Белая женщина
Венера мне оковы подала
И усмехнувшись, приказала: Надень!
И до скончанья дней носи;
Удел твой — быть рабом любви!
Я очутился перед белым мраморным дворцом с изящными колоннами и портиками на древний лад; дворец как будто притаился в цвету благоуханных садов, внимая их упоительный аромат... Кругом царила благодать. Весной дышала синева небес. В жилах Природы уже бурлили могучие потоки, предвещающие расцвет новой жизни. Отовсюду слышались весенние трели птиц. Все наливалось свежими силами и красками, купаясь в теплых лучах ласкового Солнца. Все танцевало и кружилось, все звучало и цвело на этом дивном празднике жизни.
Парадные стеклянные двери внезапно отварились, и на пороге появилось хрупкое созданье, любимое дитя богов и матери Природы, откровение прекрасного — молодая женщина в белом легком одеянии. Она была подобна весеннему, только что распустившемуся навстречу теплому солнышку, подснежнику, — столь она была нежна и хрупка. Звали ее Татьяна.
Увидев меня, она, словно дуновение ветерка, приблизилась ко мне, устремив на меня свой укоризненно вопрошающий взор. Этот взгляд напомнил мне капризы юной богини, он как будто говорил: кто посмел помешать мне, кто посмел отвлечь меня? Это мгновенное видение возмутило во мне радостное упоительное чувство, от которого все мое существо, казалось, начинало таять. Мое хваленое мужество и смелость улетучились в момент. Твердая и несгибаемая воля сменялась слабой растерянностью. Земля уходила из-под ног. Татьяна вздрогнула, на ее ярком, выразительном лице отразилось переживание роем нахлынувших воспоминаний десятилетней давности. Да, она вспомнила меня и свою юность. И я также ясно ощущал, как со дна моей души встрепенулось вихрем былое, долгое время дремавшее где-то там, на дне, в кладезях памяти.
Неимоверное нетерпение, желание выразить свою безграничную любовь и преданность охватили меня с ног до головы. За годы разлуки моя неистощимая любовь истерзала меня, сделала рабом моих видений и чувств. Я часто упрекал себя за слабость, но ничего не мог поделать с собой. Власть любви к ней была абсолютной. И Татьяна пользовалась ею сполна.
Я помнил ее девушкой в расцвете лет, когда между нами существовала непреодолимая пропасть, которая разделяла два мира: мир высший — мир света, богатства, разума и власти и мир низший — мир неимущих. В ее жилах текла голубая кровь, она была похотливой богиней, свет которой разрушил спокойствие моей души. Я безнадежно заболел любовью. И чем сильнее была моя любовь, тем сильнее было чувство жестокой подавленности: ее превосходство и мое бессилие перед ним беспощадно угнетали мое сознание. Перед ее аристократически уверенным взглядом, в котором сияло сознание принадлежности к касте избранных, я трепетал в своей растерянности и нелепости. Под этим взглядом я готов был пасть пред ней в преклонение, смотреть на нее с мольбою, мечтая снискать милость моей госпожи, целовать ее белоснежные худенькие ручки, воплощающие в себе всю сущность женственности, и целовать ее изящные белые ножки.
Годы разлуки сильно изменили меня, но я часто вспоминал один случай. Однажды утром на заре она уехала кататься верхом. Я прождал ее весь день, но ее все не было. Я ждал в безумной тревоге и страшно волновался. И вот под вечер, когда Солнце уже клонилось к горизонту, Татьяна появилась. На ней был черно-белый классический костюме наездницы, и она, гарцуя на черном коне, ноги которого были украшены белыми гольфами, приблизилась ко мне. Коню, казалось, нравилось подчиняться столь прелестной хозяйке, самодовольно восседавшей на нем и сжимавшей его бока начищенными до блеска кожаными сапогами. Увидев меня, она обратилась ко мне ласково по-французски, как бы заигрывая со мной, — этим она всегда подчеркивала мое невежество, стараясь поставить меня в неловкое положение. Но делала она это не со зла: ей просто хотелось немного повредничать... Подойдя к ней, я с радостью и умилением припал к ее сапогу, плотно обтягивающему ее изящную ножку, и стал держать покорно стремя, — чтоб она спешилась с коня:
— Не раболепствуй! — сурово сказала она.
И тут же, довольная моей преданностью, невольно зардела и залилась смехом, словно весенний колокольчик. В ее радостном ликовании всегда было нечто столь чуждое размеренности и тоски, что все кругом готово было ликовать вместе с нею. Взглянув на меня с упреком, она спрыгнула с коня, склонилась и нежно обняла меня. Ее объятия были полны тепла, и я ясно слышал сильное, волнующее биение ее сердца. Тогда, в волнении перед нею, я прочитал ей свои первые стихи:
Люблю тебя я, милая Татьяна,
Люблю я милые твои черты,
Твой чистый образ своенравный
Моей несбывшейся мечты.
Люблю тебя, прекрасное созданье,
Губ алых нежный аромат,
Очей твоих игривое сиянье
И прелесть легкой юности забав.
В безумствии ночном
Сводила ты меня с ума.
Любовью страстной опьянен,
Пылал огнем я в грезах сна.
Я не способен на обман,
Нет сил страдания терпеть,
Как страстно любящий Арман
Готов я умереть!
Все вокруг любило ее: цветы, птицы, животные, люди. Она всех умела приласкать, окружить вниманием, утешить. Иногда мне казалось, что она плетет вокруг себя коварные золотые сети, в которые души простые с легкостью попадаются, — и уж не было никакой надежды вырваться из этих сладких пут. Попавшим в них оставалось только покорно исполнять любую прихоть этой маленькой богини.
Сила ее магического очарования была велика. Когда она начинала говорить своим тоненьким певучим голоском, все кругом таяло. Ее живой ум и подвижный характер незамедлительно пленяли ваши мысли и чувства. Противостоять ее неистощимому желанию нравиться было невозможно...
Я стоял перед ней в каком-то неописуемо иступленном оцепенении и вспоминал бал...
Во дворце давали бал. В огромном зале, с белыми мраморными колоннами, горели тысячи свечей. Шорох толпы. Шелест платьев. Все гости уже собрались и находились в волнительном ожидании начала танцев. Я сразу увидел Татьяну. Она стояла у белой греческой колонны. На ней было роскошное белое платье, которое живописными складками ниспадало до самого пола. Длинное декольте обнажало ее юную страстную грудку, призывную, нарочито торчащую и жаждущую испить сладостной любви. Это была нежная белая грудка лебедя. И кто мог устоять от соблазна, чтобы не взглянуть на нее? Она так и приковывала завистливые и вожделенные взгляды. Тонкое брильянтовое ожерелье украшало мраморную шейку красавицы. А черные волосы, аккуратно собранные сзади и завитые в узел, открывали поистине нежное, милое лицо юного божества. Замерев в грациозной стойке, она была подобна античному изваянию. Но эта внешняя прелесть таила в себе дьявольское начало. Глаза Татьяны горели неизъяснимым блеском, неодолимым желанием нравиться, и она чувствовала, что она нравится, нравится всем... С детским волнением она стояла подле колонны, ловя оценивающие взоры знатных дам, завистливые взгляды молодых девиц и горящие глаза молодых кавалеров.
Это был ее первый бал. Восторг перехватывал ее дыхание, грудь вздымалась от волнительного ожидания. Ее трепетное сердечко колотилось с неимоверной силой так, что она чувствовала, как в ее головке бешено пульсирует кровь. Ей казалась, что вот сейчас зазвучит музыка, и она закружится в вальсе, покоряя всех своим совершенством. Я стоял позади и наблюдал за ней, за ее одержимостью. Казалось, она забыла обо всем на свете, воодушевленная ожиданием чуда. Головка ее кружилась... А я стоял и в томленье ждал, когда же она обратит на меня внимание, взволнованно ловил каждый ее взгляд, но он всегда скользил мимо меня, ни на мгновенья не останавливаясь, — как будто она искал кого-то другого. Я не выдержал и сам подошел к ней, склонил слегка голову и поприветствовал ее. Она быстро взглянула на меня, нежно улыбнулась, но я почувствовал в ее улыбке легкую досаду, мгновенное раздражение обманутых ожиданий. Тень досады омрачила и меня, ведь в этой улыбке не было ликованья, не было радости, это была дань условности. Я с горечью почувствовал неловкость моего положения, но преклонил колено, неуверенно прося ее руки. Она с краской раздражения протянула мне руку, к которой я умиленно припал. И в это самое мгновенье к ней подошел знатный кавалер. Нет, он не подошел, он подлетел, словно вихрь, вскружив все вокруг. Он был одет по последней парижской моде, голову держал прямо, гордо являя свое величие... и — о боже! – когда они встретились глазами, лицо Татьяны озарилось, она расцвела и запылала. Глаза ее оживились и заблестели от счастья — и мне показалось, что в тот момент она своей головкой коснулась до небес!
Я видел его глаза — они пылали страстью, как огни пожара в ночной темноте, я почувствовал, как сила влечения, перед которой я был бессилен, словно молния, промелькнула меж ними. В одном мгновенье рождалась любовь. И уже никто не мог помешать им любить друг друга. Они стояли и заворожено смотрели друг на друга, утопая в теплых лучах счастливого безумства.
Как прекрасна женщина, ослепленная счастьем! Когда глаза ее горят любовью, когда она ликует всем своим существом, не в силах скрыть своей радости!
Вдруг кавалер с легкостью подхватил ее рукой за талию, и они закружились в медленном вальсе. Моя любовь была раздавлена. Я был повержен. Я был жестоко повержен. В голове у меня все помутилось, ноги подкосились и, склонив голову, я коснулся пола рукой. Мне сдавило сердце. Я почувствовал звенящую боль, жестокую боль, боль, которая обрушивала все мои надежды, все мои мечты. Эта боль и мое разбитое сердце венчали превосходство, жестокое превосходство надо мной. Я смотрел и видел, как все кругом уже готовы были склониться перед Татьяной, отдавая ей почести. Ведь ее пригласил на танец самый знатный кавалер. И в тот момент я чувствовал всю жестокость жизни, жестокость, которая сопровождает блистательные победы, жестокость, которая сопутствует блистательной славе и успеху. Я чувствовал, как жалок был я в своем поражении. Но такова была воля богов, которые жаждут наслаждаться величием, богов, которые любят славные, сокрушительные победы.
Я ясно видел свое ничтожество… Кто я? Жалкий юноша, который по мановению ее руки готов был припадать к ее ногам, которого она знала, как саму себя. Меня не надо было завоевывать, поскольку я, как тень повсюду следовал за ней, сгорая от своей безнадежной любви. Что я был перед этим франтом? У меня не было ни его блеска, ни его шика, ни его славы, ни его богатства. Как жалок был я в своем ничтожестве!.. В отчаянии я отправился искать смерти...
Шли годы, и я страдал безмерно, с ума сходил, печаль была невыносима, — уже готов был жизнь свою прервать... Но что сегодня? — на крыльях счастья я порю опять, кружится голова... с ума схожу! Счастливое безумство!.. Вот так всегда — над пропастью парю — то там, то здесь — и в счастье и в страданье. Мне древние сказали: чувство меры всего превыше! О мудрость древних — чувство меры! Об этом думаю всего я меньше! О как же невозможно это для меня! Как невыносимо! Терпеть!.. Терпеть?!. Терпеть я не могу, во мне терпенья нет! Один огонь! Я снова вижу пред собой ее... и восклицаю тихо:
Я вас увидел вновь — как вдруг
Все для меня в единый сладкий звук
Слилось... и нежною струной
В душе моей отозвалось.
Любви так сладок сон!..
Я вами пьян, я в вас влюблен!
Но передо мной сейчас стояла женщина, которую жизнь уже успела воспитать и умудрить опытом. Она была похожа на горную лань своими полными от слез глазами, темными, широко раскрытыми от удивления, в которых читалось зрелое благородство души. Казалось, жизнь уже вдохнула в ее глаза печаль, но они еще сохранили лучистость невинного озорства. Широкий разрез на ее груди подчеркивал страстное женское начало, уже успевшее вкусить сладости и горести земной любви, но скрывавшееся под покровом внешней скромности и стыдливости. Темные волосы аккуратно были собраны и завиты на голове, открывая прозрачно белую шейку, которую трогательно обвивала золотая цепочка с кулоном в виде сердца. Я был несказанно счастлив просто лицезреть это божество, но от него зависело, буду ли я опять повергнут во мрак или поднимусь над землей в блаженстве. После стольких мучений, вынесенных мною, я мечтал об одном: упасть и утонуть в ее объятиях. Только теперь я понимал, что путь к настоящему счастью лежит через неимоверные страдания. И я в порыве безумной страсти припал к ее ногам с горячей мольбой:
Как счастлив я у ваших ног
Миг сладости покорной пережить,
Край платья вашего целуя,
За то судьбу благодарить!
Как счастлив я пасть ниц
В томленье преданном пред вами
И умолять, пятою вашей попираемый!
Во так, как зима рассыпается снегом после крепких морозов, как ребенок разряжается слезами после долгих мучений, как больной покрывается влагой после неистовой горячки, так мне, стоя на коленях перед нею, было приятно почувствовать разливающуюся по телу слабость, проникающую до мозга кости. И чем сильнее была во мне страсть, чем сильнее желание, тем более я становился ее рабом. И чем полнее я отдавал себя во власть моей любви, тем вернее губил и терял себя!
|
|