиэтажного жилого дома по проспекту Роз. Рухнет не из-за теракта или взрыва, землетрясения или ремонта, а из-за обычной халатности, разгильдяйства и пренебрежения правилами безопасности. Надо хорошенько подумать! Двадцать часов – это не так много! Это совсем мало, если от тебя, от твоих действий зависят жизни семнадцати человек. Пятерых детей. Надо торопиться!
Обратиться к Сурову? Нет, не стоит. Он же обещал упечь меня в «психушку». Может, позвонить в ЖЭК, пожарным, в МЧС или в мэрию? Тоже нет! Не поверят! А дорога каждая минута. Что же делать? Озарение пришло неожиданно. Я даже хлопнул себя по лбу и громко рассмеялся. Сумрачные прохожие насупленно стали озираться на меня. «Ничего, - улыбался я. – Зато решение найдено Я спасу вас!»
В эту ночь я не спал. Дождался, пока Котенок заснет. Около двух часов ночи я тихо встал с постели, стараясь не разбудить Ингу. Правда, она крепко спит, но предосторожность не помешает. На цыпочках прошел на кухню, включил свет, закурил. Потом оделся и выскользнул в подъезд, тихо притворив за собой дверь. Спустился вниз, на улицу. Ни души. Закурил опять и пошел вперед. Вот и телефонная будка. Ч-черт! Трубка вырвана с мясом. Ничего! Все равно ради предосторожности близко от дома лучше не звонить. Прошел еще пару кварталов. Ага! Вот и телефон. Достал монету. Вот идиот, в милицию звонить можно бесплатно! Улыбнулся, набрал ноль два. После второго гудка сняли трубку.
Дежурный! Лейтенант Кленов слушает!
Слушайте меня внимательно! – я старался говорить твердым голосом. Фразу отрепетировал заранее и, пока искал телефонную будку, сотни раз ее про себя повторил. - Час назад в доме номер девятнадцать по проспекту Роз в четвертом подъезде была заложена бомба!
Подождите! – моментально отреагировал дежурный. – Кто говорит!
Нет времени! Срочно вызывайте саперов, эвакуируйте всех жильцов. Взрыв намечен на шесть часов ноль четыре минуты утра. Спешите! Еще раз повторяю: дом номер девятнадцать по проспекту Роз. У вас мало времени!
Я положил трубку. Теперь надо сматываться! Черт его знает, как быстро менты смогут засечь, откуда я звонил. Я закурил и быстрым шагом направился в спасительную темноту ближайшего двора. Дома оказался примерно через час. Быстро и бесшумно разделся, нырнул под одеяло к теплому боку Инги. Положил руку ей на живот. Она что-то недовольно пробурчала во сне.
Сегодня в пять часов утра рухнула часть дома номер девятнадцать по проспекту Роз, - торжествующим речитативом захлебывалась диктор нашего местного телеканала. Мы сидим с Ингой в вечереющей комнате и смотрим на экран. – Вернее, обрушился только один, крайний, четвертый подъезд. К счастью, все жильцы накануне ночью были оперативно эвакуированы. Что это было – случайность или заранее спланированный теракт, мы пока не знаем.
В кадре показался важный милицейский чин. Вся его поза была преисполнена многозначительности.
В два часа двадцать семь минут в дежурную часть УВД Великореченска позвонил неизвестный, - начал милиционер. – Он сообщил, что в доме номер девятнадцать по проспекту Роз заложена бомба. Взрыв произойдет в начале пятого утра. Мы немедленно провели все необходимые мероприятия, которые предписано проводить на случай возможного теракта или другого ЧП. Людей эвакуировали, они были размещены в близлежащей средней школе.
А бомбу вы обнаружили?
Нет, не обнаружили, - чин только завел пухлыми руками. – Нет бомбы!
Почему же тогда рухнул дом? – спросил корреспондент.
Еще выясняем, - вздохнул важный полковник. – Но, судя по всему, жильцы этого дома сами виноваты в обрушении здания. По предварительному заключению специалистов дом обвалился из-за того, что в ходе постоянно идущих ремонтов в квартирах жильцы почти полностью снесли несущие конструкции и капитальные перекрытия здания. Хорошо, что людей не было в тот момент, когда дом рухнул…Пользуясь случаем, прошу человека, который сообщил нам о предстоящем ЧП, позвонить в УВД города. Он поступил, так как должен был поступить настоящий гражданин! – Чин долго смотрел прямо в камеру, не мигая и не отрываясь. - Мы ждем вашего звонка!
В этот момент Инга внимательно и изучающе посмотрела на меня.
А ты ночью никуда не уходил?
Я, как мог, сделал удивленное лицо.
Что ты, Котенок! Спал, как убитый!
Да? А мне показалось, что ты ночью вставал и тебя долго не было в постели. Вообще-то, звонок неизвестного в милицию – это в твоем стиле. Может, тебе приснилось обрушение этого дома?
Честное слово! Честное пионерское! Никуда я не ходил и ничего мне не снилось! – я шутовски вскинул руку в пионерском приветствии. – Об этом, - я показал рукой на телевизионный экран. – Не имею ни малейшего представления!
Ну, хорошо! – Инга опять отвернулась к телевизору. – Я тебе верю.
Но я видел, что она мне ни капельки не поверила.
ХХХ
Подполковник Суров сдержал слово и позвонил мне, правда, только через месяц.
Здравствуйте, Владимир Андреевич, - произнес он официальным тоном. – Прошу вас через час быть в приемной городского управления. Надеюсь, не забыли наш адрес?
А что случилось? – у меня в горле пересохло.
Ничего, - ответил мне собеседник. – Приезжайте, надо поговорить.
Куда ты? – поинтересовалась Инга, наблюдая за моими сборами.
В «контору» вызывают!
Зачем?
Я неопределенно пожал плечами.
- Если через час тебя не будет дома, я весь город на уши подниму! - пообещала жена.
Неприметное трехэтажное здание горуправления находилось в центре города. Я ехал туда с самыми тревожными предчувствиями и в ужасном настроении.
Уже знакомый мне старший лейтенант Кожухов спустился к турникету и отдал пропуск стоявшему рядом со мной высоченному прапорщику. Тот проверил мои документы, и вслед за чекистом я поднялся на второй этаж.
-Прошу. – Кожухов открыл дверь кабинета и пропустил меня вперед. В кабинете меня поджидал Суров.
Наверное, вы должны догадаться, зачем я вас пригласил, - вместо приветствия сказал он. - Или, может, ваш визит к нам приснился прошлой ночью?
Он улыбнулся. Но мне было не до шуток.
Нет, не снился. И я понятия не имею, почему я здесь.
Ну что ж, поговорим, – Суров стал прохаживаться по кабинету. – Я доложил, куда надо о ваших способностях, настоял, и руководство приняло решение направить вас в наш научно – исследовательский институт, чтобы провести самое тщательное медицинское обследование вашего, – он постучал пальцем по голове с намечающейся лысиной – вашего головного мозга.
А если я не соглашусь? – слова мне приходилось буквально выдавливать из себя, во рту пересохло.
Ну, мы же не дети. – Чекист улыбнулся широкой, даже теплой улыбкой. – Вам придется это сделать. Иначе…
Он посмотрел на меня - так строгий отец обильного семейства смотрит на не в меру расшалившихся детей:
Иначе, мы примем меры, и вам действительно не поздоровится. Ну, например, - он остановился передо мной. – При известном старании к вам легко можно применить статью о соучастии в готовящемся преступлении. Я думаю, Микки и его подельники с удовольствием дадут нужные показания. Как считаете, Владимир Андреевич?
Я стиснул кулаки. Хотелось ударить в это холеное, лоснящееся от сытости лицо, склонившееся надо мной.
Сны-то вам продолжают сниться?
Я неопределенно покачал головой. Не буду же я рассказывать чекистам, что мне привиделся штурм Грозного, военный переворот в Либерии, теракты ЭТА в Сан-Себастьяне во время праздничного карнавала и много чего еще. Тогда действительно меня «закроют» и надолго.
Снятся! – утвердительно кивнул полковник, по – своему истолковав мой жест. Он снял трубку телефона. – Сейчас на нашей машине съездим к вам домой, предупредим жену, возьмем необходимые вещи и одежду, и поедем в больницу. Это ненадолго, думаю, нашим эскулапам пары недель за глаза хватит, чтобы во всем досконально разобраться.
- Никуда я его не отпущу! – Инга загородила меня своим телом. – Делайте со мной все, что захотите! У нас ребенок!
Суров понимающе улыбнулся.
Инга, разрешите вас так называть? - он склонил голову. – Мы с Владимиром Андреевичем уже обо всем договорились. Поняли друг друга. Позвольте и вам кое-что объяснить.
Его лицо вмиг стало жестким, а тон – ледяным.
Мы можем изрядно попортить жизнь вашему мужу. Я не пугаю, совсем нет. Это просто дружеское предупреждение. Мы можем посадить его. Это в нашей власти. Но зачем? Давайте все сделаем по-хорошему! Ничего плохого с Владимиром Андреевичем не случится. А вы сможете его навещать, когда заблагорассудится. Без проблем! Тем более, отсутствовать Владимир Андреевич будет всего-то недельки две. Ну что, договорились?
Я и не знал, что медицинское спецучреждение ФСБ находится совсем недалеко от университета, в котором я когда-то учился. Машина въехала через зеленые ворота, которые сразу за нами закрылись, в небольшой уютный дворик, покрытый яркой зеленью. Окна в здании сплошь были зарешечены. «Почти, как в тюрьме», – некстати подумалось мне. Поднялись на второй этаж. «Неврологическое отделение», – прочел я на табличке, установленной над массивной железной дверью. Зашли внутрь и долго шли по гулкому темному коридору. Зашли в кабинет.
Ну, здравствуйте! А мы вас давненько поджидаем! – навстречу нам поднялся из-за стола доктор. Тонкие изящные очки на переносице никак не вязались с массивным, будто грубо вылепленным из камня, лицом, скорее похожим на бульдожью морду. – Давайте знакомиться! Меня зовут Аристарх Петрович. Я – заведующий отделением.
Он быстро сунул мне в ладонь почему-то всего три пальца и так же мигом их убрал. Тонкая ладошка исчезла в кармане широкого белого халата.
Ничего не бойтесь, - продолжал доктор. – Мы с вами немножко поработаем. Недельки две, не более. А потом вы поедете домой.
Я бы хоть сию минуту уехал! – пробормотал я.
Доктор и Суров рассмеялись.
- Шутник! Но это только от вас зависит, дорогой! Впрочем, и мы предпримем все усилия, чтобы вы тут надолго не задержались!
Аристарх Петрович разговаривал со мной приторным тоном – словно с ребенком или с безнадежно больным.
Вадим Олегович, в какую палату мы его определим? – спросил он Сурова.
Тот, не раздумывая, ответил:
В третью!
Доктор удивился.
К Философу?
Да! Я думаю, так будет лучше для него! – Суров кивнул на меня. Затем добавил. – И для нас!
В сопровождении санитаров меня опять вели по узкому темному коридору. На мне уже была больничная пижама, на ногах – тапочки. Они были на два размера больше, поэтому приходилось шаркать по надраенному холодному полу. Одни из санитаров открыл ключом дверь и меня ввели в просторную палату.
Располагайся! – кивнул мне санитар. Дверь за мной защелкнулась. Я огляделся. Широкое окно было зарешечено сплошной металлической решеткой. Справа и слева у стены располагались кровати. В изголовье – тумбочки. Справа от двери – шкаф. Слева – душ и туалет. На кровати лежал человек. Он, казалось, даже не заметил моего присутствия, увлеченно продолжая читать толстенный фолиант, изредка подчеркивая в книге остро оточенным карандашом особенно интересные места.
Здравствуйте! – громко сказал я.
Он поднял голову.
Мир вам!
И, хмыкнув, опять углубился в книгу. Я прошел и сел на свободную кровать. Пружины жалобно заскрипели. Что ж, будем надеяться, что здесь я ненадолго. Жаль, что время придется коротать с этим умалишенным. Я покосился на соседа. По всему видать, настоящий псих! Как доктор его назвал? Философ?
Вечером после ужина мы сидели в палате и пили чай. Мой сосед так и не проронил ни слова. Кормили здесь же, в палате. И довольно неплохо. Зашел Аристарх Петрович.
Познакомились? – спросил он меня.
Не успели, - я отрицательно покачал головой.
Ничего, успеете, - обнадежил врач. – Кстати, ваш сосед весьма занимательная личность. Вы много почерпнете из вашего знакомства с ним.
Философ все так же не поднимал головы от книги, как будто разговор шел не о нем.
Завтра с утра на обследование, – сказал на прощание Аристарх Петрович. И еще раз повторил. – Постараемся вас тут долго не держать.
А жена сможет меня навещать?
Непременно, - улыбнулся доктор. – Конечно! Спокойной ночи!
Он вышел. Я встал, подошел к открытой форточке и закурил.
Моисей Аврамович!
Что? – я впервые услышал голос соседа.
Меня зовут Моисей Аврамович!
Он захлопнул книгу. Я заметил, что это была антология поздней древнегреческой трагедии. Сосед поднял на меня глаза. Я впервые разглядел его лицо. Лет ему было под шестьдесят. Седая бородка клинышком, массивные очки на носу, из которого курчавилась черная стружка волос, умные проницательные глаза и иссушенно-желтая кожа.
Володя! – представился я.
А по отчеству?
Андреевич!
Какими судьбами в наших пенатах оказались?
Да вот, - я смущенно развел руками. – На обследование…
Сосед насмешливо посмотрел на меня.
Небось, какой-нибудь феномен? Летаете по воздуху, передвигаете взглядом предметы, мысли читаете на расстоянии?
Нет! – его насмешливо – ироничная манера разговаривать меня немного раздражала. – Совсем нет!
Сюда просто так не попадешь, – продолжал Моисей Аврамович. – В мою камеру, простите, палату, селят только за особые заслуги! Заслужить надо! Скажите, что в стране сейчас творится? Кто генсек нынче?
Нет уже генсеков. Да и страны прежней нет. Советский Союз приказал долго жить…
Неужели? Впрочем, я так и думал. А когда сие событие произошло?
В девяносто первом.
Ошибся на пять лет. Ну да ладно! И кто сейчас во главе государства российского?
Ельцин. Президент Ельцин.
Не слышал о нем. Потом мне все подробно расскажете. Ну-с, а теперь давайте, Владимир Андреевич, начистоту о себе! А?
Честно говоря, не хочется.
Но вы надеетесь быстро отсюда выбраться? – спросил он.
Ну да! – неуверенно протянул я. – Конечно!
Он склонил голову набок и молча меня разглядывал.
Знаете, сколько я здесь нахожусь? – И, не дожидаясь ответа, сказал. – Тридцать пять лет! Понимаете, тридцать пять?
Почему так долго? – у меня пересохло в горле. – За что?
Мне было двадцать четыре. Вся жизнь впереди. Я заканчивал физтех. Занимался перспективной разработкой. Впереди было блестящее будущее. Меня наперебой приглашали в «почтовые ящики». Через три года я стал бы кандидатом наук. А там…- он махнул рукой. Помолчал, размышляя. Продолжил свой рассказ. – В мае шестидесятого поехали с друзьями на рыбалку. Внезапно, дождь, гроза. Я сидел на берегу, не обращал внимания на ливень. Вдруг - разряд молнии! Сквозь меня прошел. Я – без сознания. Друзья отвезли в больницу. Три дня провалялся в коме. Затем пришел в себя. Вроде, все нормально. Ан - нет!
Он встал и, заложив руки за спину, стал мерить шагами палату.
Со временем стал замечать за собой странное. Как только в гневе я что-то мысленно пожелаю человеку, хорошее или плохой, то это непременно сбудется! Ну, знаете, как это бывает. Чертыхнешься про себя, мол, чтоб тебе неповадно было. И ап! Это с человеком обязательно произойдет! Надо только представить объект в воображении, увидеть его мысленно. А человека на следующий день увозит «скорая» с острым приступом язвы, например. Телепатия, очевидно, или что-то в этом роде…Как-то похвалился друзьям: я – Бог! Все, что пожелаю, непременно сбудется! Поспорили на ящик коньяка. У товарища телевизор смотрели. Вы, наверное, не помните, были такие ящики с миниатюрным экраном. КВНы назывались?
Я кивнул. Слышал о таких. Он продолжал:
Ну, так вот! А как раз показывали парад с Красной Площади. Тут Микоян на весь экран. Я говорю, смотрите, ему сейчас плохо будет. Напрягся, представил себя старым немощным стариком, больным, никому не нужным, с надорванным сердцем. И мысленно повторяю про себя: «Ой, как сердце болит! Как же оно болит!»
Через два дня в «Правде» читаю сообщение ТАСС: «Председатель Совета министров СССР Анастас Иванович Микоян с сердечным приступом находится в больнице». Кто-то меня после этого выдал. Арестовали. Я сначала думал, шуточки-прибауточки. Скоро выпустят! Времена не те! Фигушки! Сначала держали в тюрьме, хотели «срок» намотать. Потом - «психушка» Когда удостоверились в моих способностях, стали их использовать на полную катушку. Надо устранить кого-то из политических противников? Навести порчу? Болезнь? Показывали мне кадры кинохроники или фотографии этого человека. Действовало? Еще как! Но держали взаперти! Все время! На прогулку, правда, выводили!
Моисей Аврамович подошел ко мне и стал зло трясти за плечи.
Понимаешь?! Всю жизнь взаперти! Под надзором! Круглосуточным. Хуже, чем в тюрьме! Жизнь прошла мимо! Ни семьи, ни любимой работы, ничего! Н-и-ч-е-г-о! Правда, ни в чем отказа не было. Любые книги, любое желание исполнялось мгновенно. Женщины? Пожалуйста! Но я хотел любить, хотел спать с одной-единственной, любимой женщиной, засыпать и просыпаться вместе с ней, воспитывать детей, заниматься наукой, ходить по первой зорьке с удочкой на речку. Это была бы моя жизнь. Какая-никакая, но моя! Только моя! И ничья больше!
Он с размаху упал на кровать. Закрыл голову руками. Зарылся лицом в подушку. Замолчал. Я не знал, что сказать, как успокоить. Спустя пару минут, он поднялся:
Извините! Мне немного тяжело рассказывать!
Ничего, ничего! – быстро ответил я. – Мы можем потом поговорить!
Нет, нет! Ничего! – И он продолжил свой монолог. - Я взбунтовался! Перестал слушаться ИХ. Отгонял от себя плохие мысли, которые могли возникнуть в отношении других людей. Не дай Бог! Меня пичкали лекарствами, подавляющими волю. Сначала это помогало ИМ держать меня в повиновении. В узде. Но однажды…Однажды все кончилось. Я утратил свои способности. В один миг! Навсегда! ОНИ не поверили мне. ИМ казалось, что я ИХ искусно обманываю. Потом Они поняли, что я не придуриваюсь, что действительно лишился своих способностей. Но ОНИ до сих пор держат меня здесь. На всякий случай. А вдруг все вернется? Вдруг я опять смогу быть ИМ полезен? Кроме того, я слишком много, оказывается, знаю! Мне даже телевизор не разрешают смотреть, газет не дают. Не дай Бог, я сделаю какую-нибудь глупость! Понимаете, Владимир Андреевич?
Понимаю.
Да ни черта вы не понимаете! Я уже привык. Привык к казенным учреждениям, к белым халатам, к бездействию, к ежедневным часовым прогулкам, к лекарствам, к лени, к апатии! Только книги меня спасают. Книги и работа мысли. Вы – первый человек, с которым я вот так непринужденно общаюсь за последние пять лет. Вот и спешу выговориться. Плевать на «жучки», на видеотехнику, установленную в камере. Да, в камере! Здесь не больница! Здесь самая настоящая тюрьма! Видите, видите, наблюдают за нами? – он показал на прицелы видеокамер, установленных по углам палаты. Тут мой сосед враз остыл, его взгляд потух. - Вы уж меня извините, Владимир Андреевич, за такое словесное недержание. Давненько ни с кем из нормальных людей не общался…
Да, ничего, ничего!
А вы-то как здесь оказались? Я недаром спросил, за что? Просто так сюда не попадешь…Только шепотом рассказывайте. Чтоб ОНИ не услышали.
Я наклонился к курчаво-волосатому уху и шепотом рассказал Моисею Аврамовичу все, с самого начала и до сегодняшнего дня. Тоже выговорился. Излил все без утайки.
И вот меня привезли сюда. Сказали, что всего на две недели. Но после вашего рассказа, Моисей Аврамович, мне становится страшно.
Сосед оживился.
Я как раз увлекся историей сновидений. А ну-ка поподробнее, пожалуйста!
Мы проговорили до поздней ночи.
На следующий день меня стали таскать по процедурам и врачебным кабинетам. Регулярно делали мне энцефалограммы, прикрепляли к голове какие-то датчики, сканировали мозг. Меня пичкали сотнями таблеток, делали десятки уколов. Каждый день мне приходилось заполнять какие-то тесты, а разговоры с врачами походили, скорей на вежливые допросы. Так продолжалось целыми днями. Два раза мне вводили даже «сыворотку правды». Я отключался. Что бормотал в таком состоянии, не знаю до сих пор. Но, судя по растерянным лицам медиков, ничего экстраординарного они во мне не находили.
Два раза в неделю навещала Инга. Она видела, что я нахожусь в подавленном состоянии, но старалась подбодрить меня.
Ничего, скоро все закончится…Поедем домой. Глебушка очень ждет. Скучает.
Как мои старики?
Нормально. Я им сказала, что ты в командировке. Не хотела их расстраивать.
Правильно сделала!
По вечерам мы долго беседовали с Моисеем Аврамовичем. В основном говорил он. Слушать его было крайне интересно.
Еще незабвенный Зигмунд Фрейд называл сновидение «осуществленным желанием», - мы гоняем крепкие чаи, сидя каждый на своей кровати. Пить в таких количествах чай нам разрешали беспрепятственно. – Есть такая красивая древняя легенда. Боги, когда создавали человека, долго спорили, куда спрятать секреты жизни. Предлагали захоронить священные тайны на вершине самой высокой горы, скрыть их глубоко в недрах земли или на дне самого глубокого океана. Но, в конце концов, все единодушно согласились с самым мудрым предложением одного из богов. Тот сказал: «Давайте спрячем все самые тайные, сокровенные знания внутри самого человека! Он никогда не сможет проникнуть в самого себя!» Так и сделали, как гласит легенда. Но боги ошиблись. Мы стали видеть сны. Сны, показывающие нам все тайны, все сокровенные знания, спрятанные в самом человеке. Правда, по утрам большинство из нас о них забывает или помнит лишь смутно. А вы, очевидно, помните их слишком отчетливо и ярко. Да?
Я кивнул:
Правда, не часто. Иногда. Сам не знаю, как это у меня получается.
Так вот, – продолжал Моисей Аврамович. – Издавна считалось, что тайна сновидений открывается только тем людям, которые развивают свое индивидуальное сознание, выбирая единственно правильный для них духовный путь. Индийские философы считают, что сны – это не только способ лучше узнать себя, разобраться в своих желаниях и проблемах, снять эмоциональное напряжение, но еще и окно в другую реальность, выход в запредельные дали, миры. Вот вы, уверены, Владимир Андреевич, что сейчас, сию минуту живете в реальности? В настоящей реальности. Что все это, - он обвел рукой вокруг себя. – Это и есть ваша жизнь? Жизнь, для которой вы предназначены?
Я не ожидал такого вопроса.
М-да… Конечно!
А может, вы ошибаетесь? – хитро прищурился сосед. – Может, именно сны и есть наша всамделишная, реальная жизнь? А? Может, только ночью мы проживаем свою настоящую реальность? Никогда об этом не задумывались?
Я отрицательно покачал головой.
Я лично сторонник такой теории. Обратное еще никто не доказал. И не только поэтому. Я действительно стал здесь, в этих четырех стенах философом. Потому что моя жизнь или то, что происходит со мной днем, скорее похоже на сон. Лишь по ночам я становлюсь тем, кто я есть на самом деле. Вернее, кем должен был стать…Мне снится, что я молод, полон сил, у меня красивая жена, дети, любимая физика…
Моисей Аврамович замолчал, горестно вздыхая.
- Впрочем, мы отвлеклись. Сны всем снятся. Еще психолог Роберт сказал, цитирую по памяти. У меня отличная память, – засмущался Моисей Аврамович. – Пришлось развить ее здесь, чтобы на самом деле не сойти с ума. Цитирую: «Человек, лишенный способности видеть сновидения, через некоторое время впадает в безумие, ибо масса несформировавшихся, обрывочных мыслей и поверхностных впечатлений будет накапливаться у него в мозгу и подавлять те мысли, которые должны целиком сохраняться в памяти». В этом плане вам повезло, Владимир Андреевич. А Аристотель предлагал руководствоваться наяву именно сновидениями. Правда, он советовал это только художникам и философам. А кто из нас не является творцом? Зачем нам снятся сны? Я долго думал над этим вопросом. По-моему, цель сновидений – сортировка информации на необходимую и бесполезную. Подобно магнитофонной записи, которую мы стираем, когда она нам больше не нужна, и в последующем записываем на ее месте что-либо другое. В нашем случае - информацию будущего. Или прошлого. Сновидение – наш внутренний аналитик. Это та книга, которую нам всем надо научиться читать между строк, выискивая скрытую логику. Вам снится, Владимир Андреевич, история, которая будет, но лучше бы, чтобы она не случилась. Лучше ей не быть! -
В возбуждении Моисей Аврамович опять стал нервно ходить по палате-камере.
- Что такое вещий сон? – задал он риторический вопрос и сам начал на него отвечать. – Такое сновидение предупреждает о том, что будет, просто обязано произойти, показывает, к чему ведет нас судьба! Вещий сон своим появлением предупреждает о необходимости быть готовыми к событиям, которые неминуемо произойдут. Если рассматривать жизнь, как заданную свыше программу, то такого рода сны – предупреждение и напоминание о необходимости достойной встречи грядущего! С одной стороны, вам повезло, Владимир Андреевич! – Повторил Моисей Аврамович. - Многие философы и мыслители считают сновидение – особым состоянием душевной деятельности, более высокой ступенью в развитии духа, высшим разумом! С другой стороны, я вам не завидую…Жить чужими болями, бедами и несчастьями – это под силу только сильному человеку. Но вечно так продолжаться не может, Володя…Когда-нибудь вы сломаетесь. Дай –то Бог, чтобы это случилось как можно позже…
Суров солгал: меня целый месяц продержали в клинике ФСК.
- Сейчас вам снятся ваши провидческие сны? – участливо спрашивал меня Аристрах Петрович. Наверняка, под белым халатом спрятаны погоны, ну никак не ниже подполковника!
Снятся, но какие, не помню, - уклончиво отвечал я. Шиш, я тебе что-то скажу. И Моисей Аврамович посоветовал держать язык за зубами. На скользкие темы мы с соседом продолжали общаться исключительно шепотом, близко наклонясь к ушам друг друга. Чаще всего в ванной, включив воду под сильным напором. Нехай записывают на видео! Зато услышать ничего не смогут. – Обычные сны. В последнее время чаще всего эротические. Вы же меня здесь уже третью неделю держите…
А какие сны? – упорствовал он. – Яркие, цветные?
Я вспоминал незабвенного Петра Сергеевича и его предостережение.
Да нет, обычные, - повторял я. – Черно – белые. И вообще, я чувствую себя превосходно, полностью здоровым!
И действительно вещие сновидения меня не посещали. Один только раз…
Ну, бля, когда же зарплату выплатят? – Семеныч маркировал капселя. Маркировал их зло, остервенело. Это было сразу заметно – по его судорожным, резким движениям, по его насупившемуся, угрюмому, небритому лицу. – Начальство вон жирует, а я без копейки третий месяц сижу. С женой надоело объясняться…
Рядом с ним в раздаточной камере сижу и я, рабочий Александр Демичков. У меня жены пока нет. Есть только мама и младшая сестренка. Но мне не легче. Я даже Катюху не могу в кафе пригласить. Наш городишко, где каждый второй - горняк, полностью зависит от «Пионерской», нашей шахты.
Надоело! – говорит Семеныч. – Уеду я!
Это он повторяет каждую смену. Но своей угрозы старый шахтер никогда не выполнит. Некуда ему уезжать, да и не на что. Хотя он уже лет тридцать работает шахтером, пенсию получает. Таких спецов, раз-два и обчелся! Его на «Пионерской» все уважают.
Сань, - обращается он ко мне. – Дай водички. Чего-то в гор…
Договорить он не успевает. Сначала раздается негромкий хлопок, потом я вижу яркую вспышку. Меня отбрасывает в сторону. Дальше ничего не помню. Очнулся в полной тишине, со лба капает кровь. На мне - осыпавшаяся порода. Очухался. Встаю, отряхиваюсь и, покачиваясь, иду к выходу. Рука не слушается, висит, как плеть. Бережно прижимаю ее к телу. На одеревенелых ногах медленно бреду по темным вольфрамовым штольням. Голова гудит. Мне навстречу бежит человек. Он что-то кричит мне. Я не слышу. Наконец, до меня доходит. Я понимаю по шевелению его губ, что он меня спрашивает:
Где Семеныч? Семеныч где?
Я показываю здоровой рукой вдаль, вглубь штолен. Он бежит туда. А я продолжаю идти к выходу, к свету. Выхожу. И тут раздается сильнейший взрыв. Ударной волной меня швыряет на землю. Опять теряю сознание.
Это был самый страшный день на «Пионерской», во всем нашем Шахтерске. Под завалами погибло 37 человек. В штольне сдетонировало почти 900 килограммов аммонита, что в тротиловом эквиваленте равняется примерно 750 кэгэ. В раздаточной камере теперь только оплавленные камни и куски человеческого мяса. Металлическую дверь отбросило почти на сто метров. Мне повезло, я выжил. Единственный. Хотя обгорело почти тридцать процентов кожи. Особенно пострадало лицо. Теперь за меня Катюха точно замуж не пойдет.
Сначала грешили на заводской брак капселей. Эту версию взрыва затем отвергли. Но, как всегда, стрелочника нашли быстро. Комиссия установила, что причиной взрыва стали «халатные, ненадлежащие действия раздатчика». Семье Семеныча ни копейки не выплатили. А «Пионерская» вновь заработала через четыре дня. Шахтеры опять спустились под землю. Надо было кормить семьи…
Все это шепотом под звук сильной струи воды, бьющей в белое корыто ванной, я рассказал Моисею Аврамовичу на следующее утро.
Что делать? – спросил я его. – Мне нужен ваш совет.
Он почесал бородку, крякнул и спросил в ответ:
А вы сами, как думаете?
Наверное, надо предупредить! А? Двадцатое число через три дня. Люди погибнут! Погибнут, почем зря?
Мой многомудрый сосед долго смотрел на меня.
Этот шаг будет правильным и естественным для вас, Владимир Андреевич. Но он ничего не изменит. Н-и-ч-е-г-о! Совершенно! Не рванет шахта сегодня, завал случится завтра. Не эта шахта, так другая. И вы не в состоянии ничего изменить! Надо полностью менять саму систему! Систему жизни, наших взглядов и принципов, наш менталитет, в конце концов! А это, к сожалению, случится не скоро. Не при нашей жизни. А вы пострадаете, Владимир Андреевич! Пострадаете из-за вашего правдолюбия и любви к ближнему!
Так что мне делать? – отчаявшись, прошептал я.
А ничего! – повеселел Моисей Аврамович. – Живите, как жили. Вы что же, хотите, чтобы вас, как меня, продержали здесь всю жизнь?! Хотите?!
Я резко замотал головой.
Ну вот, видите. А если ОНИ убедятся в ваших способностях, поймут, что это не бред больного воображения, поверят доказательствам, вам придется делить со мной эту тюремную палату до скончания жизни! Вашей жизни! Хотя о таком соседе, как вы, я, признаться, давненько мечтал!
Возразить мне было нечего. Следующие три дня я провел, как на иголках. Почти не спал. Несколько раз я почти убедил себя пойти к НИМ и сознаться. Рассказать о скорой трагедии. Но слова, сказанные Моисеем Аврамовичем, в последний момент останавливали меня. Я видел Ингу и Глебушку. Как они будут жить без меня? Как я смогу прожить без них? Черт! Мои самые родные человечки оказались мне ближе безвестных шахтеров с загорелыми от копоти и въевшейся навеки угольной пыли лицами. Я ничего не мог с собой поделать…
Двадцатого октября я все делал по заведенному ранее порядку, автоматически. Встал. Покурил. Умылся. Позавтракал. Выпил чая. Пошел на процедуры. Затем на прогулку. Непрестанно поглядывал на часы. Произошло, размышлял я. Уже случилось. Вот подъезжают «скорые» и пожарные. Пытаются в завалах отыскать живых. Но живых нет. Все погибли. Кроме Саши Демичкова, за которого Катюха так и не выйдет замуж…
Спустя месяц меня без всяких объяснений выписали. Просто однажды днем в палату зашел Аристарх Петрович
Вас выписывают, - отрывисто бросил он мне. – К сожалению, подполковник Суров ошибся в вас. Или вы ловко обвели его вокруг пальца. Ничего странного в вашем поведении мы не обнаружили. – Он развел руками. - Кстати, Вадим Олегович был против вашей выписки. Яростно протестовал. Ладно, готовьтесь. Ваша жена через час будет здесь. Ее уже предупредили.
Больше врач с подполковничьими погонами ничего говорить не стал. Вышел из палаты.
Повезло! – обнял меня Моисей Аврамович. – Как вам повезло! Завидую! Белой завистью! Скоро будете дома, с семьей.
Я был несказанно рад, но меня тревожила судьба моего доброго соседа.
А как же вы, Моисей Аврамович? Что же с вами будет?
А, - махнул он рукой. – Ничего! Останусь здесь. Видно, так и придется здесь свой век скоротать. А может, еще кого-нибудь подселят. Вдвоем-то веселее будет.
Я заметил в его глазах слезы.
Я так этого не оставлю! Надо бить во все колокола! Я пойду к губернатору, в Кремль напишу! Журналистам расскажу о творящемся здесь беззаконии!
И что? – иронично посмотрел на меня Моисей Аврамович. – Думаете, вам поверят? У вас на воле, наверняка, сложилась репутация, м-м-м, не вполне здравомыслящего человека…Ведь так?
Я кивнул.
Ну вот, видите. А дразнить гусей не стоит! Вас опять могут упечь сюда. Хотя я и рад буду соседству с вами. Но, право, оно того не стоит! Тем паче, что идти мне некуда. Совершено. Ни семьи, ни угла, ни работы, ни денег. Я уж как-нибудь здесь свой век доживу. А вам, Владимир Андреевич, желаю удачи и счастья! Обыкновенного человеческого счастья!
Мы крепко обнялись. Моисей Аврамович зашептал мне в ухо:
- И запомните, крепко запомните! Вы – не мессия, не ангел, не дьявол! Вам не по силам эта ноша. Постарайтесь сделать счастливыми хотя бы своих близких! Это главное! В мире слишком много зла, бед и несчастий. Вы всем помочь не сможете. Помогите хотя бы себе! Именно этого я вам желаю от всей души!
Инга уже ждала меня в кабинете Аристарха Петровича.
Ну что, забирайте своего благоверного, - рассмеялся врач. – Видите, мы возвращаем вам его в целости и сохранности!
Дома первым делом я перерыл газеты. Искал заметку о взрыве на «Пионерской».
Что ты ищешь? – спросила Инга. – Ты даже сына еще не поцеловал!
Сейчас, сейчас! – напрасно я надеялся. То, что должно было произойти, все-таки случилось. Сердце ушло в пятки. – Черт!
Жена заглянула через плечо.
Об этом ЧП уже две недели говорят, - сказала она. – Столько трупов! Сын Евдокии Пантелеевны, соседки нашей из пятого подъезда, погиб там.
Вдруг она замолчала и подозрительно посмотрела на меня.
- Только не говори, что это тебе приснилось! - она стала рвать газету на клочки. – Что ты хотел их спасти! Не говори!
Я хотел, - стал оправдываться. – Но не сделал этого. Иначе я бы остался там навсегда! Поэтому промолчал.
Господи! Когда же это закончится! Мне уже надоело! Тебя в городе давно считают сумасшедшим! Я не хочу жить с психом.
Перестань! – Я гладил ее плечи. – Все, меня отпустили! Все будет нормально!
Ты без работы. На что мы будем жить? У тебя же сын растет!
Все образуется. Я найду работу, ребенок ни в чем не будет нуждаться. – Я кивнул головой в сторону детской, где посапывал Глебушка. – Клянусь, что мои сны, даже если мне что-то приснится, никогда не выйдут за пределы нашей спальни. Хорошо? Обещаю! В последний раз!
Я присел на корточки перед Ингой и взял ее руки в свои. Жена шмыгнула носом и прижалась ко мне:
Ты обещаешь? – Я кивнул. – Я тебе верю. - Она сильно стиснула мою шею руками. – Но, действительно, в последний раз! Ты всегда старался спасти других. Так спаси и сохрани сейчас свою семью! Пока не поздно…
ХХХ
Это только кажется, что знать будущее, свое или чужих людей, – неслыханное везение! Не дай вам Бог, испытать такое! Представьте себя на моем месте. То, что произойдет через сутки - двое и о чем вы прочтете только в газетах, да еще, может быть, вам покажут по телевизору в выпусках новостей, вы детально видите в своих красочных и реальных до тошноты снах – уже сегодня. Вас убивают реально, наяву. Вы вживаетесь в шкуру солдата - срочника Кравченко, которого боевики взяли в плен, а затем, как барану, отрезали голову. Вы проживаете последние минуты жизни комбата Чернышова, заживо сгоревшего в танке всего за две минуты в воюющем Грозном на площади Минутка. А у него остались жена и двое детей в «общаге» на окраине Челябинска, да старенькая мама в Калуге.
Как назло, в стране, да и в мире, все шло плохо, ужасно плохо, как никогда плохо! Казалось, мир сошел с ума! Где-то шли войны или, как это называлось модным словом, локальные конфликты, менялись правительства и режимы, поднимались бунты, разгорались революции, повстанцев расстреливали, врагов пытали, деревни вырезали, города бомбили, дома взрывали, устраивали терракты и контртеррористические операции, проводили «зачистки» и облавы; где-то был настоящий голод, свирепствовали эпидемии и болезни, кто-то умирал от жажды или холода; взрывались нефтяные вышки, случались наводнения, поезда сходили с рельсов, шахтеров засыпало землей, корабли тонули, самолеты падали на землю…
Странные сны участились. Я пристрастился курить ночью. Просыпался в поту, в ушах еще стояли крики умирающих людей, выстрелы, кровь и ужас. Я шел на кухню и курил до рассвета. На приличную работу устроиться не мог. Почти все в городе упрямо считали меня сумасшедшим. Но повезло: взяли ночным сторожем на автостоянку. Работал сутки - через двое. Но от снов убежать не удавалось. Договорился с начальством дежурить через сутки - за незначительную прибавку. Ничего не помогало. Жил в своих страшных снах, в постоянных кошмарах и стрессах. Иной раз хотелось кричать от бессилия и злобы. Хотелось что-то предпринять, позвонить, предупредить людей о готовящихся бедах, несчастьях, напастях и горестях. Но я помнил, как со мной обходились раньше и относились к моим предупреждениям те, кто хоть что-то решает в этом мире. Окончательно прослыть сумасшедшим мне не хотелось. Тем более, я обещал Инге жить, как нормальный человек, что, правда, мне удавалось с трудом. Жажду деятельности я заглушал водкой. Когда мертвецки пьяный приходил домой, засыпал сразу и безмятежно. В таком состоянии мне ничего не снилось! Я спал спокойно. Жаль, что больше мне ничего не помогало. Я превратился в мрачного, раздражительного и замкнутого типа. Беспричинная злоба стала моей спутницей. Иногда хотелось кому-то дать в морду, забить ногами до смерти. Несколько раз, будучи пьяным, я завязывал драки. Однажды на меня полезли с ножом, я обезумел, долго бил подонка головой о кафельную стену пивной, чуть не зарезал бедолагу. Благо случайные собутыльники меня вовремя от него оттащили. В такие минуты, будь у меня оружие, я, не раздумывая, разрядил бы его в эту праздную и веселящуюся толпу, которую, кроме своих ничтожных и гнусных проблем, больше ничего не интересует. Я бы с удовольствием разрядил пистолет или магазин автомата - веером - от живота - в эти ухмыляющиеся рожи, владельцев которых заботит только собственное благополучие, и ради этого готовых рвать, сталкивать, предавать и убивать. Я стал циником и пессимистом. Как Инга выносила меня, не понимаю…
Правда, один-единственный раз я нарушил данное жене обещание. Долго крепился, но, в конце концов, не выдержал. Когда жена была на работе, я позвонил матери лопоухого «салаги» Кравченко - в жалком, третьего срока, обмундировании.
Здравствуйте Надежда Ивановна, - глухим голосом сказал я, - Извините, что беспокою вас. Меня зовут Володей, звоню из Великореченска. Я знаю, как погиб Олег, ваш сын.
Кто вы? – голос на другом конце провода был безжизненным. – Вы из Чечни?
Да нет же! – я повторил. – Меня зовут Володей, я из Великореченска. Выслушайте меня! Я знаю, что вам звонили чеченские боевики. Потребовали миллион за освобождение Олега. Но вы им не верьте! К сожалению, ваш сын погиб. Простите…
Откуда вам это известно?
Долго рассказывать, - я замялся. – В общем, мне снятся странные сны, которые спустя короткое время имеют обыкновение сбываться. Я увидел во сне, как боевики казнили вашего сына…Уже месяц, как он мертв. Извините…
Вы не чеченец? – осторожно спросила она.
Нет! Я знаю, что вы продали квартиру, одолжили кучу денег и собираетесь в Чечню, чтобы выкупить сына. Прошу вас, не ездите туда! Не надо! Олег погиб, его не воскресишь!
Дайте мне ваш адрес! Я приеду к вам! Поговорим.
Как ни странно, адрес я почему-то дал.
Через три дня в квартире раздался звонок.
Володя, - удивленно сказала Инга, входя в комнату. – Это тебя…
На пороге стояла женщина лет пятидесяти, с глубоко впавшими, но удивительно яркими лучистыми глазами. В руках у нее была небольшая спортивная сумка. Я понял, что это мать солдата Кравченко.
Вы Владимир Андреевич! – утвердительно сказала она.
Я кивнул, пропуская ее в квартиру.
Одна его растила, муж бросил, - Надежда Ивановна сидела на кухне и говорила. Я ее не перебивал. – Поздний ребенок. Уже не надеялась родить…Рос тяжело, постоянно болел, был слабеньким. На трех работах надрывалась, чтобы не хуже, чем у других, чтобы Олеженька всегда был одет, обут, накормлен, летом в лагере пионерском отдохнул. Единственный он у меня, - извиняющимся тоном добавила она. – Я и деньги накопила на институт. Все бы отдала, всем бы заплатила, чтобы он поступил! Так хотела, чтобы он юристом стал! А он: «Нет, мать, я в армию сначала пойду. Хочу настоящим мужчиной стать! Проверить себя! А как вернусь, сразу поступлю!» Поступил…, - она замолчала на секунду, потом продолжала. – До армии спортом занимался, боксом. Первый разряд. Часто писал. Сначала из «учебки», потом из части. Служил в ВДВ. Гордился этим. Я-то, дура старая, поначалу не поняла, что он в Чечне. Писал, в Краснодарском крае служит…Виноград, солнце…Весело писал: «Погода прекрасная, кормят хорошо, в увольнительные часто пускают». А в это время в него стреляли! И он стрелял…А две недели назад мне позвонили. Голос такой с кавказским акцентом. Сказал, что Олежка в плену. Мол, если через месяц не будет миллиона рублей, они его зарежут, как барана. Поторопись, мол, мать. А мы всегда небогато жили. Я - в военкомат сначала, сделали запрос в часть, оттуда сообщили, что сынок пропал без вести. Умоляла военкома, мэра Саратова, помогите, найдите деньги, люди добрые, один он у меня! Ничего…Тишина. Все выражают сочувствие, не больше. Я Ельцину написала. Никакого ответа! Пришла отписка: мол, письмо получено и все! Кинулась по бизнесменам: мой сын вас там защищал. А они мне: мы его в Чечню не посылали…Пришлось быстро, за бесценок продать квартиру, одолжила деньги у знакомых. Уже готова была выехать в Чечню. А тут ваш звонок…
Что я мог ей сказать? Как утешить?
Надежда Ивановна, - я тщательно подыскивал нужные слова. – Надежда Ивановна, родная, Олега убили…Его убили через неделю после того, как он попал в плен…
Как, - хриплым голосом спросила женщина. – Как он умер? Рассказывайте, все! Не беспокойтесь, я все слезы уже выплакала…
Его зарезали… - мне было тяжело. Более страшных слов мне в своей жизни говорить не приходилось. Я не мог поднять голову и посмотреть женщине в глаза. - У бандитов был какой-то праздник. Они решили жертвоприношение сделать…Связанного положили животом на землю. Один из них сел ему на спину, рукой за волосы поднял его голову, другой рукой кинжалом перерезал Олегу горло от уха до уха. Он умер мгновенно, совсем не мучался…
Надежда Ивановна всхлипывала, закрыв лицо руками. Я молчал, сказать больше мне было нечего. Затем она посмотрела на меня, на лице не было ни кровинки.
А вы уверены, что не ошибаетесь? Что не ошиблись?
Я только скорбно кивнул головой.
Мне сердце материнское подсказывает, что он жив! – она прижала руку к левой груди. – Просит моей помощи…Я все-таки поеду туда. Если есть хоть один шанс…
Я стал ее с жаром, настойчиво убеждать:
Надежда Ивановна! Я не хотел рассказывать, что произойдет с вами, если вы поедете в Чечню разыскивать сына. Но, видимо, придется это сделать! – Я набрал побольше воздуха в легкие и стал быстро говорить. – Полевые чеченские командиры обманут вас: возьмут у вас деньги за проданную ТОННЕЛЬ ДЛИНОЙ В ДВА САНТИМЕТРА квартиру, все, без остатка! Вы просидите несколько дней в сыром темном зиндане. А потом, после месяца скитаний по этой горной стране вас, оборванную, голодную, полуобезумевшую у Ножай-Юрта подберет колонна «федералов». Вы вернетесь домой, будете долго болеть, лишитесь памяти. Совсем лишитесь. Только о сыне будете помнить. Всегда помнить. Мне вас действительно жаль…И жаль вашего Олеженьку…
Уже в дверях, одевшись, она повернулась ко мне.
- А вдруг вы ошиблись? - она жалко улыбнулась. – Я же себе этого никогда не прощу! Если есть хоть один шанс из тысячи, что сынок жив, я должна туда поехать!
Я понял, иначе Надежда Ивановна поступить не могла. Больше я ей никогда не звонил.
ХХХ
Константин Иванович без остановки мерил шагами свой огромный кабинет. Пушистый ковер скрадывал его шаги. У него издавна, с юности, появилась такая привычка: когда он размышлял о чем-то важном или ему предстояло принять трудное решение, он грыз ногти. Вот и сейчас он не удержался и зубами сминал тщательно отманикюренный мизинец. Этой привычки у него в детстве не было, а вот на тебе, появилась, и служила причиной головной боли педикюрши Вали, к которой Константин Иванович на протяжении последних пяти лет наведывался каждую неделю. Зато это помогало размышлять и, в конце концов, принимать верные решения. Иначе он бы не сделал столь головокружительной карьеры. До 87-го Константин Иванович работал начальником цеха на заводе железобетонных конструкций, хоть даже в партии не состоял. Жил, как все, - не лучше и не хуже многих. Подрастал сын, со всей семьей ежегодно выбирались к морю. Перестройка подняла скромного труженика до заоблачных высот. У Константина Ивановича обнаружился редкий дар талантливого демагога и, еще более редкий - одаренного организатора. Пообминавшись и пообтершись в закулисной политической возне и сутолоке, он вошел во вкус, и открыл в себе талант мастера изощренных аппаратных интриг. Эта способность быстро вознесла его на городской политический олимп, и Константин Иванович Синелобов уже второй срок - в качестве мэра Великореченска - рулил городом. Должность принесла ему огромные деньги, популярность и нужные связи в Москве. Сегодня Константин Иванович решал главный для себя вопрос своей дальнейшей жизни и карьеры – выдвигать свою кандидатуру на пост губернатора края или нет. Правда, до выборов оставался еще год, но принципиально вопрос нужно было решать уже сейчас.
В принципе, хозяин города этот выбор для себя давно сделал, но оттягивал сладостно-мучительный момент окончательного решения. Нужные и высокие люди в столице, которым он сам в новой должности будет - ой как нужен, давно подбивали его на этот шаг.
Некстати зазвонил телефон.
-Да.
Константин Иванович, это ваша жена, – пропела секретарша, чей медовый голос сразу предполагал наличие длинных и стройных ног. – Буквально на минуту…
Соедини, – проворчал Синелобов, недовольный тем, что ему помешали размышлять о приятном.
Костюша! – заворковала Ниночка. – Зайчик, я после массажистки заеду к подруге. Мы с ней давно не сплетничали. Ты уж детей у няни забери. Хорошо, солнышко?
Хорошо. Только долго не задерживайся. Кстати, - вспомнил он. – У меня важная встреча в городе. И еще кое-какие дела. Буду у няни около восьми. Лады?
Лады!
До вечера!
Пока!
Константин Иванович положил трубку на рычаг и улыбнулся. Он любил свою молодую жену. Четыре года назад, когда он уже что-то представлял собой в Великореченске, после взаимной нелюбви, ссор и нескончаемых выяснений отношений с первой женой ему пришлось уйти из бывшей семьи. Правда, он считал, что поступил благородно, все добро, квартиру и «Жигули» оставил Маше. Той семье он и сейчас, естественно, помогал: обеспечивал деньгами, сына устроил в престижную школу, парень, конечно, ни в чем не нуждается. А как же, он же носит его, отцовскую фамилию. Он видится с Вадимом регулярно, минимум раз в неделю. С сыном отношения замечательные, правда, тот охламон и дармоед. Учится неважно. Да ладно…
С Ниночкой Синелобов познакомился четыре года назад. Эффектная молоденькая блондинка работала у шефа пресс-секретарем и Константин Иванович, что называется, «запал» на нее. После какого-то банкета хмельной Синелобов затащил ее в свой кабинет и прямо на кожаном диване у окна у них все и случилось. А уже через две недели они подали заявление в ЗАГС. Немало повидавший в жизни и искушенный во всех ее перипетиях, сорокавосьмилетний мужик знал, что Ниночка стала его женой не от большой любви. Просто ей нужен был солидный, богатый муж. Он с радостью согласился на это. Нина стала хорошей женой и не изменяла Константину Ивановичу. Он это твердо знал. Перед свадьбой Синелобов поставил перед молоденькой невестой только одно условие: в первой год совместной жизни родить ребенка, обещая в дальнейшем не ограничивать ее свободу. Ниночка постаралась и родила двойняшек - мальчика и девочку. Константин Иванович поздних детей любил самозабвенно. Нанял опытную образованную няню, от которой, если позволяли дела, детей забирал сам, не доверяя этой миссии даже личному водителю Мише, заодно выполнявшему функции личного телохранителя и знавшему, ой, как много, о «деликатных» делах своего шефа. Бывший спецназовец и «афганец», он прошел с Синелобовым и Крым и Рим…Не потому что шеф не доверял тому детей, просто он любил повозиться после трудного рабочего дня с Колюшей и Оленькой, которые были для него самыми дорогими существами на свете. Теперь Константин Иванович прекрасно понимал, почему внуков любят больше, чем детей. Поздняя отцовская любовь слепа и эгоистична в своей жертвенности.
Константин Иванович поднес к уху мобильный:
Миша, будь готов через десять минут. Заедем за детьми, отвезем домой и прогуляемся. Есть еще в городе дела. Около девяти будешь свободен.
Он с хрустом и огромным удовольствием расправил плечи. В конце концов, решение принято, оттягивать нельзя. А то, что это кое-кому в крае не понравится, плевать. Пора жить по законам, которые создаешь сам, будучи уверенным в своих силах. А свою силушку Синелобов знал. Волков бояться, в лес не ходить! У Константина Ивановича и настроение резко улучшилось.
Когда они с Мишей подъехали к дому няни, немолодой отец, раскинув руки, чтобы обнять разом бежавших к нему двойняшек, громко рассмеялся и подумал, что в жизни ему, конечно, очень повезло.
И, когда они ехали домой по ночному, уже залитому огнями, городу, Константин Иванович даже зажмуривался от удовольствия, радостно тормоша малышей. И, когда на перекрестке, где их черный «БМВ» притормозил у зеленого кружка светофора, а рядом резко, подпрыгивая на старых рессорах, жалобно взвизгнув, остановились неприметные пыльно-белые «Жигули» с тщательно заляпанным грязью номером, и оттуда пружинисто выскочили двое молодых парней в спортивных «адидасах», с «калашами» в руках и стали поливать из тупорылых коротких стволов длинными очередями затемненные окна «иномарки», Константин Петрович ничего не успел понять. Он так и умер - с нежной, кроткой улыбкой, и ему не довелось узнать, что дети погибли сразу, даже раньше Синелобова, а Миша, верный ординарец, звериным, натасканным в южных горах чутьем, почуяв опасность, даже успел достать пистолет и свалиться через открытую дверь на асфальт. Но выстрелить не успел, видно, убийцы были профессионалами. Они добили Мишу очередью в голову. Побросали оружие и умчались. На все, про все, у них ушло не более пятнадцати секунд.
ХХХ
Я проснулся, Меня трясло и знобило, я был весь в поту. Только что увиденный сон вывел меня из равновесия. Я залез в тапочки и побрел, осторожно ступая, на кухню курить.
Мне не было жалко вороватого и довольного жизнью мэра Великореченска. Таких, как он, тысячи во власти, в стране. Типичный номенклатурный чиновник лихого времени. Я даже злился на него. Пусть бы погибал, но только один. До слез, до спазмов в горле было жалко малышей. В чем виноваты они, эти несмышленыши? И еще душила ярость и злоба, когда я вспоминал беспощадные холодные глаза равнодушных убийц, «выписанных» из Питера. Я знал, кто «заказал» убийство, как оно произойдет в самых мельчайших подробностях: как трое суток подряд проходила рекогносцировка, разрабатывался план, даже помнил номер «жигулей» и клички «киллеров». Я хотел забыть свой кошмарный сон, как…, кошмарный сон! Но не получалось. «Убийство будет завтра!» – строчкой из прилипшего шлягера стучало в голове – «Убийство будет завтра!». Решение я уже принял, но боялся оформить его действием. Опять просидел до утра на кухне, успел выкурить полпачки сигарет. «Но это в последний раз! – успокаивал я себя. – Пусть хоть весь земной шар исчезнет, ухнет в тартарары, я и рукой не шевельну. Если это не случилось бы завтра в моем городе…»
Утром я, конечно, Инге ни о чем не рассказал. Отговорился тем, что однокашник обещал пристроить на хорошую работу, надел свой лучший костюм и выскочил из дому.
Было около десяти утра. Я, казалось бы, бесцельно бродил по осенне-золотому городу, но неизменно оказывался все ближе и ближе к центральной площади, где находилась администрация Великореченска. Там на втором этаже и обретался сейчас мэр.
У входа в здание прогуливался постовой. Я остановился у урны – вроде бы для того, чтобы докурить и бросить туда сигарету, лихорадочно соображая, что бы предпринять. Рывком, отправив «бычок» в урну, я открыл тяжелую дубовую дверь. Мыслей, по-прежнему, никаких не было.
Я был впервые в этом здании. Меня поразила гулкая тишина. Обилие цветов в кадках и на подоконниках и тяжелый, неимоверных размеров красный ковер на полу. У турникета скучал вохровец. Я подошел.
Куда? – остановил он меня, презрительно оглядев мой костюм.
Понимаете, мне надо к господину Синелобову, – неуверенно, но торопясь, я стал выдавливать слова. – Очень важное дело. Он крайне заинтересован в моей информации.
Фыркнув, охранник стал монотонно повторять давно привычные слова:
Прием граждан по личным вопросам каждый второй понедельник месяца, по предварительной записи…
Я знаю, – мне пришлось перебить его. – Дело в том, что у меня к нему очень важное дело…
Глаза вохровца стали колючими, а лицо построжало.
Вот что, милейший! Если вам неймется, позвоните по внутреннему телефону в канцелярию, изложите суть дела. Сочтут нужным, назначат встречу. А теперь, прошу, мне не мешать!
Я поплелся к внутреннему телефону, висевшему в углу громадного холла. Рядом на стене был прикреплен список номеров различных служб мэрии. Я отыскал номер канцелярии и стал крутить диск.
Канцелярия! – раздался недовольный и резкий женский голос.
Простите. Моя фамилия Егорцев. Мне необходимо встретиться по чрезвычайно важному делу с Константином Ивановичем…
По какому?
Я не могу вам сказать. Поверьте, это очень важно!
Мэр занят. Зайдите через неделю. – Трубку сразу же бросили.
Я опять набрал тот же номер:
Послушайте, это действительно важно и, прежде всего, для самого Синелобова! Вернее только для него. Понимаете, его могут убить! – Я почти кричал, а милиционер, вытянув голову в мою сторону, я видел, внутренне подобрался.
Перестаньте хулиганить! Я вижу, вы звоните по внутреннему аппарату. Счас попрошу милицию отправить вас куда следует! Шляются тут всякие…- опять раздались короткие гудки.
Мой лоб покрылся испариной. Что же делать? Мент уже подозрительно, не отрываясь, глядел на меня. Надо уходить. И тут меня осенило. Я опять просмотрел лист с номерами телефонов, запомнил номер приемной мэра и быстрым шагом выскочил на улицу.
Я понял, что мне делать. Я стал собранным и энергичным, а в голове сложилась четкая картина. Я открыл дверь телефонной будки и набрал нужный номер.
Приемная, – раздался ласковый и доброжелательный голос.
Наташенька, день добрый. – Я вспомнил из своего сна имя нынешней секретарши главы Великореченска. - Соедините меня с Константином Ивановичем.
А кто его спрашивает? – голос стал еще более нежным и доверительным.
Скажите, что беспокоят из Москвы по поводу АО «Луч». – Мой тон стал напористым и уверенным. Я недаром упомянул фирму «Луч», главного конкурента Синелобова в борьбе за сферы влияния в городе. – И поскорее, пожалуйста, времени мало…
Одну минуточку. Сейчас переключу, – около минуты играла приятная музыка – секретарша переводила линию на шефа.
Слушаю, – Откликнулся на том конце провода приятный и сочный мужской баритон.
Константин Петрович, выслушайте меня внимательно. – Я говорил быстро, но не сбиваясь. - Вас «заказали». Сегодня вечером вас с детьми убьют. Заказчики – Грязнов и Искандер.
Кто это? – Голос вмиг стал требовательным и злым. – Почему вы меня пугаете?
Ну, вы же не будете отрицать, что с «Лучом» у вас, м…м, в некотором роде, противостояние. По вашу душу приехали киллеры из Питера.
Почему я должен вам верить?
А откуда мне, в таком случае, известно, что вы готовитесь идти на выборы и бороться за пост губернатора края, и вам обеспечена поддержка кое-кого из кабинета министров и Госдумы? – Я назвал несколько фамилий, которые мне стали известны из сновидения. – Поверьте, все очень серьезно!
Повисла тишина. Видимо, мэр размышлял над моими словами.
Хорошо, – раздалось в трубке. – Где увидимся и когда?
Вас «пасут», поэтому спокойно, не вызывая подозрений, выйдите из здания, сядьте в машину и поезжайте, - я на секунду замолчал, думая, где бы нам встретиться, - Встретимся в кафе «У Петрушки». Знаете, где?
Знаю. Но смотрите, если что, я вас в порошок сотру…Буду через десять минут. Как я вас узнаю?
Я вас узнаю.
Я повесил трубку и стал пересекать улицу. Краем глаза обратил внимание, как выскочил вохровец и стал озираться. Я усмехнулся. Кафе «У Петрушки» находилось неподалеку. Это было стильное кафе с умеренными ценами. Днем здесь народу было мало, поэтому без помех можно было поговорить. Ждать пришлось минут пятнадцать. Я успел выпить чашку кофе, но что-то еще заказывать не стал: денег было мало. Наконец у края дороги мягко притормозила мэрская машина. Сначала в кафе, настороженно ощупывая все вокруг цепким взглядом, вошел охранник Михаил. В зале я сидел один, и он сразу направился ко мне.
Это вы звонили?
Да.
Пройдемте в машину, здесь разговаривать не с руки, – я привстал. – Но прежде, мне придется вас обыскать.
Я понимаю. Конечно!
Михаил ловко и быстро ощупал мой костюм.
Теперь идите первым и садитесь на заднее сиденье.
Я пошел, ощущая на затылке все тот же острый, неласковый взгляд. Михаил открыл дверь и я сел рядом с мэром.
Добрый день, Константин Иванович! – Мой тон по-прежнему оставался уверенным и деловым.
Ко мне повернулся мужчина с приятными чертами лица и тщательно ухоженным седым бобриком волос:
Здравствуйте. Рассказывайте…
Руки он мне не протянул и мне почему-то стало весело:
Константин Иванович! Выслушайте меня внимательно. Сегодня вечером вы будете забирать у няни детей. Ваша жена Нина…- Синелобов резко взглянул на меня, но ничего не сказал, - ваша жена Нина, - повторил я, - не сможет этого сделать. Она после массажистки заедет в гости к подруге. Я знаю, что у вас важная встреча в восемь вечера. Вы возьмете детей, а вашу машину на улице Освобождения у светофора расстреляют убийцы. Они будут в грязно-белых «жигулях». Номер начинается на цифру 27. Не спрашивайте, откуда я это знаю. Поверьте, это правда!
Все, что вы мне рассказали, или бред сумасшедшего или провокация! – проговорил мэр. Казалось, он с усилием подбирал слова. – Но, если с моими детьми что-то случится… - Он резко рванул ворот моей куртки вверх. Стало трудно дышать. Михаил резко повернулся и предостерегающе поднял руку. – Я тебя, сука, убью!
Успокойтесь, Константин Иванович. Мне эта ситуация нравится не больше, чем вам! – я с трудом смог освободиться. – Я сам отец и понимаю ваши чувства…
Почему вы решили мне помочь?
Если бы детям не угрожала опасность, я бы и пальцем для вас не пошевелил. Вы меня не интересуете. Жаль, что город в ваших руках…Правда, и Грязнов с Искандером не лучше вашего. Но дети, они не причем…Кстати, - я решил вынуть еще один козырь, - и Михаила тоже убьют. Я думаю, лучше всего вызвать ОМОН или спецназ, обнаружить машину, она где-то рядом, за вами шастает, и «взять» киллеров.
Шеф, я сегодня два раза заметил: за нами ехала белая «шестерка», – это Миша. – Если следят, то делают это умело.
Почему раньше не сообщил? – строго спросил Синелобов.
Тот виновато пожал плечами. Я вмешался:
Клички преступников – Беспредел и Хамса. У них АКМы…
Хорошо, я поверю вам. – Константин Иванович даже обмяк. – Но откуда вы это узнали? Как вас зовут? Кто вы?
Чтобы вы не подумали, что я чего-то боюсь, вот мой адрес и телефон, – я протянул бумажку со своими координатами, которую начеркал еще в кафе. – А насчет первого вашего вопроса…Считайте, что судьба преподнесла вам шанс начать новую жизнь. С чистого листа! Прощайте! – Я вышел из машины.
Во рту пересохло, но на душе было легко и спокойно. Я не хотел думать, чем для меня обернется вмешательство в войну сильных мира сего. Только не сегодня. Я знал, что Синелобов, мужик, в общем-то, правильный и серьезный, энергичный и рассудительный, отреагирует, как надо, и сегодня вечером все закончится без трупов и кровавой резни на проспекте Освобождения. Я был в этом бесповоротно уверен. Тем более, что покровительство такого человека, как Синелобов, гарантировало мне защиту от непонимания и, возможно, хоть какое-то жизненное благополучие. В это мне тоже очень хотелось верить.
ХХХ
Вечером в дверь раздался настойчивый и требовательный звонок. Я знал, кто это. Весь день я просидел дома, как на иголках. Сомнений в том, что должно было произойти вечером, у меня не было. Переживал из-за того, успеют ли, смогут ли повязать киллеров. Судя по всему, это были люди бывалые, просто так они не сдадутся. Когда раздался звонок, я знал, что это пришел мэр, но продолжал смотреть телевизор. Дверь открыла Инга, которая ни о чем не догадывалась.
- Володя, к тебе!
Я вышел в прихожую. Синелобов, уже поддатый, с цветами и бутылкой шампанского в руке, неуверенным движением пробовал скинуть дубленку. Миша, положив на пол картонную коробку, звякнувшую бутылочным звоном, помогал шефу.
А вот и наш герой! – Константин Иванович растопырил руки и пошел навстречу. Он мял и целовал меня, обдавая запахом дорогого, изысканного спиртного.
Как все прошло? – не удержался я.
Синелобов моментально перешел на деловой тон:
В лучшем виде! Спецназ постарался. «Жигули» зажали в переулке. Бандиты даже оружие не успели вытащить. Я подключил лучших следаков из ФСБ. Их уже раскололи, – он ухмыльнулся. – Есть средства. Они во всем сознались. Даже назвали заказчиков! Все должно было произойти именно так, как вы мне рассказали.
Он посмотрел на меня долгим изучающим взглядом.
Кстати, я навел кое-какие справки, пообщался с полковником Суровым. Так что, в курсе ваших странностей, которые… – Синелобов поднял указательный палец вверх, – к счастью, спасли меня и мою семью. Теперь я ваш должник по гроб жизни.
Не стоит благодарности, – я пробовал отшутиться. – На моем месте так поступил бы каждый!
Не каждый! - Константин Иванович чуть не кричал. Инга недоуменно, но, уже догадываясь в чем дело, смотрела на него. – Ты поступил как порядочный человек, а таких в наше время почти не осталось. И про землетрясение в Турции знаю, и про несостоявшееся нападение на инкассаторов. Тяжело тебе, небось, так жить? – Спросил он с сочувствием.
Сумасшедшим считают. А так, живем помаленьку, – мне не хотелось раскрывать перед ним душу. – У каждого свой крест. Идемте в комнату. А что, Суров уже полковник?
Полковник! Далеко пойдет! Ну, ладно, хватит о нем! Отметим мой второй день рождения! – Константин Иванович щелкнул пальцами. – Миша, мечи припасы на стол! Ну, я устрою «темную» Грязнову с Искандерчиком!
Миша, проходя мимо меня, просто сжал мое плечо и прошептал: «Спасибо. Если что, я все для вас сделаю!»
Посидели мы хорошо, а на следующий день я уже похмелялся в кабинете своего нового босса Константина Ивановича.
Я беру тебя на работу, - сказал он. – Оформлю тебя советником. Ну, вздрогнули!
Мы выпили по пятьдесят коньяка, не спеша, закусили дольками лимона.
А что я буду делать? - поинтересовался. – Какие у меня будут обязанности?
Не беспокойся, - махнул рукой мой новый босс. – Практически ничего! Изредка информировать меня о дальнейших перспективах. Что ждет меня в будущем, как следует поступить…
Я же вам говорил, Константин Иваныч, что сны мне не снятся по заказу…
Да, знаю я, знаю! Но вдруг…Тем более, зарплата у тебя будет хорошая, свой кабинет, командировки. Всюду будешь со мной…Выделю тебе квартиру в престижном районе, - он был чертовски убедителен. – С завтрашнего дня оформляешься…- Синелобов помолчал, затем пытливо заглянул мне в глаза. – Ты же знаешь, что я хочу пойти кандидатом на выборы губернатора края…Как думаешь, стоит? А?
Я только вздохнул и пожал плечами.
Не думаю, что это закончится чем-то хорошим, - вздохнула Инга. – У тебя из-за этих снов все вновь идет наперекосяк. Ты опять нарушил свое обещание!
Родная, у нас все будет хорошо. Выделят квартиру, заживем!
Ну, посмотрим, посмотрим…Ты же обещал мне насчет снов, что это в последний раз!
В последний раз, Котенок, в последний раз! Вот увидишь…
Синелобов все-таки выдвинул свою кандидатуру в губернаторы края. Я состоял в предвыборном штабе и всюду сопровождал мэра. Соперники у него были серьезные – боевой генерал, прошедший Афган и Чечню, молодой ставленник Кремля и даже всенародно любимый артист. А нужный сон мне приснился всего за месяц до выборов.
Жаль, что вы отказались пролоббировать этот закон, - негромко произнес мой собеседник. – Очень жаль. Последствия вашего необдуманного шага могут быть непредсказуемыми…
Вы что, мне угрожаете?! Мне?! – я с силой ткнул себя в грудь пальцем и с ненавистью посмотрел на человека, сидящего напротив. – На меня уже покушались и, как видите, я до сих пор жив…
Наш общий друг будет недоволен, - так же мягко и негромко проговорил собеседник в дорогом костюме, один из богатейших людей Москвы. – В таком случае он потеряет контроль над компанией «Союз-Нефтегаз»…Этого он вам не простит. Вы же деньги взяли…
Я их отдам! Без проблем! – Не мог же я сказать, что результат голосования в Совете Федерации уже предопределен. Новый президент хочет взять под контроль государства важнейшие сырьевые отрасли страны. Против него не попрешь. Себе дороже будет. – Объясните ему…Я думаю, он поймет. Новая метла метет по-новому!
Через два дня я был убит на людной улице, прямо в центре Москвы, при выходе из ювелирного бутика. Покупал колье на день рождения Ниночки. Снайпер стрелял с чердака высотного дома. Место он выбрал, как нельзя лучше. Все просматривалось - как на ладони. Пуля со смещенным центром разнесла мне голову, мне, губернатору богатейшего края, члену Совета Федерации, миллионеру Константину Ивановичу Синелобову. Мозги растеклись по мокрому от дождя асфальту. Слава Богу, дети остались в Великореченске. Я просто не успел их перевезти в Москву…
Константин Иванович, - я улучил минутку и затащил шефа в свой кабинет. – Мне надо с вами очень серьезно поговорить.
Слушаю тебя, - он вольготно развалился в кресле и потер воспаленные от бессонницы глаза. – Черт возьми, устал…Третьи сутки почти не сплю. Только на кофе и коньяке держусь…
Константин Иванович, мне приснился сон, который открыл мне ваше ближайшее будущее.
Ну? – Пальцы Синелобова с силой сдавили подлокотники кресла. Он даже привстал от напряжения. – Говори! Не томи! Буду губернатором?
Вы станете губернатором, - сказал я. – И даже членом Совета Федерации…
Я знал, - он рассмеялся, откинувшись в кресле. – Если только ты не шутишь, чтобы сделать мне приятное…
Нет, не шучу! Вы действительно станете губернатором. Только…
Что только? - быстро переспросил меня Синелобов. – Что?!
Через год вас убьют в Москве. Разборки сильных мира сего…Там будут замешаны большие деньги. Очень большие! Вас убьет снайпер в центре Москвы накануне дня рождения Ниночки…А Миша, ваш водитель, не пострадает.
Синелобов молчал, я продолжал:
Зачем вам эта власть? Зачем? Денег у вас и так немало. А жизнь-то одна…Там, где идет борьба за власть, за сферы влияния, за огромные деньги, там нет места жалости и сантиментам! Прошу вас, Константин Иваныч, подумайте! Ну, ее, эту власть! А?
Синелобов энергично вскочил и улыбнулся.
Хорошо, что предупредил меня! Буду начеку. Предупрежден, значит, вооружен. А во власть я пойду! Обязательно! И никто не сможет меня переубедить. Никто! Понял!
Я с жалостью посмотрел на него. Что ж, это его выбор.
Я не буду у вас работать, Константин Иваныч. Не хочу! И не смогу! Вы меня понимаете?
Мужик он был понятливым.
Что ж, Володя, не буду тебя удерживать! Ты и так сделал для меня много. А в Москве мог бы мне пригодиться…
Мы крепко, по-мужски, пожали друг другу руки.
Пообещайте мне только одно, Константин Иванович. Вы детей пока не будете перевозить в Москву. Пусть они год-полтора еще поживут в Великореченске…
Синелобов внимательно посмотрел на меня и, не выпуская мою руку из своей, сказал:
Вот это я тебе твердо обещаю!
ХХХ
Меня выгнали с работы, - спустя примерно год, однажды вечером сказала жена. Она сидела на кухне и плакала.
За что? – удивился я.
Меня вызвал начальник и сказал, что увольняет меня. Я тоже спросила: «За что?» Он улыбнулся, показал пальцем наверх и сказал: «Как будто ты сама не догадываешься!»
Инга подскочила ко мне и стала бить кулачками по моей груди.
А я догадалась, сразу догадалась! Это все из тебя! Из-за твоих проклятых снов! У меня была отличная работа! Я же – экономист, каких поискать надо! Меня ценили! И фирма перспективная и богатая! На что теперь будем жить?!
Я гладил ее по волосам и пытался утешить.
Родная, все-таки я не понимаю…
Ах, он не понимает! Он не понимает! А то, что после смерти Синелобова мэром стал ставленник его главных врагов Грязнова и Искандера, это ты не знаешь?! Погоди, это только начало!
Она прошла в комнату и появилась на кухне с початой бутылкой водки.
Надо выпить, – сказала, разливая по рюмкам алкоголь. – Знаешь, за что?
За что? – поинтересовался я.
За наше будущее. За мое будущее и будущее наших детей. Но в этом будущем для тебя места нет! Я с тобой развожусь!
Почему? – я оторопел.
Да потому, что я устала так жить! А сейчас, при таком муже -неудачнике, - Оксана окинула меня презрительным взглядом, - я тем более жить не смогу. Это не жизнь, а существование! Я устала всего бояться! Бояться за тебя, за Глеба, за себя. За будущее! Мне шеф сказал, что на нормальную работу я в Великореченске устроиться не смогу. Ни при каких обстоятельствах! И все из-за тебя! Нашелся защитничек человечества!
Тут уже взорвался я.
Да что они смогут сделать! – кричал я. – Я же только хотел спасти детей, поэтому рассказал Синелобову о предстоящем покушении! Я о нем совсем не думал!
А о своем ребенке ты подумал? О нем ты забыл! Я хочу, чтобы у него все было, чтобы он ни в чем не нуждался! Чтобы у него все было самое лучшее! Ты можешь обеспечить семью? Я говорю не только о деньгах. А о спокойствии, о будущем, о настоящем, в котором нет места криминалу, взрывам, убийствам! Нет подозрительных звонков в дверь и по телефону, нет сомнительных личностей под дверями квартиры! Почему мы не можем жить, как все нормальные люди?! А?!
Я молчал.
- Ну, так вот, - уже спокойнее продолжала Инга. – Я приняла решение и не изменю его. – Она подняла рюмку. – Давай выпьем за те годы, что мы прожили, за наше прошлое. Все-таки оно было не самым плохим…
Через три месяца мы развелись. Инга с Глебом уехала в Москву. Ей пообещали место в крупной финансовой компании. Я остался в Великореченске. Уезжать мне было некуда.
ХХХ
Моя белая полоса в жизни, видимо, закончилась навсегда. Да и была ли она когда-нибудь в моей жизни? Я зачастил на кладбище, на могилы своих друзей, погибших в той самой далекой аварии. Зима. Я отряхиваю от снега уже вросшие в землю гранитные памятники. С гранитных стел на меня смотрят друзья: Додик, Витек, Костя и Серый…Они молоды и смешливы. Навсегда. Четыре могилы моих товарищей недалеко друг от друга. Рядом. Они безмолвно общаются между собой. Я ставлю на металлический столик бутылку водки. Откупориваю. Наливаю в четыре пластмассовых стакана, ставлю их на могилы. Сам пью из горла.
- Жаль, что я не с вами, ребята, - шепчу сквозь слезы. Как бы мне хотелось забыть все, что произошло со мной за эти годы, за то время, что вас нет рядом. Как бы я хотел оказаться с вами! Вместе. Спокойно лежал бы неподалеку от вас. Рядом с вами. И не было бы этих изматывающих душу и сердце тяжких снов! Мои старики, друзья и знакомые навещали бы меня вместе с вами. Нам было бы покойно сообща. Вместо этого мне приходится всю жизнь расплачиваться. Расплачиваться за то, что я не получил билет на тот свет. За то, что остался жив. За то, что смотрю на небо, топчу эту землю, сплю с женщиной, воспитываю ребенка… Я уже не могу. Дошел до предела! Впереди у меня никакого будущего нет! Вас запомнили молодыми, полными сил и планов. Что же останется после меня? Какими словами будут вспоминать обо мне? - Я допиваю водку. Неумело крещусь и ухожу. Пусть земля вам будет пухом!
Теперь я один. Живу по инерции. Ничего в моей серой жизни по большому счету не происходит. Работа – дом, дом – работа. Но все изменил ранний телефонный звонок.
Приветствую феномена! – раздался веселый голос.
Кто это? – не понял я со сна.
Петр Сергеевич! Не забыли такого?
Добрый день, доктор! Рад вас слышать! – я действительно был рад его звонку.
Как живете-можете?
Помаленьку.
Как жена, дети?
Мы развелись, - я не хотел об этом говорить, поэтому быстро поменял тему беседы. – У вас как, Петр Сергеевич? Откуда звоните?
Из Штатов. Работаю в федеральном институте изучения проблем сна. Женился…
Поздравляю!
Вообще-то, звоню вам с приятной вестью! Сны-то вещие вам еще снятся? Не пропали?
Нет, - вздохнул я. – Рад бы, да не могу от них, проклятущих, избавиться. Потому и жена ушла…В общем, сплошное кольцо змеи!
Помните, - удовлетворенно рассмеялся Петр Сергеевич. - Мои институтские коллеги наконец-то заинтересовались вашими способностями. Мне удалось их убедить. Приглашаем вас на месячишко-другой к нам, в Лос-Анджелес. За наш счет, разумеется…
Черт возьми, вот это новость! Америка! Мне всегда хотелось там побывать! Тем более, что не мешало бы сменить на время обстановку. Подумать. А вдруг там мне действительно смогут помочь? И мои странные сны навсегда исчезнут. Я смогу спать спокойно. Все-таки медицина за океаном на высочайшем уровне.
Ну что, Володя, как, принимаете мое приглашение?
Я согласен.
Через месяц я прилетел в Лос-Анджелес. В аэропорту меня встречал сам Петр Сергеевич. Загорелый, с небольшой, уже седеющей, бородкой. Мы обнялись.
- Петр Сергеевич, как вам удалось меня сюда вытащить?
Они долго думали, что вы обычный шарлатан, - увидев мой недоуменный взгляд, доктор пояснил. – Ну, коллеги мои. Еле убедил их. Благодаря моему авторитету и под мою ответственность. Я один из лучших сотрудников института! – Не без гордости добавил он.
Мы неслись по хайвею. Я глазел по сторонам.
Проведем всестороннее обследование. И кстати, - добавил он. – Если все подтвердится, даже заплатим вам. Много не обещаю, но все же…
Институт находился в пригороде. Небольшое уютное здание в тихой умиротворенной тишине парковой зоны. Птицы поют, солнышко светит. Курорт, одним словом! Меня поселили здесь же, неподалеку в маленькой гостиничке. Джон Хикман, директор института, встретил меня преувеличено - радостно.
Хай! Много слышал о вас!
Петр Сергеевич переводил.
Мы хотим вас обследовать. Вы - не против?
Я покачал головой.
Окей! Подпишите эту бумагу о том, что вы согласны на наше дальнейшее сотрудничество.
Я, не глядя, подписал. Потянулись дни, похожие один на другой. Целыми днями, с перерывами на обед, прогулки и сон, меня сканировали, обстукивали, измеряли, тестировали мой организм, а главное, мозг - на новейшем оборудовании. Хм, к этому я, похоже, начинаю привыкать. Жаль, что Петр Сергеевич мрачнел день ото дня.
Сны, Володя, вам здесь не снятся? – время от времени спрашивал он.
Нет, почему-то нет, - мне было неудобно перед доктором. – Даже не знаю, почему…А что, обследование ничего экстраординарного не показывает?
Он только разводил руками.
Ни-че-го! Все чисто! Никаких отклонений, аномалий и других сопутствующих явлений у вас не обнаружено!
Мне было стыдно перед Петром Сергеевичем. Все-таки доктор под свою ответственность пригласил меня сюда. Выходит, напрасно. Пытался вызвать хоть какой-нибудь завалящий сон, но не мог. Лишь спустя недели три после моего приезда в Штаты, наконец-то, я смог доказать, что мои сновидения – не выдумки. Правда, обошлось мне и врачам это очень дорого.
ХХХ
Пилоты спокойно открыли дверь кабины. У нас даже пистолетов с собой не было. Мы знали, что они здесь, в воздухе, нам не понадобятся. Ну, не считать же ножики для резки картона – мощным и совершенным оружием?! Оружием, которым можно запугать пилотов. У каждого из них в кожаных тонких кобурах уютно примостились автоматические пистолеты. Смешно. Пилоты спокойно отдали нам свое оружие. Все действовали по плану. Транскодер был отключен заранее. Но после этого все пошло не так, наперекосяк.
По порядку… Первое, что сделал Мухаммед, включил переговорное устройство, и в салоне Боинга-757, выполнявшего рейс 93 Ньюарк – Сан-Франциско, зазвучал его хриплый голос:
Дамы и господа! Говорит капитан! У нас на борту бомба, поэтому сидите спокойно!
Тишина сделалась видимой. Никто поначалу ничего не понял. Через несколько минут пассажиры попытались вскочить, раздались первые крики, плач. Пассажиров, было немного – около тридцати, поэтому успокоить их не составляло труда. Шахиды ходили между кресел, покрикивали на людей, кое-кому раздавали зуботычины.
Не двигаться! – гремел в самолете голос Мухаммеда. – Молчать! Сидеть! Опустить головы! Всем! Вниз! Вниз! Я сказал, вниз!
Вроде, навели порядок.
Какая у нас цель? – спросил я Мухаммеда.
Тот пожал плечами.
Скоро узнаем…
Прошло минут десять. Мы сидели в молчании. Вдруг услышали шум и возню в салоне, крики и глухие удары.
Салех, - кивнул Мухаммед невысокому худощавому парню, сидевшему рядом с нами. – Пойди, узнай, в чем там дело…
Тот молча вышел из кабины пилотов.
Шум нарастал, а спустя пару минут уже со всей силы раздавались удары в дверь кабины, в которой мы сидели.
Я ранен! – успел крикнуть нам из салона Салех. – Пассажиры пытаются до вас добраться!
Они хотят обезоружить нас, - спокойно проговорил Мухаммед. – И освободить пилотов. Держи дверь изнутри.
Я вскочил и попытался заклинить дверь. Крики и удары продолжались. В этот момент Мухаммед хладнокровно разрядил обойму в пилотов.
Я должен был это сделать! – отрывисто сказал он, поймав мой удивленный взгляд. – Чтобы не было осложнений!
Надо, так надо! Аллах акбар!
Что там? – спросил Мухаммед. – Драка продолжается?!
Да!
В этот момент я увидел справа от нас американский истребитель. Он был совсем близко и, как хищная птица, несся нам навстречу. Под его левым крылом появилась яркая вспышка.
Аллах акбар! – успел произнести Мухаммед за секунду до того, как Боинг-757 превратился в сгусток огня.
Я, гражданин Саудовской Аравии, 27-летний Адбул Карими, погиб в небе над Пенсильванией 11 сентября 2001 года. Я выполнил свой долг до конца! Теперь я, шахид, воин Аллаха нахожусь в райских кущах, в садах Эдема в окружении юных, красивых девственниц.
Один из пассажиров захваченного нами самолета, который должен был спикировать на Белый Дом, по мобильному телефону узнал, что три других аэробуса врезались в башни Всемирного Торгового Центра и в здание Пентагона. Самые отчаянные из пассажиров, поняв, что терять им нечего, предприняли попытку штурма кабины пилотов. Для того, чтобы взломать дверь, они использовали тележки, на которых стюардессы развозят по салону еду и напитки. Нас сбила ракета, выпущенная истребителем Ф-16 ВВС США. Все пассажиры и наша четверка погибли, как ненужные свидетели…
Так вы еще и арабский знаете? – улыбнулся утром Петр Сергеевич. – Понял, понял, что вам что-то приснилось. Надеюсь, не конец света?
Хуже, - выдохнул я. – Намного хуже!
Ну, рассказывайте! Я весь внимание!
Петр Сергеевич! То, что случится завтра, перевернет весь мир! Завтра утром, одиннадцатого сентября арабскими террористами будут захвачены четыре рейсовых самолета. Два из них врежутся в башни Всемирного Торгового Центра! Я, правда, не понял, в каком городе они находятся…
В Нью-Йорке, - быстро ответил доктор. – Дальше! Рассказывайте!
Третий самолет ударит по Пентагону, а четвертый…четвертый будет сбит ракетой, выпущенной из истребителя! Погибнут тысячи людей!
Это точно? - угрюмо спросил Петр Сергеевич.
Думаю, что да, – я развел руками. – Уверен! К сожалению…
Я вам всегда верил. Надо предупредить власти, - Петр Сергеевич поднялся. – Немедленно! Время не ждет!
Нет, нет, доктор, не спешите! – я остановил его. – Дело в том, что во сне я был одним из шахидов…
Ну и что?
Я понял, что эти теракты и тысячи смертей были заранее спланированы американским правительством! Оказывается, им это было выгодно! Почему? Не знаю…
Но надо что-то делать? – в отчаянии произнес врач. Он быстрыми шагами мерил кабинет. – Зачем Бушу это надо?
Буш об этом ничего не знает! Это спланированная акция воротил и политиков Америки и Израиля. Цели две. Первая – заработать на обвале фондового рынка, вторая – обвинить во всем произошедшем ужасе арабский мир и лично Усама бен Ладена! Следующим шагом будет вторжение в Афганистан и Ирак.
Зачем? – почти кричал Петр Сергеевич. – Зачем им Восток?
Нефть, - только и сказал я.
Петр Сергеевич позвонил по мобильному Хикману. Тот появился в кабинете спустя две минуты. Доктор кратко, по-английски все ему рассказал. Вытянутое лицо директора института вытянулось еще сильнее.
Мой Бог! – вскричал он. Это я понял и без перевода. – Неужели это случится? Это невозможно!
Возможно! – я говорил твердо. – И непременно произойдет. Ждать в любом случае осталось недолго.
А вдруг на этот раз вы ошибаетесь? – спросил он.
Я задумался. Петр Сергеевич ждал моего ответа, чтобы перевести.
- Не ошибаюсь! – еще тверже, с нажимом ответил я. – Рад бы ошибиться…Но я на тысячу процентов уверен, что завтра Америку ждет катастрофа!
В таком случае надо сообщить в ЦРУ и ФБР, - с этими словами Хикман стал с силой нажимать на кнопки телефона. В решительности ему не откажешь.
Не надо звонить в ЦРУ и ФБР! – Петр Сергеевич выхватил трубку из рук Джона. Тот недоуменно посмотрел на своего подчиненного.
Понимаете, Джон, это спланированная акция! Вам все равно никто не поверит, даже если вы выйдете на нужных людей, тех, кто не посвящен в суть операции! В лучшем случае вас примут за сумасшедшего. Как уже неоднократно принимали за умалишенного мистера Егорцева. – Он кинул на меня мимолетный взгляд. – Лучше позвонить прессе. У вас есть знакомый журналист? Но такой, мнению которого доверяли бы читатели. Репортер какой-нибудь крупной газеты?
Есть! – ответил Хикман, взял трубку и вновь стал набирать номер телефона.
Через час в кабинете Петра Сергеевича в кресле хозяина развязно, положив нога на ногу, сидел энергичный с патлатыми волосами средних лет мужчина. Макс работал в «Вашингтон Пост». Джон и мой доктор возбужденно сыпали английскими словами, пытаясь его убедить. Я безучастно сидел рядом. По-моему, убедили. Макс обратился ко мне.
Если это правда, мистер Егорцев, - переводил мне Петр Сергеевич его слова. – Надо бить во все колокола! Хотя ваши друзья и лично вы не смогли меня убедить. Все эти разговоры о буржуазно-еврейских заговорах всегда заканчиваются одним и тем же.
Чем?
Пшиком. Может, вы антисемит? Ненавидите Америку и евреев, хотите создать искусственный ажиотаж. Может, вы на Кей-Джи-Би работаете?
Нет, - резко ответил я. – Не работаю! Но поверьте, завтра вы будете локти кусать. Это ваш шанс стать звездой мировой величины! Лучшим репортером планеты! В момент отхватить Пулитцеровскую премию! Стать богатым наконец!
Окей, - подумав, произнес Макс. – Я понимаю, вы хотите привлечь внимание общественности, прессы. Создать обширный резонанс. Это, в некотором роде, - он пожевал губами, подыскивая нужное слово. – Гарантия вашей относительной безопасности. Так?
Я кивнул.
Что ж! – он резко вскочил с кресла. – Не дай Бог, конечно, но не хочется с завтрашнего дня кусать локти до конца жизни! Да и Пулитцеровская премия мне бы не помешала…
Теперь энергия в нем била через край. Сразу было видно, что Макс – стоящий журналист. Он сразу засыпал меня вопросами.
Откуда вам стало известно о готовящихся терактах? Ну, отвечайте!
Я уже все вам рассказал, - мы с Петром Сергеевичем и Джоном сидим в небольшой комнате секретного ведомства. За спиной у нас почти во всю стену - темное звуконепроницаемое стекло. Очевидно, на нас смотрят снаружи и слушают. Через десять минут после ухода Макса в кабинет ввалились двое в штатском. Один – грузный с тяжелым подбородком и злыми глазами, второй – чернокожий с блестящей лысиной, на вид - добродушный.
ЦРУ! – предъявили они свои жетоны. Нас троих, не обращая внимания на протесты, вывели на улицу и посадили в темный джип. В полном молчании везли около получаса по городу. И вот уже битый час допрашивают в комнате Центрального Разведывательного Управления. Зря я все рассказал Петру Сергеевичу и Джону. Зря их в это вовлек.
Поймите, - говорю я цереушникам через Петра Сергеевича. – Дорога каждая минута! Все, что я вам рассказал, - правда! Если не верите, завтра убедитесь в этом сами! Или прочтете в газетах! Но будет поздно! Хотя люди узнают о трагедии уже сегодня!
Они переглянулись. У злого запиликал мобильный. Он напряженно выслушал и, не отвечая, отключился.
Не узнают! – усмехнулся он. – К сожалению, пять минут назад репортер, с которым вы беседовали, погиб в автомобильной катастрофе! Говорят, он много выпил перед тем, как сесть за руль. Макс, так, кажется, его звали? Пьянство никогда до добра не доводило…
Злой грохнул кулаком по столу:
Рассказывайте! Рассказывайте все, что знаете! Иначе вы горько пожалеете, что вообще родились на этот свет!
Но тут уже не выдержал и взорвался я:
Об этом я и жалею последние двенадцать лет! Не приведи Господь, побывать вам в моей шкуре! И то, что произойдет завтра, целиком будет на вашей совести! Навсегда! А сейчас можете делать со мной, что хотите! Я вас не боюсь!
Нас разделили. Меня отвели в камеру, менее всего похожую на тюремную. Скорее на больничную палату. В такой я уже обитал около месяца в своем родном Великореченске в компании с незабвенным Моисеем Аврамовичем. Комфортабельная такая камера. На допросы водили ежедневно. Гоняли на детекторе лжи несколько раз. Вопросы повторялись. Даже пришлось их заучить:
Вы женаты?
Нет!
Разведены?
Да!
У вас есть дети?
Да!
Ваша фамилия Егорцев?
Да!
Вам нравится спать с мужчинами?
Нет!
Вас зовут Владимир?
Да!
Вы знали о готовящихся терактах?
Тут я делал паузу. Но к черту, конечно, знал!
Да!
Вы – один из их организаторов?
Нет!
Вы узнали о них из своих сновидений?
Да!
Вас мучают головные боли?
Иногда!
Отвечайте, да или нет! Вас мучают головные боли?
Да!
Вам приходилось убивать?
Нет!
Вы смогли бы лично взорвать самолет с пассажирами на борту?
Нет!
Вы один из организаторов терактов одиннадцатого сентября?
Нет!
Вы смогли бы лично взорвать самолет с пассажирами на борту?
Еще раз повторяю! Нет! Нет! Нет!
Я знал, что наши жизни – моя, Петра Сергеевича и Джона - висят на волоске. И наше будущее решается сейчас, в эту самую минуту, в самых высоких сферах. Может, все зависит от настроения подлинных организаторов того, что произошло в Америке 11 сентября. Какая-то мелочь, больное колено, ревматизм или ссора с любовницей приведут к нашей смерти? Что с моим другом-врачом и Джоном, я не знал. Наверняка, с ними делают то же самое, что и со мной.
Я сижу в кресле, опутанный проводами. На указательном пальце правой руки нанизан металлический коготок в форме наперстка.
Вы знали о готовящихся терактах?
Да!
Вас зовут Владимир?
Да!
Вам приходилось убивать?
Нет!
Вы один из организаторов терактов одиннадцатого сентября?
Вы смогли бы лично взорвать самолет с пассажирами на борту?
Нет!
Вы знали о готовящихся терактах?
Да! Да! Да!
В очередной раз заканчивается проверка на полиграфе. Не стеснясь меня, рядом переговариваются фэбээровцы. Наверняка, важные чины. А чего меня стесняться, я же все равно ничего не понимаю. Но чувствую, что сейчас решается моя жизнь. Жизни Петра Сергеевича и симпатичного мне Джона Хикмана.
Что будем с ними делать? Убрать?
Зачем? Этого, - кивают на меня, - в России давно считают сумасшедшим. Его словам уже никто никогда не поверит. Мы узнавали. У дока – семья, у Хикмана - больная мать и клиника. Будут молчать до конца жизни…
А вдруг когда-нибудь заговорят?
Нет, они рта не раскроют! Знают, что их может ожидать в таком случае. Значит, поступаем так, с доктором и директором я сам переговорю. А этого русского депортируем. Немедленно! Он никогда больше не сможет приехать в Штаты!
ХХХ
Если вы вдруг окажетесь в нашем городе, сверните с центра на улицу Блюхера, пройдите мимо гостиницы «Дружба» и кинотеатра «Салют» до бульвара Космонавтов. Там, под раскидистыми липами, почти неприметная для посторонних глаз, расположилась пивная с иронично-глупым названием «Рассвет». Это обыкновенная «бадыга», где можно выпить пивка, опохмелиться или просто залить глаза. Здесь собирается вся окрестная шантрапа. Если вы все же рискнете зайти внутрь, спуститься по неровным ступеням в подвал, в нос шибанет крепкий запах перегара и несвежего пива. Внутри всегда темно, все столы заняты, а соленое словцо смешивается с водочным ароматом и запахом воблы. Когда ваши глаза привыкнут к вечной полутьме, вы сможете без труда разглядеть за дальним столиком еще крепкого мужчину с недельной щетиной и длинными волосами. Он уже пьян или близок к этому. Говорит он громко и возбужденно. Это – я.
Вы меня не опасайтесь. После того, что случилось со мной в жизни, я и мухи не обижу. Во хмелю я тих и спокоен, нередко даже плачу. Работаю грузчиком в продуктовом магазине, в двух шагах отсюда. Я - постоянный клиент «Рассвета». Правда, с работы меня давно грозятся уволить за пьянство и систематические прогулы. Зато здесь, в «бадыге», я - местная достопримечательность. Нередко мне наливают, если я рассказываю что-нибудь занятное о своих снах. А что, я не против, лишь бы было, что выпить…
Зато сны я почти перестал видеть. Какое облегчение я испытал! Живу обычной жизнью почти спившегося человека. В жизни у меня остались только старики, которых я почти не навещаю, собутыльники в «Рассвете», кладбище, где вечным сном спят мои друзья, сын, которого я несколько лет не видел. И воспоминания. Тяжелые воспоминания. Вот, чтобы не вспоминать, я и прихожу сюда, в «бадыгу», практически ежедневно. Здесь мой мир, мир незыблемый и вечный. Здесь мне спокойно и уютно. Но мое счастье кончилось прошлой ночью. Когда казалось, что все уже позади. Навсегда осталось в прошлом! Мне опять приснился кошмар! Кошмар, который произойдет сегодня в моем родном городе. Я знаю, что это произойдет, непременно случится! Занозой засело и метрономом в башке звучит: «Сегодня! Сегодня! Сегодня!» Сегодня я шел в «Рассвет» с единственной целью – напиться, как следует, до чертиков, до белой горячки, чтобы забыть все, что произойдет через полчаса. С самого утра я останавливал себя: «Плевать! Пусть весь мир погибнет, но ты и рукой не пошевелишь для его спасения!» Бездействие мне было знакомо, хорошо знакомо. Поэтому я шел в «Рассвет» - хладнокровный и расслабленный, предвкушая пару пива и, возможно, «мерзавчик».
Но что-то меня все-таки остановило метрах в тридцати от родной пивной. Я притормозил. В моем мозгу боролись два человека. Один – справедливый и чужой, второй – убедительный и родной. Засунув руки в карманы засаленной грязной куртки, я мучительно размышлял. Первый шептал мне: «В его руках жизни сотни людей! А он идет бухать?» Он не давал мне сделать и шага. Ему возражал другой, мой кореш: «Но ведь ему никто не поверит! Он убеждался в этом сотни раз! Сделать он ничего не сможет! Пусть лучше идет и пьет спокойно! А вдруг все на этот раз обойдется? Вовка, иди спокойно отдыхать!» Я почти согласился с ним и даже сделал шаг вперед. Но борьба голосов продолжалась. «Как он может спокойно пить, когда через полчаса в городе погибнут люди! - возмущался Справедливый. – Среди них могут быть его друзья, соседи, знакомые…Там будут дети, в конце концов! Вова себе этого никогда не простит! Никогда!» «Ну и что? – резонно отвечал ему Убедительный. - Сколько раз он пытался помочь людям, повернуть события вспять! И что из этого выходило? Что? Я тебя спрашиваю! Ничего хорошего! Его держали в тюрьме, в психушке. Его гноили и распинали. Хорошо, что он хотя бы жив до сих пор!» «Он не живет, – возражал Справедливый. – Он просто существует. Он – полутруп, наделенный животными инстинктами, да к тому же еще и алкоголик. Вова! Очнись! Посмотри вокруг! Оправдай, наконец-то свое существование! Ты можешь помочь людям, которые через полчаса превратятся в обгоревшие трупы с рваными ранами, станут лужами крови на грязной мостовой…Ты реально можешь им помочь, спасти их!»
Я остановился на мгновение, затем развернулся и побежал. Побежал, как мог, пытаясь нагнать то отставание, то время, которое я потратил, позволяя голосам бороться за меня. Прокуренные легкие и проспиртованный организм не давали мне легко и свободно бежать. И все же это был почти бег. Я бежал, чтобы спасти пассажиров троллейбуса №7, которые сегодня должны были погибнуть…Я бежал. Бежал мимо мэрии, мимо городского управления ФСБ, мимо шикарных супермаркетов и Дворца спорта. На бегу я хватал ртом стылый воздух, освобождаясь от наваждения, в котором жил все последние годы. От прошлого, от настоящего, от будущего. Будущего, которое я мог сейчас круто изменить. Это было в моей власти! И люди придут сегодня вечером домой, поужинают, поиграют с детьми и внуками, лягут спать со своими половинами в теплую постель. А утром…Утром их опять ждет жизнь. Счастливая, несчастливая, будничная, яркая, неважно. Но жизнь!
Часы я давно пропил. Но по моим прикидкам времени почти не оставалось. На бегу я спросил у прохожего, который час. В запасе было минут двадцать. Я представил, что как раз в эту самую минуту по гаревой дорожке из уютного даже зимой парка выходит темноволосый, гладковыбритый, до синевы, мужчина. Он минут за пять свободной уверенно-кошачьей походкой, походкой, человека, привыкшего идти по единственно верному пути, находить дорогу даже там, где тропинки быть не может, ощупью чувствовать в ночных горах выемку, выступ, выщербинку…Так вот, он не спеша, дойдет до остановки, подождет троллейбуса №7, набитого в этот час до предела, сядет в него, подождет еще две минуты, чтобы машина успела набрать ход, а затем с хриплым криком, идущим из узкого горла с мощным кадыком: «Аллах акбар!», замкнет электрическую цепь, и его тело, одежда, обвешанные тротилом, начиненные стальными шариками, гвоздями и металлическими гайками, рванет. В одну секунду троллейбус полыхнет, как спичка, в живых почти никого не останется. Его надо остановить! Успеть! Я припустил сильнее. Пот застилал глаза, когда я добежал до угла дома, повернул и, наконец, увидел его. Он шел впереди меня, собранный и волевой. Даже его спина не могла скрыть напряжения. Я помнил его глаза, которые видел во сне. Это были холодные, но на удивление спокойные глаза, глаза человека, уверенного в своей правоте, в истинности своего дела и готового ради этого легко отдать свою жизнь. Что делать? Я остановился и стал машинально озираться. Посмотрел на землю. Увидел у тщедушного забора обрубок трубы с рваными краями. Поднял его. Что делать дальше, я совсем не думал, Но холодный металл в руке придал мне уверенности. Я только крепче стиснул трубу и ускорил шаг. Подойдя вплотную к широкой волевой спине, я размахнулся и со всей силы несколько раз опустил арматуру на красиво вьющиеся, с отливом благородной седины, волосы…
ХХХ
В милиции я сначала долго молчал, на вопросы не отвечал. Со мной разговаривали грубо, зло. Мне это, в конце концов, надоело:
Позвоните в ФСБ полковнику Сурову! Он все знает обо мне!
Уже позвонили, - ухмыльнулся молоденький лейтенант. – Едут! А пока посиди в камере!
Меня тщательно обыскали, нацепили наручники и под конвоем повели в камеру. Усатый надзиратель СИЗО еще раз обыскал, снял с меня ремень и вытащил шнурки из кроссовок. Привычная для меня процедура. С равнодушным лязгом отворилась крашеная пыльным красным цветом дверь и меня затолкнули в камеру.
Здесь было многолюдно. Я остановился на пороге и попытался сориентироваться в этом шумном бедламе, табачном смоге, запахе мужского пота и беды. Затем сделал шаг и, как водится, поздоровался.
На меня оглянулись. С верхних нар некто, в рваной майке, спрыгнул на пол и приблизился ко мне:
Привет, сука! Не узнаешь?
Я оторопел от неожиданности.
В нашу хату кинули ссученного, – хищные глазки уголовника блеснули. – Он меня сдал лет семь назад. – Повернулся лицом к «хате», и я увидел в его профиле что-то неуловимо знакомое:
Микки?
Узнал! – в его голосе прозвучало удовлетворение. – А я всегда надеялся, что встречусь с тобой! Мечтал об этом на «зоне»! Бог не фраер, он все видит!
Микки как-то неловко присел и вдруг с тонким, перемалывающим душу визгом выбросил руку вперед:
Получай, пидор, за все!
Я почувствовал, как в меня входит что-то неприятное, тело стало наливаться тяжестью и теплотой. «Нож!» – понял я. Вдруг стало легко и спокойно. Я еще успел удивиться: «Все-таки хорошо, что собственная смерть мне так никогда и не приснилась…»
|
|