Они летели из Гонолулу домой. Внизу серебрилась на солнце вода океана. Рядом с Сергеем, съёжившись и словно окаменев, сидела Лиза. Такой несчастной и отчуждённой он не видел её ни разу за четверть века совместной жизни. Наискосок от них расположился академик Зимин. Обрамлённое окладистой бородой лицо корифея было кислым, будто Зимин только что съел лимон без сахара. Все члены их группы выглядели не лучшим образом. Комфортно чувствовал себя, кажется, только туповатый сибарит Потапенко. «Тупой психиатр – нелепость», - подумал Сергей.
Ещё неделю назад все летевшие на Международный конгресс психиатров были полны радужных надежд. В успехе своего доклада Сергей не сомневался. Гавайи не таили, казалось, никаких опасностей. Предстояла приятная неделя на далёком, экзотическом острове, омываемом водами Тихого океана. Сергей почти ощущал прикосновение к лицу лёгкого бриза, вспоминались звуки гавайской гитары, краски Гогена…
«Ты только подумай,- восторженно говорила Лиза, - мы своими глазами увидим Оке-а-нию». Она произносила это слово, певуче растягивая звуки и жмурясь от удовольствия. Сергей радовался за неё. Устроители конгресса подготовили, как заведено, «программу для дам» с экскурсиями, посещением музеев, показом мод... Раньше Сергей всегда завидовал западным учёным, которые могли привезти с собой, ни у кого не спрашивая разрешения, хоть супругу, хоть подругу… То, что ему на этот раз позволили выехать из страны вместе с женой, было знаком особого расположения властей, их доверия. До сих пор Лизонька побывала с ним только в Софии, но, как говорят, Болгария - не заграница. Да, ещё неделю назад жизнь представлялась прекрасной. Как он мог оказаться таким близоруким болваном? Ведь всё, что случилось, он мог, просто обязан был предвидеть.
Стюардесса развозила напитки. Он выпил, но напряжение не спадало. Почему-то вспомнился большой кирпичный дом на Садовом кольце у Курского вокзала – дом его детства; их компания: мальчишки начала тридцатых на старой фотографии. Он в кепке набекрень, задорный, довольный собой заводила лет десяти. Слева – Яшка Гольдман. Ради фотографии Яшка снял очки с толстыми стёклами. Без очков он выглядел растерянным. С Яшкой Сергей просидел за одной партой девять лет. Другая фотография запечатлела их уже подростками. Среди ударников 21-й школы были и Сергей, и Яшка, и Лера – самая красивая и умная девочка их класса. Как-то в разговоре с Лерой Сергей назвал Яшку своим Санчо Пансой.
- А по душе он скорее Дон Кихот, - сказала Лера, - идеалист, мечтатель не от мира сего.
- Может быть, я – Санчо Панса? – засмеялся тогда Сергей.
- Нет, конечно, но ты и не Дон Кихот Ламанчский, - в зелёных глазах сверкнула лёгкая насмешка, - ты разумный, практичный, в тебе нет безоглядной храбрости… Тогда слова Леры его обидели, хотя… что за радость быть Дон Кихотом? Сейчас Лера известный биолог и, как слышал Сергей, якшается с инакомыслящими.Пока она, слава Богу, не его пациентка... Тьфу-тьфу, не сглазить! Какие дурацкие мысли лезут сегодня в голову! Лучше думать о чём-то другом. О том, как они с Яшкой мчались на станцию «Парк Культуры», чтобы впервые покататься на эскалаторе, проехаться по только что открытой линии метро до Сокольников, как десять раз смотрели «Чапаева»… Странно: он легко представляет себе лицо Яши на фотографиях, но не в жизни. Впрочем, в жизни они виделись в последний раз давным-давно, а фотографии нет-нет да и попадаются на глаза. Они расстались осенью сорок первого. Обоим было тогда по семнадцать лет. Близорукий, нелепый Яшка уходил добровольцем в ополчение. Сергей отговаривал, убеждал, что от такого бойца на фронте будет мало толку. Разумнее окончить школу, институт, стать полезным членом общества. С фашистами управятся и без них. « Нет, - упрямо твердил Яшка, - я пойду, а тебе действительно надо учиться: ты очень талантлив». Яшка пропал где-то под Москвой. Щуплый, близорукий, нелепый Дон Кихот, вряд ли сумевший убить хотя бы одного фашиста. «Пропал без вести». Это было не только горем, но и пятном для семьи. А Сергей с отличием окончил школу, поступил в Военно–медицинскую академию. Она славилась своими традициями, уровнем. К тому же, обучение в ней давало надёжную бронь. Недавно Светочка, его школьная любовь, а теперь - строгий декан и мама двух взрослых сыновей, показала ему его собственное письмо. В марте сорок третьего года он писал ей о том, как влюблён в медицину, как счастлив постигать её тайны. Он немного рисовался, но в медицину и впрямь был влюблён. Он мечтал о яркой благородной работе врача с большой буквы, а его отправили по распределению на периферию, в мрачный, убогий тюремный медпункт…
Он до сих пор не мог без содрогания вспоминать те годы, начальника – примитивного, неотёсанного солдафона, от которого вечно разило перегаром. Тогда в душу Сергея заполз липкий, обезоруживающий страх перед превратностями судьбы. «От тюрьмы и от сумы…» Вырваться, вырваться любой ценой – это стало его главной, всепоглощающей целью. Уцелеть и вырваться!
Сергей выпил ещё рюмку. Он ждал, что Лиза остановит его, но ей, похоже, было всё равно. Ему так хотелось обнять её, отогреть… Скорее бы оказаться дома. Этот долгий, угрюмый перелёт выматывает душу. Обнять, отогреть… Привычный мужской способ утрясти семейные разногласия...Но сейчас не тот случай. Сейчас надо как-то всё объяснить. Но как?
Мысли вернулись в мрачные тюремные коридоры с дикими воплями арестанта, перегрызшего себе вены, с запахом кислых щей, духоты, насилия. « Мне даны ум, способности не для того, чтобы я губил их здесь», - в отчаянии думал Сергей. «Потерпи, - говорила мама, которой о подробностях службы он, конечно, ничего не рассказывал, –и на твоей должности можно делать добро. У меня была знакомая, которая в тридцать седьмом году по собственной воле поехала работать врачом в лагерь, чтобы помогать заключённым». Да, мамуля, бывшая бестужевка, до конца своих дней оставалась неисправимой идеалисткой.
Быть управляемым, лояльным, полезным, чтобы вырваться. Иногда воля начальства и клятва Гиппократа, которую они, впрочем, не давали, противоречили друг другу. Приходилось, скрепя сердце, выполнять распоряжения вышестоящего начальства. Но, когда это было возможно, Сергей старался помогать зэкам. Вспомнился юный воришка, которого искалечили сокамерники, а Сергей спас; трогательная, бухгалтерша –растратчица. Он помог ей сохранить беременность. Потом она даже прислала ему фотографию своей девочки. Это грело душу, но разве так представлял он свою жизнь,разве к этому себя готовил?..
«Тебе необходима позитивная мотивация, - писала мама. - Ты ведь увлекаешься психологией, психиатрией, а среди твоих подопечных наверняка есть очень интересные в научном плане личности». Да, чего-чего, а психопатов среди его пациентов хватало, среди персонала тюрьмы - тоже. « Позитивная мотивация»? Нет, стимул вырываться! Он лечил сотрудников тюрьмы, их родственников. Помог жене начальника, страдавшей астмой, его отцу, которого мучила аритмия... Через три года благодарное начальство выхлопотало ему место в московском институте, занимавшемся психиатрической экспертизой. Институт, конечно, тоже был тюрьмой, он не подчинялся Минздраву. И всё же это было респектабельное и очень интересное место работы. Коллеги в большинстве были людьми интеллигентными, умными. Тогдашний шеф Сергея, учёный с мировым именем, любил симфоническую музыку, стихи Бодлера и Рембо. С ним можно было вести увлекательные беседы о тайнах поведения. На ум пришли строки Бодлера:
Глупость, грех, беззаконный законный разбой
Растлевают нас, точат и душу и тело,
И как нищие вшей, мы всю жизнь отупело,
Угрызения совести кормим собой…
Нет, угрызения совести были Сергею не свойственны. Первые годы его работы в экспертизе и поводов к этому не давали. Его пациентами были тогда только уголовники. Он выявлял среди них психически больных, разоблачал симулянтов. Начальство не вымогало ложных заключений. А через год Сергея приняли в аспирантуру того же института. И тему предложили увлекательную: пограничные состояния – та зыбкая полоса между здоровой психикой и болезнью, в которую часто попадают при тяжёлом стечении обстоятельств или от бездарного воспитания. Сергей наблюдал за подследственными,читал, думал. Какое прекрасное было время! Он победил судьбу: он будет не серым, зависимым тюремным врачишкой, а настоящим, большим учёным!
В ту счастливую пору он встретил Лизоньку и влюбился в неё с первого взгляда. Миниатюрная, с точёными чертами лица, Лиза светилась добротой и радостью. Она и сейчас очень хороша. И выглядит не на свои сорок семь, а лет на тридцать пять, не более. В тот первый год он писал ей:
Ты мне подарена судьбой
За все мои невзгоды.
Ты – лучик солнца, что собой
Разгонит непогоду.
Лелеять буду я тебя,
От бед, обид беречь, любя…
Стюардесса принесла обед. Но ни он, ни Лиза к еде почти не притронулись. Молчание Лизы давило, однако прервать его Сергей не решался. Они поговорят обо всём потом, дома. Лизонька такая впечатлительная, по-девичьи романтичная. Приходя с работы, он с удовольствием погружался в её светлый, ясный, ласковый мир. Почему он, гордившийся своей проницательностью психолог, ни разу не подумал, что романтизм Лизы может быть опасным для него? Даже не удосужился её подготовить…А было ли это реальным? Надо было оставить её дома. Но ведь он не ждал никаких неприятностей. Он так вжился в образ блестящего, уважаемого учёного, у которого нет скелета в шкафу. «Беззаконный законный разбой…» Привязалась эта строчка, как репей. Надо пройтись по самолёту, размяться. В хвостовой части, чуть в отдалении от туалетов маялся его коллега Самохин.
- Не сидится, - то ли спросил, то ли констатировал Самохин, - ничего, вернёмся в цитадель, всё встанет на свои привычные места. Слышал, Вы монографию заканчиваете?
- Ещё одну главу написать осталось: «Соматические последствия комплекса вины».
- Оч-чень интересно, - хмыкнул Самохин, - язвы желудка, инфаркты, инсульты от того, что нас ест. Вы умеете выбирать актуальные направления. Думаю, скоро членом-корреспондентом станете.
- Теперь – вряд ли.
- Ну что Вы, наоборот! Родина перед Вами, безвинно ошельмованным, вроде бы в долгу. Все мы безвинно ошельмованные. Ведь так? Вопрос прозвучал двусмысленно. Самохин, видный детский психиатр, во всейэтой истории и впрямь был, как агнец безвинный…Но подчёркивать это перед Сергеем ему всё же не стоило. Ведь Самохин не мог не знать… Сергей поспешил вернуться на своё место. Лиза спала или делала вид, что спала. «Безвинно ошельмованный»…
С неприятными сторонами своей работы в институте Сергей впервые столкнулся в начале семидесятых… Что он мог сделать, находясь на своей должности? Даже перейти в учреждение другого профиля было нереально. Из этой системы, зная её подноготную,просто так не уходят. Ему приказали лечить этих правдоискателей, он их и лечи. И старался даже в мыслях не брать слово « лечить» в кавычки. Ведь человека, не способного понять, что плетью обуха не перешибить, трудно назвать вменяемым и безопасным для окружающих. Из-за отдельных неисправностей не расшатывают дом. Все эти инакомыслящие - яркие, умеющие будоражить людей, действительно опасны. Русский бунт – штука страшная. Его, конечно, подавят, но сколько будет жертв!
Сергей старался применять к этим небожителям наиболее щадящие методы лечения. Если удавалось... Ведь и над ним было начальство. Бывший шеф Сергея умер в конце шестидесятых. Интересно, что бы он делал в теперешней ситуации? Поспешил уйти на пенсию? Сергею до пенсии ещё далеко… Вспомнилось искажённое мукой лицо одного из диссидентов во время шоковой терапии…Обычно Сергей не присутствовал при таких процедурах. У него было достаточно помощников. Но иногда всё же случалось видеть… Господи, ну что за приступ самоедства! Вот этот правдоискатель, что выступал с обличениями в Гонолулу, семь лет провёл в «психушках», а сохранил острый, как бритва, ум и умение вести диалог, а за такой период в тюрьме он мог просто сгинуть. Так что диагноз «вялотекущая шизофрения», возможно, спас ему жизнь. Сергей почувствовал жжение за грудиной. Отвернувшись, чтобы не увидела Лиза, положил под язык нитроглицерин. Стало легче. Он старался переключиться на другие, более светлые мысли, но не мог. Почему он не ждал неприятностей от этого конгресса? Потому, что на предыдущем, в Мехико, никто не пожелал вмешиваться во внутренние советские дела? Но за последние годы из-за неразумности власти на Западе оказалось много наших диссидентов с диагнозом шизофрении, стажем пребывания в закрытых лечебницах. Некоторых из, по мнению тамошних врачей, были практически здоровы… Предвидя скандал, верхи подготовили письмо о том, что советскую психиатрию не используют в политических целях. Когда Сергею предложили подписать это письмо, под ним уже стояли росчерки известных, весьма уважаемых людей. Он, конечно, подписал. Как могло быть иначе? Не хотел же он оказаться на месте своих пациентов. К тому же письмо было направлено и на защиту его самого. Вскоре он получил звание лауреата Государственной премии. Не за подпись, конечно, но с её учётом. В Гонолулу его назвали одним из «палачей в белых халатах»… Лиза, кажется, спит. Как ей объяснить всё это? Сердце опять сдавило. Он снова принял нитроглицерин…
Нет, Лиза не спала. Она полулежала в кресле, закрыв глаза. Так было проще. Всё, что произошло на Гавайях, не казалось уже чьей-то злобной выдумкой, клеветой. Как она могла ничего не замечать? Да, её средой обитания были детская библиотека – идеальная раковина; дом, уютный, спокойный и, казалось, ничем не запятнанный; любимая дача в Болшеве, где отдыхают сейчас дочка и внучка. Сергей просил её не слушать западные голоса, и она не слушала. Как-то женщина, постоянно приходившая за книжками для сына, спросила, где работает муж Лизы. «Он один из ведущих специалистов по судебной психиатрии», - с гордостью ответила Лиза и назвала институт. «Судебной психиатрии?» - переспросила женщина. В её взгляде, голосе Лизе почудилось недоумение, осуждение…Неприятное, тяжкое ощущение вскоре, вроде бы, забылось. Сейчас пришёл на ум и ещё один эпизод: когда обмывали лауреатство Серёжи, Лиза услышала разговор двух гостей:«Вот власть и расплатилась с Сергеем. И академик Боярышев подсуетился: напросился в соавторы и солауреаты. Отвалил Сергею за это отличный материал. Так что уважаемый Сергей Андреевич с двойной прибылью». Разговор покоробил, но стоило ли раздумывать над словами завистливого, к тому же подвыпившего гостя? Она была так счастлива, так гордилась Серёжей, умным, добрым, любимым… То, что она узнала в Гонолулу, было чудовищным. Страшные сцены из книжек, «железная маска», пытки инквизиции, ужасы тюрьмы Дворца дожей …и где-то в том же ряду - её милый, интеллигентный Серёженька. И как теперь жить?
В аэропорту их встретил шофёр института Паша. Сергей только сейчас вспомнил, что не купил никому обычных в таких случаях сувениров. Надо попросить Лизоньку завтра подобрать что-нибудь подходящее в московских магазинах. Они вошли в свою просторную квартиру в совминовском доме. Почти тотчас Лиза сказала:
- Я поеду на пару дней на дачу.
- Сейчас? Ты ведь устала: такой долгий перелёт!
- Ничего. Там отдохну. Извини.
Она уехала, и он остался в квартире один. «Не может меня видеть. Господи, как всё нелепо!» - думал Сергей. Он переоделся, прилёг. За грудиной опять начало давить, он снова принял нитроглицерин. Мелькнула мысль: надо померить давление. Но двигаться не хотелось. Вскоре он провалился в сон.
Ему приснился Яшка, молодой, лопоухий.
- Я так в тебя верил, - говорил Яшка, - я думал, ты будешь человеком светлым, благородным, а ты…
- Но пойми, есть неуравновешенные люди, они способны возбуждать толпу, могут расшатать государство. Я помогаю избежать этого.
Теперь Сергей явственно услышал голос Леры. Он не видел её, но знал, что это она.
- В каждой стране есть неуравновешенные люди, - говорила Лера, - но их за слова не сажают в «психушки», довольная жизнью толпа за ними не рвётся, и прочные государства от их слов не расшатываются. Да и какие они неуравновешенные, эти твои, так называемые, пациенты? У них иное, не угодное властям мнение. А причём тут медицина? Тебя используют как палача, инквизитора!
- И как теперь жить? – это был уже голос Лизы. Сергей проснулся. За грудиной и под ложечкой жгло, ныло левое плечо, сердце билось часто и неровно. То рвалось из груди, то замирало. На этот раз нитроглицерин не помог. Холодный пот заливал глаза. Сергей дотянулся до телефона, вызвал скорую из своей,ведомственной поликлиники. На него навалился страх. «Надо взять себя в руки. Страх часто бывает при серьёзных сердечных приступах, - подумал Сергей, - надо как-то добраться до двери». Каждый шаг давался с огромным трудом, но он всё же дошёл, повернул ключ в замке. Он приоткрыл дверь и потерял сознание. Там, на полу, его и нашёл врач. От укола Сергей пришёл в себя.
- Держитесь, Сергей Андреевич,- говорил врач,- сейчас подъедет реанимация, мы перевезём Вас на Пироговку, к Сыркину. Всё будет хорошо.
- Не будет, - с трудом шевеля губами, прошептал Сергей. - Вы передайте моей жене, передайте Лизе, что я помогал им, как мог, я не был жесток с ними, я их от тюрьмы спасал и… я помогал государству. Передайте это, не забудьте. Это - самое главное.
Не забудьте. Передайте, что я старался…
Он снова потерял сознание. Реанимация помочь уже не смогла.
- Ну зачем ты едешь в крематорий? - спрашивал Леру муж. – Тебе хочется оказаться среди этой публики? Да, ты училась с Сергеем. Ну и что из того?
- Я не могу не пойти, Сенечка: мама Яши Гольдмана очень просила отвезти её на похороны. Плакала, говорила, Яша дружил с Серёжей…К тому же, Сергей доставал ей все последние годы дефицитные лекарства, не забывал…Так что, мне придётся взять такси и отвезти Иду Марковну. Боюсь, что и на поминки с ней поехать придётся. Она очень слаба.
- А ты подумала о том, что делал бы этот добренький Серёженька, если бы органы определили тебя к нему на «лечение»?
- Получил бы инфаркт.
- Ой ли? Настоящий инфаркт он получил только после разоблачения. Ты ведь слышала рассказ «Свободы» о конгрессе. Я понимаю, когда бывшие одноклассники оказываются по разные стороны… это не просто. Ладно. Если решила идти, я встречу тебя после поминок, вместе отвезём Иду Марковну. А кто теперь будет доставать ей лекарства, не представляю. Господи, что за страна! Если нет блата, помрёшь без лекарств.
В особом, для привилегированных покойников, крематории всё было весьма торжественно. Видные деятели произносили речи о безвременно ушедшем талантливом учёном, о человеке большой души. Лера смотрела на убитую горем жену Сергея, которая казалось, ничего не видит, кроме его лица. До этого Лера встречала её раза два, не больше. Вспомнилась трогательная, застенчивая Лиза в день своей свадьбы. Какая светлая девочка, подумала тогда Лера…
Как она и предполагала, пришлось сопровождать Иду Марковну на поминки. Обязанности хозяйки заставили Лизу как-то собраться. Позднее она заметила Леру, вымученно улыбнулась, заговорила:
- Как хорошо, что Вы пришли. Серёженька очень ценил Вас. Никогда себе не прощу: оставила его одного дома. Должна была предвидеть, что после конгресса…- она осеклась, испуганно посмотрела на Леру.
- Вы думаете, это случилось из-за конгресса?
- Вы уже слышали? Наверное, все уже знают…
- Не все, конечно.
- Я во всём виновата. Ничего не замечала. Я должна была его вовремя остановить, заставить уйти из этого института. А я холила, лелеяла и этим, как оказалось, глушила боль, давала возможность оставаться там.
- Не вините себя. Вы вряд ли могли что-то изменить. Уйти оттуда совсем не просто.
- Но возможно?
- Возможно…Но при другом характере и в самом начале, когда тебя ещё только испытывают на прочность. А сломался он, наверно, ещё когда в тюрьме служил.
- Господи, в какой тюрьме?
- Вы не знали? Он работал врачом в тюрьме. По распределению.
- Не знала. Не говорил. Ну что я за жена? Не сумела вызвать доверия, разговорить. Всё в себе носил, всё в себе…
Отвезти Иду Марковну домой на своей машине вызвался бывший одноклассник Леры, а теперь лоснящийся благополучием директор гастронома, Юрка Крылов. «Почему никогда за дефицитом не заходишь? – попенял он.- Я своим всегда помогу. И Сергея выручал, и сегодня всё доставил в лучшем виде. Какой стол! Шик! Понравилось? Да, красиво проводили».
Семён зашёл за Лерой, как и обещал. Идти на шумный Комсомольский проспект Лере не хотелось. Они обогнули монументальный сталинский дом, в котором жил Сергей, и через озеленённый двор вышли на Фрунзенскую набережную. «Какой чудный район, – вздохнул Семён. – Посмотри, какая красота!» Они медленно шли вдоль парапета Москва –реки. На другом её берегу был Нескучный сад. Вдали, за мостами, виднелись башни Кремля. На тёмном небе безмятежно сияли их красные звёзды. Шёл спокойный, застойный, не предвещавший в обозримом будущем никаких изменений и бурь 1977 год.
|
|