В груди поселились бабочки.
Никто не успел заметить, как только вчера родившиеся, неуклюже-зеленые гусеницы уже окуклились нежным шелком и как баюкались они в этих шелковых колыбелях, а потом вдруг , все сразу, проснувшись от стука сердца, тонкими полупрозрачно-бархатистыми бабочками закружились, забились, затрепетали, мягко ударяясь крыльями.
И так они жили.
Перелетали в груди, и слышны были их приглушенные шорохи. Сперва странно было чувствовать эту жизнь внутри, но день за днем крылатая бархатная стайка становилась все привычней, все родней, и иногда забывалось о тонких быстрых бабочках, и исчезала трогательная заботливость о них и стремление сохранить, сберечь.
И однажды, когда пошел дождь, оставили открытым окно.
Капли ломали прозрачные крылья, и крик беззвучный дрожал в воздухе, и ужасом и смертью полны были слюдяные глаза.
Было больно.
Бабочки умерли, а страдание осталось, впивалось в сердце. Пустота звучала гулко, ширОко. Исчезали слова, срастались губы, лишь одни глаза смотрели безумно в выцветшее апрельское небо.
И пальцами, обтянутыми бледной кожей в синих жилках вен, вырывала память, вдавливала в жаркую пыль, душила извивающуюся боль, твердила, твердила молитву: «Не было, не было бабочек, неправда весь этот апрель, и боль исчезнет, и память родится заново, и через год оживет все в груди вновь от трепета крыльев… а сейчас тихо, тихо, спать…»
|
|