1.
Чудесная, легкая, зыбкая тень неуловимо передвинулась на несколько холодных плит, плохо имитирующих пол. Понятия расстояния для меня теперь не существовало. Дороги, площади, лестницы – всё это осталось в той, кажущейся мне сейчас печальным сном, жизни, которую я так необдуманно легко вел.
Моя главная проблема, твердили все с самого раннего моего несчастливого детства, в совершеннейшем нежелании принимать жизнь такой, какая она есть. Мои недалекие родители иногда находили меня, ещё совсем ребенка, сидящим где-нибудь с широко распахнутыми глазами и открытым ртом. Меня затаскали по врачам, но везде получали один и тот же ответ: ваш ребенок психически совершенно здоров, а "это" (они не знали названия) пройдет со временем. Наконец, меня оставили в покое. Глупые, не понимали, что открытый рот придает моим видениям особую, реальную ясность.
Ещё тогда, много лет (столетий, тысячелетий, эр, а может, дней? – выберите что вам больше нравится, ведь время для меня сейчас не имеет никакого смысла – я вне времени) назад, я понял, в чем заключается смысл жизни. Во всяком случае, моей. Я – открыватель новых миров, новых вселенных и галактик. Я мог делать это, не выходя из комнаты, где я, собственно говоря, и провел большую часть своей сознательной жизни. Остальное же время врачи упорно пытались поставить меня на ноги, которые с не меньшим усердием отказывались двигаться. Потом от меня отказались, забыли, как сломанную игрушку, слишком дорогую, чтобы выбросить и оставили наедине с телефоном, телевизором и библиотекой. Первое и второе меня ни коим образом не интересовало. Что может быть глупее, чем сидеть, тупо, а иногда даже реагируя на пошлую банальность очередного "оригинала", сидеть, уставившись в коробку с движущимися картинками. Или, наматывая от скуки шнур на запястье (или на шею), трепаться с придурками, для которых ты дефективный недоносок на каталке эпохи квадратного колеса.
Моим единственным увлечением стали книги. Здесь их были тысячи и тысячи: старинные, огромные фолианты древнейших философов и любовные романы Джоанны Линсдей в мягких, потрепанных обложках; тома Лавкрафта и все сочинения Стивена Кинга, заботливо пополняемые мною; учебники и сказки – здесь было всё. Много, много времени потребовалось мне на то, чтобы найти эту книгу. Ещё больше – чтобы достать ее и спуститься вниз. Но смысл её я постигаю до сих пор, а когда
…если…
я сделаю это, то выберусь из тюрьмы, созданной гением чужого разума и моим слишком живым воображением.
2.
Я заметил её не сразу (точнее, не хотел замечать, страшась не увидеть), перерывая груды макулатуры в поисках чего-то нового, необычного. Наверно, потому что не верил в пророческие сны, я подавлял в себе желание взглянуть туда, вверх, на полку, до которой мне было как до Австралии вплавь (это без ног-то). Но любопытство, знаете ли, сильнейшая вещь. Я посмотрел. И Она была там – как во сне – большая, в черном, кожаном переплете, с тиснеными золотыми буквами по корешку, такая зовущая, желанная… и недосягаемая для меня, безногого уродца.
- Мам, я хочу ту книгу.
Она близоруко сощурилась, силясь разглядеть то, о чем я говорил.
- Зачем? – она продолжала искать глазами черный переплет. Я не ответил ей, внимательно следя за выражением её лица.
Глаза ДжоБет расширились, дыхание прервалось. В то самое мгновение я понял – эта книга нужна мне больше воздуха.
ДжоБет резко повернулась ко мне. Лицо – застывшая маска потаенного страха.
- Нет.
Я сморгнул, всем своим видом выражая недоумение.
- Мам?
Она шумно выдохнула и рассеяно потрепала меня по волосам. Терпеть этого не могу, но приходится, ведь
…она моя мать…
мне до зарезу нужна эта книга.
- Милый, я не думаю, что там найдется что-то интересное для тебя…
…поверь мне, ДжоБет…
- Она очень нужна мне, мам.
- Нет, не могу. Прости.
Она быстро вышла из библиотеки, оставив меня в задумчивости смотреть вверх.
- Майк, твой сын нашел ту книгу.
- Какую книгу, дорогая? – отчим, не отрываясь от телевизора, ел ужин.
- Ту книгу, Майки. Сумасшедшей пра- пра- чёрт её знает какой бабушки моего почившего мужа. Мы же живем в её доме, не забыл про портрет в спальне?
Майк быстро посмотрел на ДжоБет, через секунду вернувшись к чемпионату по хоккею.
- Ну и что, что увидел. Книга-то стоит высоко, он не достанет.
- Он просил меня, - жалобно протянула ДжоБет, - Ты же знаешь как я его люблю, мне было так тяжело отказать…
- Не болтай ерунду, я с тобой не первый год живу, знаю твою хвалёную "любовь".
- Ну, в конце концов, он может попросить кого-нибудь другого.
- Ага, преодолев двадцать ступенек спуска и четыре на крыльце, он спокойно выедет на улицу и спросит у кого-нибудь: "Эй, мистер, не будете ли вы так любезны пройти со мной в дом?"
- Майк, я просто…
- Иди, принеси мне добавки, Джо, и не бери в голову всякую чепуху.
Все это время я просидел у входа в зал, нечаянно подслушав этот разговор. Вообще-то, я приехал напомнить об ужине, но теперь от аппетита не осталось и следа. Я как мог быстро развернулся на неуклюжем мастодонте и помчался в комнату сестры.
3.
- Бони, ты дома?!
- Уйди, братик, я занята.
- Бони, ты мне нужна. Пожалуйста.
Представляю как эта женщина удивилась столь вежливому обращению.
Дверь открылась и из неё выплыло удивленное лицо сестрички.
- Видать, тебе действительно что-то нужно. Ну, заезжай. Да, и поздоровайся с Девидом.
- Привет, Дейв, Бони, мне нужна книга с верхней полки.
- И ради этого ты приехал ко мне?! Неужели не мог попросить маму, или папу?
- Они такие занятые, сестренка, ты же знаешь. Тем более – за тобой должок.
- Какой должок? – она подозрительно сощурила нарисованные глаза.
Я не спеша проехал ещё несколько сантиметров, неприязненно оглядывая Дейва – гладко зализанные волосы, правильные черты лица, ни одного прыщика, бриллиант в ухе – типичный представитель урбанизированного города Америки.
- Помнишь Клайва? – боковым зрением я отметил (с удовольствием для себя) разительную перемену на смазливом лице Бони – от превосходства к красному стыду – чего я, собственно, и добивался, - Ну, тот, небритый, на черном "джипе". И фамилия такая смешная – До…, Ди… ну, напомни.
Пунцовая сестренка буркнула Дейву что-то типа "минутку", схватила кресло за ручки на спинке и чуть не выбросила меня из комнаты – так, наверно, хотела помочь.
- Заткнись, малыш. Хорошо. Какая книга?
Её там не было.
Пол часа назад была, а теперь…
- Ну? – она нетерпеливо посмотрела на изящные серебряные часики. Как будто боится упустить этого денди.
- Ты свободна, Бони.
- Ты же сказал, книга…
- ТЫ СВОБОДНА, Бони. Ясно?
Она быстро взглянула на меня и вышла из библиотеки. Дурой она не была – знала, что иногда меня лучше не трогать. Особенно, когда я расстроен.
А я расстроен…о, очень расстроен
Да я просто В БЕШЕНСТВЕ!
…мама. это точно она…
Но зачем?
Я порылся в бесконечных карманах куртки и вытащил измятую пачку легких сигарет. Я курил только по особым случаям, когда ярость была готова вырваться наружу и лишь моё недоразвитое тело не способно было разрушать все вокруг.
Неверный, призрачный огонек заплясал на серной головке спички, я глубоко затянулся, чувствуя, как к голове начинает приливать горячая кровь, заполняя дрожащие от переживаний пустые резервуары черепной коробки дымящейся, вязкой смесью затопляя, сглаживая мысли и мягко обволакивая оголенные нервы.
Мне стало легче. Я затушил недокуренную сигарету и выбросил в открытое окно. Если курить в четырнадцать лет, то к двадцати годам потянешь на сорок. Так говорил мой отец, умерший шесть лет назад от рака легких.
Я подождал пока мысли прояснятся и стал обдумывать сложившуюся ситуацию. Кроме матери и отчима о книге никто не знал. Отчиму наплевать читаю я, пою псалмы или жарю соседских кошек на обед – я для него никто, пустое место. Значит мама. О, ДжоБет, мама, ну кто тебя просил? Неужели эта книга настолько мне противопоказана? Что там? Картинки "детям до во-семнадцати", записки бурной молодости, компрометирующие снимки? Навряд ли. Мне бы не стала сниться такая ерунда. Так что же, что?
4.
Передо мной была лестница. Десять ступеней – не больше, не меньше – ровно десять непреодолимых для такого урода как я ступенечек. Теоретически непреодолимых. Мне же предстояло проверить это на практике.
Ночь. ДжоБет с Майклом в гостях, Бони сейчас все параллельно – им с Дейвом там не скучно – даже отсюда слышно их возню и приглушенный смех. Ещё один должок за тобой, сестренка. А передо мной – она – высокая и неприступная, как Бастилия в безлунную ночь при свете верующих в удачу факелов сердец.
Но надо, очень надо.
Я медленно переместил свой вес на руки, чувствуя как дрожат мускулы, не привычные к такой работе, и подвинулся на самый краешек сиденья. Это мне удалось и теперь я крепко держался за подлокотники, чтобы не упасть вниз под тяжестью двух бесполезных отростков – ног. Морально подготовившись к самому худшему, я резко отдернул правую руку и схватился ей за левый подлокотник, оказавшись как бы на боку. Ничего не произошло. Каталка не перевернулась, конец света не наступил. Слава… кому-нибудь, например мне. Теперь я висел на руках и, кажется, начинал медленно сползать. Черт бы побрал потные ладони.
Но тут меня приятно удивило нечто твердое, хорошо ощущаемое пятой точкой – ступенька коляски, на которой обычно покоятся мои ноги. Тогда бояться нечего – пол близко. Я отпустил руки… и больно упал на бок, свалившись с этой хреновой ступеньки и массой тела толкнув каталку в стену, после чего она, немного развернувшись, выжидающе остановилась в нескольких шагах от меня.
- Ну и черт с тобой, - сквозь зубы прошипел я и перекатился на живот. Немного усилий – и я локтями на первой ступени. А их десять и меньше не станет – лупи гляделки – не лупи.
Я чувствовал себя глупо. Как младенец, не научившийся ещё ходить и ползающий по полу в ожидании, когда заботливая материнская рука отнесет его в безопасную белоснежность кроватки. Или шлепнет.
…меня б кто отнес…
Я, кажется, открыл новый вид ползания по-пластунски – вверх. Локти и мышцы на плечах нещадно ныли, вес ног тащил назад, бесполезные ступни цеплялись за всё что могли, а я был уже на середине лестницы. Пот тек ручьями, заливая солеными, горячими каплями глаза, а я не мог даже отнять руку от пятой (шестой?) ступеньки.
Наконец, после долгих минут героических усилий, я выбрался на третий этаж. Дрожащие руки разъехались в стороны и я плюхнулся лицом в ковер, где, наверное, любимая кошка мамочки часто обделывала свои грязные делишки. Со стоном приподняв голову (шея тоже очень болела), я увидел дверь в их спальню. До неё было метра четыре. О, ужас.
Уже подползая к ней, я чуть не свалился, дернувшись от только что пришедшей мне в голову предательской мысли – а что, если дверь заперта? Я не хотел верить в это и, с колотящимся сердцем, толкнул дверь. Ничего не произошло. Я толкнул посильнее, но дверь не поддавалась. Вокруг сердца образовалось пустое пространство, куда кто-то очень добрый начал кидать ледяные радиоактивные шарики, которые теперь катались там, излучая липкую панику.
Я опять уткнулся носом в ворс и почувствовал как из глаза вылезла горячая слеза обиды. Нет. Так не должно было быть. Это не верите, что это сложно – попробуйте. Просто по полу. На одних руках. Готов поспорить на сто баксов, что у вас ничего не получится. Только, чур, без ног! А у меня, инвалида,
…да, мэм, ваш ребенок никогда не будет ходить…
получилось. И ради чего? Ради запертой двери? Я в бессилии стукнул кулаком по дереву.
5.
И не услышал звона язычка по замку. Надежда бешеной птицей сжигала адреналин, сплавляя его в самые отдаленные части моего тела. Кроме, разумеется, ног.
Дрожащие пальцы руки я просунул под дверь, погрузив их в темноту неизвестности. Они увидели запретную спальню первыми и потянули дверь на себя. Она приглашающе распахнулась и я вполз в комнату, где не был, наверное, лет десять. Да и что было тут делать, тем более сам я не мог сюда добраться. В смысле, раньше не мог.
В центре комнаты, как ископаемый четвероногий гигант, стояла огромная, старинная кровать, такая же массивная и антикварная, как и все остальное здесь. Большое овальное зеркало в тяжелой, бронзовой раме висело над маминым столиком с украшениями и всякой такой ерундой, а над секретером висел портрет моей пра-пра-пра…какой-то там бабушки. Как только мы сюда заехали, мать всё порывалась его снять, да только руки не доходили, или лень была вызвать рабочих, так как картина странным образом была как бы вдвинута
…вживлена…
в стену.
За несколько минут я дополз до секретера и дернул ящик. Заперто. А на что я ещё рассчитывал? Стараясь не расплакаться от обиды, я внимательно осмотрел замок. И понял, что тут нужна всего лишь согнутая булавка и умные ручки, коих у меня было целых две. Путь до трюмо и обратно занял не более шести минут. И тут я столкнулся с новой проблемой: если посмотреть на замок я мог приподнявшись на руках, то открыть его лежа на полу не представлялось возможным. Я огляделся по сторонам, как затравленный зве-рек, в поисках чего-нибудь, что могло бы мне помочь и вдруг слабый блеск задел периферию моего зрения. Я приподнялся на руках, не смея верить в такую удачу. А действительно, зачем матери класть старую, пыльную книгу в секретер, где она хранит свои блестящие дорогие побрякушки? ДжоБет просто унесла её подальше от меня, сына-колеки, который при всем своем желании не смог бы дотянуться и до второй полки… ну ладно, нервные клетки не восстанавливаются.
Книга лежала на кровати, такая зовущая и желанная, как молодая невеста в первую брачную ночь. Золотые буквы, нет – старинные витиеватые буквицы, пущенные загадочным узором по корешку, тускло светились неживым, желтоватым светом. Я быстро, на сколько позволял мой дефект, дополз до кровати и, опираясь на правую руку, левой дотянулся до Книги. Правая не выдержала такого напряжения и я, задохнувшись от неожиданности не очень удачно приземлился на пол. Но Книга была у меня. Это главное.
Героическим усилием поборов в себе желание тут же открыть её, я двинулся обратно к двери, прижимая книгу локтем к боку. Таким образом я прополз не более метра. Надо было придумывать что-то новенькое и побыстрее, не то родители застукают меня на самом интересном месте. Положив книгу перед собой, я продолжил движение, толкая ее подбородком, и тут меня разобрал ужасный смех – я просто-напросто представил всё это шоу со стороны. Если бы кто-нибудь увидел, катался бы по полу до завтра.
6.
когда я дополз до лестницы, приступ смеха прошел, не выдержал конкуренции со страхом перед тем,
…что я не смогу…
смогу ли я спуститься. Руки дрожали, голова раскалывалась и кружилась, горло изнутри покрыли наждачной бумагой, а ноги мешались. Но я, кажется, нашел оптимальный вариант – перевернулся на живот и спустил отростки вниз. Зажав в одной руке книгу, я оттолкнулся и… левая ступня зацепилась за ступень, колено подогнулось, я скатился на вбок и как бы «сел» на пятку. Тело, естественно, не смогло пережить такой позы и я кубарем скатился вниз, несколько раз крепко ударившись головой и прикусив губу, но все-таки не выпуская Книгу из намертво сжатых пальцев.
Левая нога покоилась на первой ступеньке, правая разместилась по отношению к ней на сто градусов, рука, сжимавшая Книгу под странным углом, торчала из-под живота, а на второй лежала моя бедная голова. Боясь вздохнуть, я с дрожащим ужасом искал у себя очаги боли, ясно указывающие на переломы, но их, почему-то, не оказалось.
…а может, это просто болевой шок, а? как тебе такой поворот событий, дружок?
Извиваясь как гусеница, любящая жизнь, на шершавом языке папуаса, я придал своему телу менее неудобную позу и старательно пополз к вожделенному креслу. Оно встретило меня прямой спинкой и жестким сидением, но Книга на подлокотнике окупала все страдания. «Цель оправдывает средства», как гласит девиз неординарных иезуитов.
С бешеной скоростью лавируя между вазами, тумбами, горшками и стульями, я пробирался к своей комнате, одновременно нащупывая в кармане ключ. Чуть не вышибив дверь, я влетел в увеличенную келью, развернулся и повернул ключ в надежном замке. Теперь меня никто не побеспокоит!
…о, как же я был прав, сам не подозревая об этом!...
Она лежала у меня на коленях, такая большая, черная, лоснящаяся от поглаживания пытливых рук, такая… реальная. Она затмевала собой всё остальное, фокусируя взгляд на себе, на живой. Я со страхом и удовольствием ощущал ее сквозь грубый материал штанов, чувствуя тепло и энергию, исходящую из недр Книги.
По корешку стремительно вились золотые буквицы, такие замысловатые, что я не сразу понял язык, на котором они были начертаны. Это был один из мертвых языков, относящийся к наречию племени Бермудов Мавирух. От разочарования засвербело в носу и я крепко зажал его, лихорадочно соображая что же теперь делать. Словаря, естественно, нет, те несколько слов, что я однажды встретил в одной заумной книге явно не достаточно, следовательно, я не смогу прочесть ее… предательские слезы затуманили глаза, мешая четко рассмотреть книгу… рассмотреть! Точно! В ней должны
…откуда такая уверенность?
быть картинки! Много картинок разъясняющих, поясняющих…
Мои слегка дрожащие пальцы быстро справились с кожаными ремешками, не дающими Книге раскрыть свои секреты. А потом я сделал то, о чем горько сожалею сейчас и, наверное, буду жалеть до конца своих… своих времен. Хотя, если бы у меня был второй шанс, я бы сделал то же самое.
…я открыл книгу…
Открыл Книгу.
7.
С титульного листа, пронзая испытующим взглядом, на меня смотрела моя пра- пра- пра- какая-то там бабушка.
…она живая…
Я до того испугался, что не сразу сообразил, как исключительно этот старинный портрет похож на его увеличенную копию в родительской спальне. Осторожно, боясь как бы он не рассыпался у меня в руках, я взял рисунок и посмотрел на обратную сторону:
Натаниелу, моему внуку в шестом колене.
Я, Корделия Морийская, графиня Равнины, являюсь законной хозяйкой Книги Морриса Ван Гельштенберга. Любые посягательства на прочтение данной Книги со стороны, не имеющей родства со мной, обречены на провал. Человек, увидевший то, что не предназначено для его глаз, проведет ос-таток жизни в мучительном забвении.
Натаниел! Еще в 1666 году звезды предсказали, что Книга найдет тебя. Ты являешься моим прямым потомком по отцовской линии, поэтому я открываю тебе секрет данной рукописи.
Моррис Ван Гельштенберг родился в 1384 году в горах Шотландии, воспитывался горцами и темными монахами, показавшими ему Путь к Истине. Всю свою жизнь он посвятил поискам Иного и, наконец, добился своего. Эта Книга – Книга Времен. Лишь в руках мудрого человека способна она открывать двери в миры. Судьбой предначертано тебе про-честь ее. Здесь нет букв, нет слов – лишь образы и понятия. Чтобы видеть их, необходимо отдать Книге часть своей сути. На следующей странице тебе предстоит пройти через первую дверь.
P.S. Пойми Книгу Времен, Натаниел, ибо этот мир умирает, подобно его близнецу в другой части Вселенной. Открой свой Путь и не заблудись во мраке Вечной Бесконечности.
К.М.
Минут пять, обалдело переводя взгляд с портрета на Книгу и обратно, я сидел в полном оцепенении, с трудом переваривая смысл прочитанного.
…это сон…
Нет, конечно это был не сон – листок, исписанный убористым витиеватым подчерком ясно это подтверждал. Что же делать? Читать дальше или нет?
Я дрожал. Страх подхлестывал адреналин, возбуждая каждый нерв и кормя ненасытное любопытство. Последний раз обведя взглядом привычную и порядком надоевшую обстановку своей комнаты, я перевернул желтую, ветхую страницу.
8.
Прямо посередине была нарисована ладонь, внутри которой асимметрично расплывались небольшие бурые пятна. Больше на странице ничего не было. Повинуясь мгновенному импульсу, я приложил руку к контурам, не особенно удивившись идеальному совпадению линий, и приготовился к чему-нибудь интересному.
ОЙ!!!
Середину ладони пронзила острая, обжигающая боль. Я рефлекторно попытался отдернуть руку, но она намертво приклеилась к бумаге и вообще отказывалась меня слушать. От обиды и испуга на глаза навернулись слезы и свободной рукой я вытер глаза.
…я ослеп…
на мгновение я забыл даже про боль в ладони, всем естеством почувствовав всепоглощающую, плотную тьму, сомкнувшуюся вокруг меня, заглотнувшую мое живое сердце в свои беспросветные недра. Физический контакт с любой материей сейчас был бы для меня смертельным – все рецепторы кожи остро чувствовали даже спертый, затхлый воздух,
…в моей комнате?
рваными потоками проходящий сквозь меня.
Неожиданно на расстоянии вытянутой руки от меня с легким щелчком зажегся факел, осветивший державшую его руку. Это послужило сигналом моей ладони – она заболела с утроенной силой и злобный гном под раненой кожей пускал огненные пузыри в кипящей ванне. В ту же секунду слева от меня зажглись сотни, тысячи факелов и я смог увидеть людей. Нет, слово "люди" здесь не подходило: на всех лицах белели маски – овальные пятна с черными дырами для глаз. Они пели и Песнь их была чудовищна и прекрасна одновременно, печальна, тревожна, чудесна и смертельна.
О, сын сплетения миров,
Приди, приди, приди,
О, сын от пламени костров,
Услышь наш зов,
По предсказанию волхвов
Дорогу в Мир найди…
Я находился в огромном, судя по эху и светящимся точкам, зале, буквально забитом странными людьми в пугающих масках. Это бы еще ничего, но я ведь лежал на чем-то вроде черного стола, очень холодного, совершенно голый. Вот в чем вся фишка. Как я умудрился пересечь порталы времени и при этом посеять всю одежду?! Не чувствуя себя связанным, я сел и прикрылся как мог Книгой которая, слава Стражу этого мира, осталась крепко зажатой у меня под мышкой, с опаской глядя по сторонам.
Странные существа глубокомысленно молчали, глядя на меня темными дырами. Вот весело!
Вообще, если вы удивлены моей реакцией на случившееся, верее, полным ее отсутствием, то спешу вас разочаровать – просто я знал, что что-то такое со мной когда-нибудь случиться, причем знал практически с самого младенчества. Мышление мое, основанное на интуиции, давно подсказывало, что жизнь, проведенная в четырех стенах на железном чудовище, может принадлежать кому угодно, но только не мне.
Молчание напрягало, я почувствовал
…услышал?...
как поднимаются волоски на руках и затылке. Как бы я ни старался сдерживать свои эмоции, первобытное чувство опасности сбивчиво шептало ужас моему дрожащему сердцу. Я огляделся, медленно осознавая, что в меня залазит, страстно гладя липкими, неосторожными пальцами, липкая паника.
9.
Маска, которую я окрестил "Безмолвная", приблизилась и поднесла чистый, не чадящий факел так близко к моему лицу, что я ощутил нестерпимый жар лбом и щеками, но не отпрянул. Мне, почему-то, казалось, что с Безмолвным нужно вести себя также как с бешеной собакой – если не дергаться, она и не тяпнет.
- Ты, - произнес Безмолвный глубоким, вызывающим вибрацию внутри организма, голосом. Это был не вопрос, а утверждение, так мог бы сказать ювелир, получивший самый большой в мире рубин.
- Ну, я, - и с вызовом посмотрел на него, - А кто ты?
Вопрос повис в дрожащем воздухе сверкающей каплей ночной росы, искусно ограненной тончайшим лучом лунного лика, выставленной на обозрение
…странным созданиям…
…кому?
сборищу веселого, разгульного народа, оживленно жующему гамбургеры на этом бейсбольном поле. Тьфу.
- Ты есть Повелитель наш, и мы слуги твои, и Время детище твое, подвластное лишь Создателю своему, тебе, Повелитель.
По залу пронесся тихий шорох и я с изумлением смотрел, как тысячи величественных фигур в темных длинных хитонах покорно опускаются на колени и гасят огоньки в своих руках. Это мне совсем не понравилось. Я, конечно, не против темноты как таковой, но она всегда поджидала меня в стенах родной комнаты, в крайнем случае, в знакомой обстановке, а тут я оставался наедине не знаю с кем, которые явно вбили себе в голову, что я их господин. А что, интересно у них тут делают с Повелителями? Может, меня оденут, в конце концов?
Я не сразу понял что это. Сначала я его почувствовал, потом легонько, словно услышав как перышко в потоках утреннего света касается глади океана, завибрировали барабанные перепонки. Он наполнял меня, как свежая вода наполняет исстрадавшийся без живительной влагипотрескавшийся сосуд…и я услышал звук так не похожий на другие, кажущиеся теперь пустыми и бессмысленными, обычные звуки, и уже не мог не подчиняться его мощному зову. Он приказывал мне встать
…встать? мне?
…да, мэм, ваш ребенок никогда не будет ходить…
и я не мог противостоять ему.
Маски рождали этот звук не разжимая губ. Я не видел, но чувствовал, что все темные, пустые глазницы направлены на меня. Я почувствовал пят-кой
…я почувствовало пяткой…
…я почувствовал своей пяткой…
…почувствовал… пяткой…
холод гематитового стола.
Если бы я был не я, то давно бы уже хлопнулся в глубочайший обморок.
Не задумываясь об абсурдности происходящего, я согнул большой палец левой ноги. Разогнул. Все еще находясь в состоянии, близком к обморочному, я свесил ноги со стола.
10.
Я встал на ноги. Легкий, призрачный свет полился откуда-то сверху.
…леди и джентльмены, мадам и месье! перед вами феномен мирового масштаба! калека на ногах! ваши аплодисменты!...
Миллиарды тонких, пропитанных смертельным индейским ядом острейших игл пронзили мои бедные ноги до самых костей. Взбушевавшаяся кровь, почувствовав свободу, закипела пузырящейся лавой в жерле раскаленного вулкана. Злобные карлицы с шипованными отбойными молоточками начали дробить косточки с невиданной жестокостью.
Я неловко упал на бок и закричал во всю силу своих легких, как младенец с болью и кровью вылезший из уютной утробы теплой и родной мамочки в этот холодный, странный и неуютный мир. Через несколько мучительно алых минут, когда грызущая боль немного отступила с завоеванных территорий на неожиданно оживших кусках мяса, чья-то сильная рука помогла мне встать и удержаться на ногах. Я вытер слезы и посмотрел на Безмолвного.
- С-спасибо, - только и смог выдавить я из себя из-за совершенно чуждых мне и поэтому волнующих своей откровенностью родственных чувств.
Человек в темном хитоне поднял руку и снял маску. Боковым зрением я отметил, что остальные участники костюмированной пирушки сделали то же самое, но меня это сейчас интересовало меньше всего. Любопытство, похожее на непрерывный зуд было удовлетворено. Я узнал что находится под маской, но что я от этого выиграл? один билет в дом с мягкими желтыми стенами? или ключ от двери в Дом Ашеров Эдгара По?
Белые кости мертвенно поблескивали в тусклом свете, складываясь в сюрреалистический образ высокого, серьезного человека. Если смотреть немного в сторону, не приглядываясь в сущность, то периферическим зрением можно было заметить мужественные черты лица, глубокие, темные глаза, тонкие, сжатые губы и волевой подбородок. Иссиня-черные волосы слегка выбивались из-под капюшона. Но когда, боясь замутнения моих размягченных мозгов, я опять взглянул прямо ему в лицо, то увидел лишь белоснежные, отполированные мастерской рукой Времени, кости, охваченные едва различимым, мерцающим сиянием.
Его сильный голос вернул меня в
…этот безумный - безумный - безумный мир…
так называемую реальность.
- Ты первый из Живых, кто узрел лик Аргора, Повелитель. Теперь мы стали единым целым, соединившись во временном пространстве бесконечности.
- Но… почему именно я? – сорвался с моих онемевших губ вопрос, мучивший мое любопытство с самого начала этой начавшей пугать и, одновременно, доставлять извращенное удовольствие, истории.
- Ты избран, - произнес он так, как будто это все объясняло.
- Ну-ну…
Мысли пьяной чехардой носились по мозгу, весело перепрыгивая через извилины, закручивая их в тугие спирали и раскачиваясь на нервных окончаниях как обезьяны на лианах после жестокой попойки без закуски. Я думал. Причем ничего путного в голову не лезло.
- И что же я должен сделать?
- Освободить нас.
…ага…
Я начал потихоньку выходить из себя.
- Стоп. Ребята, я конечно, все понимаю, вы немногословны и все такое, но я на самом деле не понимаю что от меня хотят. Освободить вас? – пожалуйста! Спасти мир? – нечего делать! Открыть новую вселенную? – легче легкого! Но, в конце концов, я должен знать хоть что-то?! Как вы считаете?
Я стоял посреди колоссального зала, крепко зажав Книгу в потерявшей от холода чувствительность, руке, совершенно обнаженный, открытый всем ветрам и течением ветра и времени, лицом к давно исчезнувшему из мира Живых человеку, способному уничтожить меня одним словом и вечно играть в футбол моей голой черепушкой. Неуверенные огоньки свечей не дрожали от несуществующего дыхания тысяч мертвецов, собравшихся поприветствовать Повелителя, новорожденного в их мире. Меня. Пока существует "Я", существуют миры – их мир, наш, другие – странные, монохромные и фантасмагорические, проносящиеся сейчас перед моими глазами как лунный пейзаж в открытом окне черного экспресса, уносящего рыдающие души грешников в неведомость первобытного страха. Я лишь смотрел на высо-кую, властную фигуру поклоняющегося мне человека и впитывал все знания, накопленные им и его миром за века, эры и эпохи. Знания страстными лбовниками сжали в своих жарких объятиях все нервные окончания моего неювесомого тела. Я был дверью невероятных размеров, в которую вливались, толкаясь и смешиваясь, невозможные образы, чужие мысли, острые, как смертельные бритвы чувства, больные переживания… я принял на себя удар вселенной, всю ее боль и ужас за одну секунду, я познал Мироздание и оно стало неотъемлемой частью меня, сущего вне времен и правил. Я выжил. Я сделал это. Yes!
11.
Все, что мне было нужно – это перевернуть страницу. Но я был вымотан всей этой фигней до такой степени, что не мог думать ни о чем, кроме еды и спячки, желательно побольше и подольше. Но тут мне не повезло. Так как круг моих новых знакомых был строго ограничен двумя тысячами мертвецов, жрачки тут не было, а еще эти милые ребята никогда не спали, то о мягких перинах нечего было и мечтать. Пройдя длиннющий путь до первого яруса (тривиального каменного выступа), я с горем пополам устроился там
…близость стола меня пугала…
на ветхих кусках пыльной материи, исходящей легким, но въедливым запахом гнили и плесени, приправленной легким ароматом мускуса, и заснул глубоким, как бездонный колодец, сном.
Не знаю, сколько я проспал – электронные "Casio" упорно показывали 44:44, мигали, но при этом не прибавляли ни минуты. Время как бы зависло неподвижным черным пауком на тонкой паутинке между прошлым и будущим, не опускаясь на настоящее, а лишь ловя вынужденные пролетать мимо разноцветные мгновения в свои клейкие сети забвения, обещающие им, наивным, вечную жизнь. Судя по тусклому освещению, исходящему неизвестно откуда, распустилось ранее утро. Мышцы затекли, ледяные плиты на полу запустили цепкие мертвенно-гладкие пальцы в многострадальные мои кости и засыпали в и так едва теплую кровь колючие нетающие хрусталики льда. Завернувшись в тряпку, я с трудом встал, сунул Книгу, замещавшую мне подушку, под мышку, провел пятерней по волосам, не добившись этим ничего, кроме морального удовлетворения, и, зевая, пошел искать приключений на свою многострадальную пятую точку.
Ходил я с удовольствием, чувствуя как работает каждая мышца, каждая венка исправно гоняет кровь по всей длине живых ног, до самых кончиков пальцев. У стола уже ждал Аргор. У меня было такое подозрительное впечатление, что он так и стоял тут с… с того времени. Ну а в принципе, что ему еще было делать? – сходить на вечеринку? станцевать джигу на костях старого приятеля или, может, совратить симпатичный скелетик в коротенькой юбочке?
- Привет, - охрипшим ото сна голосом сказал я.
- Пора, - тихо произнес он и все прошедшие события обрушились на меня с сокрушительной силой.
Я сбросил тряпку и кожа покрылась колючими пупырышками от неподвижного морозного сухого воздуха. Книга, крепко прижатая к груди, дышала жаром и пульсировала в такт моему сердцу.
Слушая Голос, звучащий внутри меня, я залез на
…холодный… ужас какой ледяной…
знакомый стол, сел потурецки и положил Книгу на колени.
- Пора, - прошептал я, открыл Книгу в том месте, где была нарисована ладонь с бурыми пятнами крови
…отдать часть себя…
и, крепко зажмурясь, перевернул страницу.
Ничего не произошло. Я открыл глаза.
По середине листа был схематично изображен человек, совокупность прямых и окружностей, лежащий на столе, являющимся серединой пятиугольной пиктограммы, углы которой обозначались миниатюрными дверцами. Человек располагался так, что напротив рук, ног и головы было по двери. Я лег так, как мне показалось правильным и, держа на вытянутых руках книгу, перевернул страницу.
12.
Свет стремительно исчез и на несколько панических мгновений я совершенно ослеп, каждой клеточкой остро ощущая свое бытие в данном промежутке времени. Я воспринимал положение своего тела, каждого пальчика, каждого волоска, как чувствуешь зуб после того, как его выдрали – явственно ощущаешь объемную пустоту в обедневшей десне. Я чувствовал себя.
Глаза скоро привыкли к темноте и смог различать свое обнаженное, распластанное по черни стола, тело. Я хотел было сесть, но
…НЕТ!!! только не это!!!
моя физическая оболочка перестала мне принадлежать.
Возьмите ребенка-бедняка с живой фантазией и выделите график его самой большой мечты. Подарите ему Мечту на три часа, он сумеет оценить это по заслугам, и выделите график Радости. А теперь отнимите Мечту, растопчите, сломайте, убейте ее на глазах у ребенка и кривая Печали резко уве-дет вас в минус бесконечность. Я себя так и чувствовал – бесконечно печальным. Я был полностью парализован и Книга едва теплым камнем спала у меня на груди. Я не мог обратиться к ней за помощью и она оставалась безответной к моим воззваниям.
Гигантским усилием придавив панику, перекрыв этой гадюке кислород кованым ботинком, я решил раскинуть мозгами. В прямом смысле слова.
Для начала я еще раз прочувствовал свою физическую оболочку – я ее ощущал, но это мне ничего не давало – я не мог пробиться сквозь пробки на дорогах моторики от мозжечка до мышц. Оставив безвольное тело в покое, я двинулся дальше, обняв мыслью стол и близлежащее пространство. Ничего, кроме холода, но за ним было что-то. Это "что-то" жило другой жизнью, пульсирующей в собственном ритме. Этих "точек жизни" было пять – как тех дверей на рисунке, и я потянулся к ним, с интересом наблюдая за странным расчленением своего вроде бы единого сознания.
Двери для меня были совершенно одинаковыми. Обидно. Но тут нет даже жизнерадостного болтуна Аргора, чтобы "наставить меня на путь истинный" в прямом смысле слова. Всё приходится делать самому…так, если мыслить логически, ноги – это
…самое главное для инвалида…
не самое важное в человеке; голова… без головы, конечно, нельзя выжить, но и с одной головой дверь не откроешь. Остаются руки – их всего две, но они у меня очень даже ничего – любая дверь примет. Осталось только выбрать в какую сторону идти – право или лево. У Стивена Кинга есть хороший пример такой ситуации в "Розе Марене" – человек всегда неосознанно сворачивает в сторону ведущей руки, когда не имеет значения куда идти. Я решил, что против природы не попрешь и повернул.
Все жизненные сила перетекли в правую руку и заструились невидимым потоком к вожделенной цели, ласково толкая ее мягкой, бархатной перчаткой. Немного стесняясь моего страстного, но бесконечно нежного напор, дверь осторожно приоткрылась и мой разум бурлящей лавой хлынул в ее секретную утробу. Я вошел туда.
13.
Чудесная, легкая, зыбкая тень неуловимо передвинулась на несколько холодных плиток, плохо имитирующих пол…
Вам может показаться, что я уже это писал… ну да, я просто вернулся туда, откуда начал. Я вошел в правую дверь и я ошибся, простите великодушно. Ну какая правая? ведь левая идет от сердца!
Но теперь поздно, слишком поздно об этом думать.
У меня есть четыре стены десять на десять шагов и Книга – не так уж много, да? И знаете что я делаю – я живу. Мои великие фантазии остались со мной и теперь я могу воплощать их в реальность целыми днями,
…какими днями? тут нет такой роскоши как время – я с ним в ссоре, как мартовский кот с сумасшедшим шляпником, только вместо five o`clock у меня сейчас вечные сумерки…
развлекаю себя как могу – любые блюда, книги, картины, даже телевизор со спутниковой антенной – все к вашим услугам, но, если честно, как же мне все это надоело, хочется чего-то сущного, реального – нагретый живым солнечным теплом потрескавшийся рыжий кирпич, или обычная и поэтому такая живая дождевая вода, собранная свежим зеленым листом черемухи в многогранный бриллиант, фокусирующий зазевавшийся лучик солнца в самой своей сердцевине. Я, конечно, мог бы представить себя бегущим по зеленому полю в каплях утренней росы, но роса будет сухой, а зелень картонной и звуки будут казаться оглушительными и плоскими, невзаправдашними.
Однажды я решил завести себе друга. Еще никогда в жизни у меня не возникало такой потребности в общении. Пустоту под сердцем всегда заполняли мои мечты и фантазии, а теперь они исчезли, разбежались в ужасе от того, что их самые смелые ожидания сбылись. И теперь агрегат, гоняющий кровь по жилам, выстукивал одну навязчивую, до боли желанную мысль – выбраться отсюда… Я уходил от нее по извилистым коридорам памяти, но они всегда заканчивались зеркальными тупиками, в конце которых, злобно оскалив клыки, сидела эта мысль; я отшвыривал ее за вздыбившиеся холмы воспаленного, вулканизирующего мозга, но она, вгрызаясь в розовую мякоть зубами и когтями, карабкалась по ним, вновь и вновь приближаясь к моей извивающейся душе; я скидывал ее в бездонную расщелину ненависти, но она, ломая когти об отвесную гладь скалы, расправляла чешуйчатые, кожистые крылья и взлетала наверх, ко мне…
Итак, я решил завести друга, чтобы не утонуть во всепожирающей панике своего бессилия. Идею человека я откинул сразу – это будет лишь кукла, манекен, управляемый моим сознанием. На шерсть кошек у меня аллергия, да и не люблю я этих лживых, льнущих к вашим ногам, царапающих вам руки и лицо, тварей. А вот против маленького щеночка я ничего не имел.
Для начала я, сплетая фантазию и суть, создал корзинку. Выложенную изнутри мягким войлочным материалом, поставил рядом миску с молоком и закрыл глаза…
14.
Он ворвался в жизнь радостным, заливистым, звонким лаем, выпрыгнул из уютного гнездышка, сделал вокруг меня круг почета и с победным рычанием вцепился зубами в штанину, булькая от удовольствия. Он был именно таким, каким я его представлял – молочно-шоколадный комочек с длинными, до пола, ушами, задорным хвостом-колечком и большими карими, удивленными глазами.
Я несмело протянул к нему руку и легонько повел подушечками пальцев по гладкой, шелковистой шерстке. Щенок оторвался от предмета своих мечтаний, который теперь чем-то напоминал старую половую тряпку, и внимательно посмотрел на руку. Она замерла в миллиметре от его спины и выжидающе наблюдала за его действиями. Комочек не спеша развернулся, приподняв верхнюю губу и, обнажив жемчужные клыки, оказался нос к носу со своим противником. Как и подобает настоящему щенку, он, грозно тявкнув, попробовал вцепиться во врага, но тот, изящно увернувшись, щелкнул ему по носу и скоропалительно умчался ввысь. Это было уже слишком для новорожденного. Он плюхнулся на хвост, осторожно потрогал лапой свой нос, ничего опасного не обнаружил, и задрал голову вверх. Из-под небесных высот на него с улыбкой взирал великан. Бедный комочек, не отводя затравленного взгляда от такого ужаса, встал на все четыре лапы и очень шустро попятился к корзине, поскуливая от страха. Спрятавшись за ней, он робко выглянул и угрожающе зарычал – так, на всякий случай, вдруг великан испугается и уйдет.
Но я никуда уходить не собирался. Вытянув руку ладонью вверх, я встал на колени и медленно двинулся к двум глазам-пуговкам, внимательно наблюдающим за мной.
– Эй, малыш, – я смотрел ему прямо в глаза, стараясь влиться в его мысли. Там был сплошной испуг с легким вкраплением любопытства. Но когда-нибудь оно сдвинет мир с мертвой точки.
– Я не сделаю тебе ничего плохого, я твой друг, – глаза в глаза, мысль в мысль, дыхание в дыхание…, – Поверь мне.
По-моему мы нашли общий язык.
Щенок вытянул шею и обнюхал руку. Потом еще раз обнюхал и дотронулся до пальцев кончиком розового шершавого языка.
А потом наступили самые счастливые дни в моей жизни. Клянусь… своими ногами.
15.
Мы стояли рядом – два друга, единственные в этом идеальном, без изъянов мире. Куда хватало глаз, простиралась зелено-золотистая, с ярким переливающимся вкраплением цветов, пахучая степь.
Это было наше любимое место – поле – безупречное, как на выстраданной картине безумного художника-любителя, загоревшегося идеей стать великим мастером. Изумрудное покрывало шелковой травы испрещено миллиардами разноцветных, благоухающих звезд, тихо кивающих головками на тонких стебельках под неуловимую, изменчивую музыку молодого, стихийного ветра; живое море зелени, захватившее весь мир, всю вселенную - горизонт благодушно позволил девственно чистым, глубоким небесам поцеловать безумно красивое поле, радостно впившееся в неомраченную облаками, синь. Почти невозможно увидеть переход – настолько мягки и нежны цвета двух исполинов. Идеал не бывает без изъянов – иначе на него было бы скучно смотреть – холмы и неглубокие рвы, заросшие высокой, острой травой, милостиво подчеркивали прекрасную бесконечность. Слева от нас, словно посаженные садовником по линейке, ровными рядами стояли деревья. Когда ветер стихает, можно услышать, как они растут и тихо радуются тому. Что они живы, переговариваясь на древнем языке Природы.
В стороне, как будто желая отделиться ото всех и вся, живет большой и старый камень, испрещенный извилистыми, мудрыми морщинами-трещинами. Он лежит здесь с начала времен, он видел многое, а знает еще больше. Он знает судьбы городов и народов, стран и государств, он видел многое, а знает еще больше. Он знает судьбы городов и народов, стран и государств, он знает что было и что будет, он теплый и сильный, и, по-моему, именно он является центром вечной зелени, вечных цветов, вечного спокойствия.
Это было мое любимое состояние. Меня не устраивали влажные изумрудные лианы, похожие на дремлющих змей, которые так и норовят обвить твою ногу цепкими кольцами шершавой кожи и не выпускать, пока твое бьющееся тело не успокоится. В смысле, навсегда. Я бы мог, конечно, седлать их бездыханно лежащими на стволах деревьев, но где тогда смысл соде-янного? Где интерес?
Пустыня мне не нравится в принципе. Я не стал ее создавать. Там сухо и жарко.
Лес. Очень интересная вещь, если вы, конечно, любите буйство зелени вперемешку с запахами хвои, клевера, цветов, лета и солнечных одуванчи-ков. Там я любил лежать на одинокой опушке, смотреть вверх, как высокие деревья смыкают кроны, образуя купол, сквозь который, сглаживая неровности и делая ярче яркое, сочится зеленоватый, успокаивающий свет, бликами скачущий по лицу и задевающий теплыми, легчайшими пальцами мои смеженные, улыбающиеся веки.
Я, кажется, отвлекся. Мы были в степи и это было чудесно. Друг нетерпеливо посматривал то на меня, то на рощу с высокой травой, и его хвост, ярко выражая мысль хозяина, яростно хлестал по каштановым бокам, немедленно желая помочь своему приростку с четырьмя лапами и ушами, ринуться навстречу приключениям.
Никогда-никогда-никогда в жизни не прощу себе того, что показалось мне тогда невинной забавой.
Я создал зайца и ружье. Зачем? Чтобы проверить свое умение стрелять? Ха-ха, очень смешно. Проверил.
Серый, косматый, ушастый ком, петляя по совершенно открытой местности в ужасе сматывался от нас в единственное убежище – в траву, так нелепо торчащую посреди голой степи. Я сказал то единственное, что, по-моему говорят в таких случаях своим собакам.
– Фас!
Мне не пришлось повторять дважды. Темная стрела, точно пущенная меткой рукой, устремилась за своей целью, от счастья даже забыв тявкнуть что-нибудь благодарное за такой подарок.
16.
Все произошло в считанные секунды. Острая трава расступилась, обнажив резкие грани зеленых зубов, с наслаждением сомкнувшихся вокруг двоих, созданным больным мозгом недоразвитого ребенка
…меня…
существ, ради одного из которых я и решил жить.
Я взвел курок, уперся прикладом в плечо и стал ждать, держа кусты на прицеле. Что-то не давало мне покоя, что-то было не так. Трава не шевелилась, она умерла, ветер стих, да его и не было, солнце остановилось, да оно и не трогалось с места, тишина замерла, время задохнулось, падающий лист испугался привлечь внимание и беззвучно растворился в исчезнувшем воздухе.
Зеленые челюсти брезгливо выплюнули комок живой материи.
Я выстрелил.
Грохот разнесся по степи, сокрушая все живое. Безмолвное небо неожиданно подернулось пленкой и замерцало, спрятав потускневшее солнце. С другой стороны кустов выпрыгнул заяц и запетлял к деревьям. Другое, недавно живое, существо, замерло в двухстах метрах от меня…
…если заяц убежал то кого я…
Бесконечно долго я приближался к горке шоколадной шерсти. Он еще дышал, и булькающие хрипы вместе со сгустками темной крови вырывались из предсмертно оскаленной пасти. Я грохнулся на колени и, протянув неверную руку, дотронулся до сваленного комка шерсти.
Закрытые веки, затрепетав как крылья зарезанной птицы, открыли карие, блестящие, такие человеческие глаза. Хвост Друга вяло прочертил несколько полос на земле и замер. «Как же это так? – спрашивали его глаза, – Что со мной случилось?»
Рваная, страшная рана на животе, отвратительно сокращаясь в болезненных спазмах, шептала о близко подкравшейся, присевшей рядышком на корточки, смотрящей во все глаза, Смерти.
…но здесь не должно быть смерти это моя территория…
Сконцентрировав вокруг себя потоки гуляющей энергии, я отчаянно возжелал, чтобы рана затянулась. Ничего. Глаза Друга, с любовью и преданностью смотревшие на меня, постепенно угасали. Кровь застыла уродливыми бурыми пятнами на свалявшейся шерстке, жемчужные клыки светились среди алой пены.
Маленький, еще теплый комочек умер посреди бескрайнего простора пустой и такой умиротворенной степи.
Жуткий и невыразимо одинокий крик безысходного отчаяния заставил мир пошатнуться. По небу поползла зигзагообразная трещина, беззвучно отвалился громадный кусок голубой тверди и мягко обрушился на землю, проломив и умчав ее в последнем объятии безумного вальса в небытие.
Я очнулся на холодных плитах своей тюрьмы. И сильно-сильно захотел умереть.
17.
Книга. Как долго я заставлял себя не думать о ней. Она была как магнит, который притягивал меня и одновременно высасывал мои духовные силы. Я остро чувствовал, что именно в ней таится разгадка всех моих злоключений, но никак не мог добраться до сути; я держал ее в руках и просто не знал что с ней делать, это сводило меня с ума.
… у меня ничего не получится…
В ней были только чистые, пожелтевшие от времени, страницы. Я провел пальцем по шероховатой поверхности последней и со вздохом перелистал на первую. Фотография, за ней ладонь, внутри которой теперь стояла и моя бурая метка, потом шла картинка с дверьми. Как бы туда попасть? Может, нарисовать такую же, только в конце книги?
… ничего у меня не выйдет…
…как с щенком…
Я быстро материализовал в руке красный фломастер и попытался провести им по странице. Естественно, как и все в последнее время, у меня ничего не получилось. Но ведь кто-то как-то смог это сделать до меня?
Моих губ коснулась легкая усмешка: «Великие книги пишутся кровью» – кто это сказал? впрочем не важно. Булавка!
…ничего…с щенком…
Ярко-алый огненный цветок распустил свои нежные, зыбкие лепестки на моем указательном пальце. Несильно прижимая его к шершавой поверхности листа и испытывая почти извращенную сладость от боли, я провел четкую линию. И она осталась!
Через несколько минут (какая роскошь в безвременье) картинка была готова. Она являлась практически копией первой, только над дверью по левую руку я поставил точку, как утверждение того, что путь мой подходит к концу.
Я лег на пол, поднял книгу на вытянутых руках и с силой захлопнул черные створки раковины с, надеюсь, спасительной жемчужиной внутри. И что-то произошло…
18.
…жжж… ти-ти-ти… где-то высоко… белое-белое…
…крутится и…ла-ла-ла… сужается… замедленно сокращается…
…теряется и… жжж… настигает…пугает…играет…
…я тону в воздушных потоках…серая пыль… концентрического круга…
…спасите…пыль на пальцах…
19.
Вселенная медленно и тошнотворно вращалась вокруг меня, засасывая в воронку мутного видения. В животе неприятно заурчало и к горлу подкатил горячий комок слюны. Я резко сел, зажмурив глаза и чувствуя, что сейчас отдам свой завтрак за пол цены и свесил голову между коленей, чтоб хоть немного побороть мерзкую тошноту. Вселенная, сжимая мне виски, отступать не хотела и я уже приготовился открыть рот и помочь животу, как вдруг почувствовал, что сижу на чем-то очень твердом и холодном. А издалека, на-катываясь и удаляясь одновременно, слышалась трагичная, высокая мелодия.
Я открыл глаза, забыв о тошноте.
Безмолвный стоял на коленях и смотрел на меня.
– С возвращением, Натаниел, создатель миров.
Я сидел на ледяном куске черного камня и плакал как младенец, плакал от счастья возвращения, плакал от горечи утраты, плакал от облегчения и от великой усталости. Теперь я был готов вернуться домой, был готов начать новую, полноценную жизнь, был готов… ко всему.
Песнь оборвалась на полутоне, Аргор встал с колен и плотная тишина зазвенела в ушах.
– Ты смог сделать то, что другим было не под силу.
– Значит, были другие?
– Были, но никто из них не вернулся. Лишь ты можешь отвести нас домой, показать нам путь.
– Но…
– Не спеши говорить, подумай.
И я подумал. Я думал об этих призраках, обреченных вечно ждать и надеяться на спасение, о том, что лишь я могу вернуть и домой, помочь им вновь обрести жизнь, смысл существования, радость света и тепла. Я ведь могу, действительно могу, раз смог вытащить себя из заточения. Мне просто нужен ключ, подсказка…
– Слушай, а как вы вообще сюда попали?
– Смотри и ощущай, Натаниел…
– Ей, подождите, только не надо меня опять "отпевать"!
Но было поздно.
Я очутился в незнакомом месте среди миллионов высоких, сильных людей со скорбными лицами. Они шли длинной вереницей по пыльной, оранжевой долине с большими котомками в руках. Я был для них невидимкой, случайным попутчиком их сознания. Впитывал их мысли, их чувства. Они оставляли родные места, все дорогое, что для них было, боролись с паникой перед неизвестным, ждущим их в конце пути. Они оставили там, позади своих детей и родителей, чтобы спастись самим, ибо там, куда они направлялись не было места для слабых. К их землям направлялся огромный метеорит и все живое должно было погибнуть. Лучшие умы, великие маги бились над проблемой выживания и пришли к единственному выходу – лишь сильные, здоровые люди смогут выдержать превращение в существ, способных дождаться своего часа. Не все ушли из своих домов, предпочтя остаться и умереть со своими любимыми людьми, но те, кто шел к неизвестности оставлял в этой долине частички своей души. Я увидел гигантскую воронку в песке и запомнил в мельчайших подробностях.
Теперь она находилась в пяти шагах от моего черного стола и все лица были обращены туда. Аргор с благоговением опустился передо мной на колени и взял меня за руку.
– Спасибо. Мой народ никогда этого не забудет. Натаниел Открыватель Миров будет воспет в легендах и передаваться из поколения в поколение.
И, когда дверь была открыта, пришел тот миг, о котором я так мечтал в тюрьме своего сознания. Мне пел неизвестный мир и песнь его была исполнена жизни, весны, запаха корицы и горячего асфальта, облаков и земляники, дождя и земли…
20.
Оказывается, прошло четыре года с тех пор, как я без вести пропал в запертой комнате собственного дома. Люди, купившие этот старый, уродливый особняк, с некоторым сомнением посмотрев на мою старую одежду, любезно сообщили мне теперешний адрес моей семьи.
Я шел не спеша и легкий ветер играл в моих волосах, запутывая и расплетая их. Весеннее солнце прыгало по ресницам, вызывая щекотливый чих, губы непроизвольно складывались в улыбку и где-то под подбородком, внутри горла, рождался клокочущий, радостный звук. О силы, как мне было хорошо!
Как много долгих, одиноких дней я пытался представить себе, пытался понять что значит для человека такое простое слово хорошо. Ни один словарь или книга, рассказ, фильм не могли мне объяснить этого. Они открывали жизни и души других людей, я видел как улыбаются они, те, кто придуман чьим-то сознанием. Мне казалось, что авторы пишут об этом, потому что сами не могут попробовать хорошо на вкус, на ощупь и наделяют своих героев этим великим даром… Мир улыбался мне и я отвечал ему взаимностью, испытывая глупые, сентиментальные чувства взаимной симпатии.
Я остановился у невысокой калитки и с каким-то детским восхищением посмотрел на свежевыкрашенный одноэтажный домик с голубыми занавесками. Здесь живут моя мама и сестра после развода с отчимом три года назад. Может быть они примут меня в семью, а может все останется как было… не думать об этом. Все будет хорошо. Хорошо.
– Привет!
Я подпрыгнул от неожиданности. Рядом со мной стояла огненно-рыжая девчушка с кульком мятных конфет. Судя по жизнерадостной физиономии ей было лет восемь-девять.
– Мальчик, ты дурачок? Моя мама говорит, что люди, которые глупо улыбаются неизвестно чему – дурачки.
– А мама не говорила, что разговаривать с незнакомыми людьми нельзя?
– Почему?
– Ну, они могут тебя обидеть.
Она внимательно посмотрела на меня и сморщила нос.
– Тогда давай скорей знакомиться, хотя ты не сможешь меня обидеть. Я умею драться. И у меня есть старший брат, он уже в пятом классе, он тебя побьет, если ты меня обидишь. Понял?
– Эй, красавица, полегче, я все понял. Меня зовут Натаниел, а тебя?
– Сьюзи. Хочешь конфету? Слушай, у тебя такое неудобное имя… А как тебя зовут друзья?
– Друзья? – я задумался, – Сьюзи, а как ты хочешь меня называть?
...никак, я тебе не друг, у тебя нет друзей, и никогда не будет…
– Нат, – она убежденно тряхнула головой, – А где ты живешь?
– Здесь, – я махнул рукой в сторону дома, понимая, что очень хочу жить именно в нем, ходить в школу, колледж, университет, как обычный хороший парень.
– А почему же тогда я раньше тебя не видела, я же живу напротив? – она пытливо посмотрела на меня сине-зелеными, озорными глазами и окончательно пленила мое сердце. Это было очень хорошо.
– Я долго путешествовал, но теперь, наконец, вернулся.
– А ты мне расскажешь?
– Обязательно. Когда-нибудь я тебе все расскажу.
…все ли…
Распахнув дверь я шагнул в новую
…хорошую…
жизнь.
21.
27 сентября. Мы со Сьюзи шли из старого доброго кинотеатра Алмаз после просмотра «Кладбища домашних животных» Стивена Кинга, и я до слез напугал девушку, изображая Речел, вернувшуюся домой из могилы. Сьюз была младше меня на два года (мне было 15) и впечатлительней в сорок раз. Вырвавшись из моих объятий она рванула через дорогу, не замечая, как два обалделых желтых глаза грузового «Рено», раззявившего пасть радиатора в плотоядной ухмылке, несутся ей навстречу.
Ее подбросило как тряпичную куклу
...как гаджа…
и швырнуло на другую сторону дороги. Грузовик не останавливался.
Я бросился к ней, такой маленькой и беззащитной среди уродливо расползающихся вокруг головы темных змеевидных лужиц крови. Ее ноги
…история повторяется дважды…
вывернулись под неестественным углом и девушка, теряя сознание, силилась ими пошевелить, крича от боли.
Я не помню, когда приехала скорая и как я очутился в приемной рядом с ее родителями. Мне казалось, что кошмар вернулся: выстрел, тишина, глаза Друга… и черная пустота в сердце после шока.
Усталый врач, снимая перчатки, подошел к нам.
– С ней все будет в порядке, но… мне очень жаль, она не сможет ходить,
…да, мэм, ваш ребенок никогда не будет ходить…
восстановление невозможно.
Я упал в обморок. Это была… расплата за убийство. Я и только я был виноват во всем случившемся.
А через пять лет состоялась свадьба Натаниела Гордона Мора и Сюзанны Марии Бишоп, улыбающейся в инвалидной коляске последней модели.
Я люблю свою жену и она любит меня. Но иногда, слыша в темноте ее дыхание, я провожу рукой по щекам и чувствую соленую воду и тогда, не в силах противостоять самому себе я вылезаю из теплой постели и, босой, иду в библиотеку.
И до утра сижу в кресле и смотрю в окно, задумчиво обводя трепещущими пальцами замысловатые золотые узоры на асбестовой, гладкой коже.
…хорошо? это хорошо?… где правда…
|
|