Литературный портал "Что хочет автор" на www.litkonkurs.ru, e-mail: izdat@rzn.ru Проект: Все произведения

Автор: Геннадий ЛавренюкНоминация: Повести

Геннадий Лавренюк. Догробная любовь Модеста Пендюлиди.

      Глава первая.
   
   Племенное древо
   
   «Ибо не все те Китайцы,
   которые от Китая,
   и не все дети Лао-Цзы,
   которые от семени его».
   Конфуций.
   
   ...Бесновалась брюхатая Авдотья и беспробудно хлестала водку до самого последнего дня.
   Ее муж, низкорослый печник Модест, больно тыкал скрюченным пальцем ей в живот и говорил, что из-за её плясок и буйства новорожденный может уродиться глупым, вредным и некрасивым.
   Маляр Авдотья непотребно материлась, лупцевала своего Модеста как сидорову козу и зычно орала, чтобы он не прикасался своими грязными лапами к ее утробе, где близился к явлению на свет младенец божий...
   - Не божий, а мой! – тюкал себя в грудь тщедушный атеист Модест.
   - Это ты так думаешь! Накося! Выкуси! С маслом! – православная Авдотья совала в морду Модесту сразу две исполинские дули и снова дралась, как мужик.
   Битый Модест плакал и убегал к соседям, где те успокаивали его хмельным, а неуемная Авдотья еще долго-долго голосила в пространство, что он лишил ее молодости, испортил ей девственность и погубил ее счастливую жизнь…
   Четверо их детей, мал мала меньше, сидели в страшной темноте под провислой кроватью и не дышали.
   
   ***
   
   Жильцы Лиловых Валуек, что недалеко от поселения Гнилой Тикич и городка Новая Полтава, пили самогон и всем миром придумывали имя.
   ... - Если мальчик - то в честь Ленина или Сталина... А если девочка - в честь Октября или Мая... Или Ленина перевернуть, и будет - Нинель... - И мальчик может быть - Нинель... - Нинель - с мягким концом, а мальчик не может быть с мягким концом... - Мальчик должен быть с твердым концом... Значит - Нинел... - Нинел - грузинское имя... - Или армянское...
   Пили и закусывали.
   ...- В честь Маркса и Энгельса... Марксен... - В честь коммунизма, электрификации, механизации - Кэм!.. - Кэм - что это? К эбени матери? - Сам ты к эбени матери... - Мюд! Мюд! Мюд! Международный юношеский день! - Новомира - в честь нового мира! - А может быть - Ор? В честь Октябрьской революции?.. - Баррикада - тоже красивое имя... - Коминтерн! Вагон! Эвакуац! - Окдес! - Кто такой Окдес?.. - Октябрь десятый! - Заготскот!..
   Пили и закусывали.
   ...- Гордый народ идет дорогой Октября!.. - Получается... Октябрь пишется через «а» или через «о »?.. – Точно через «о»?.. - Получается некрасиво... - Коминтерн у нас уже был или не было? А Мандат? - Декрет! Атеист! Мандат! - Мандат уже был... - О-юш-ми-наль-да! Отто Юрьевич Шмидт на льдине! - А если мальчик - Оюшминальд! - Оюшминальд - мужик!
   Пили и закусывали.
   ...- Лаг-шми-ва-ра!.. Лаг-шми-ва-ра!.. - Какая такая Лаг-шми-ва-ра?.. - Лагерь Шмидта в Арктике!.. Лаг-шми-ва-ра!.. - А разве в Арктике есть лагеря?.. - Лагеря есть везде!.. - И кто там сидит?.. И кто там сидит, я спрашиваю?.. - Шмидт там сидит... - А кто там еще сидит?.. - Все там сидят... - И пингвины там сидят?.. - И пингвины там сидят!.. - Пингвины в Антарктике сидят. - А в Арктике кто сидит? - А в Арктике Шмидт сидит!.. На льдине!.. - Что, больше места нигде не нашлось?.. - Куда посадили - там и сидит… - А кто там еще сидит? Дети Шмидта сидят?.. - Тебе русским языком сказано - все уже сидят!.. И дети Шмидта сидят!.. И Шмидт сидит!.. И пингвины сидят! Все сидят!.. Давно сидят!.. Куда посадили - там и сидят!..
   Пили и закусывали.
   
   ***
   
   Маляра Авдотью Пендюлиди отвезли рожать, а печник Модест Пендюлиди запил по-черному.
   Три дня стояло гульбище.
   Пили за Ленина, пили за Сталина, пили за Берию, пили за Крупскую.
   Пили за армию, пили за Кирова, пили за Фрунзе вместе с Чапаевым.
   Пили за Жданова, пили за Петьку, пили за Анку, и за Буденного.
   Пили за танки.
   За Лазо и Лысенко.
   За Микояна, повальную грамотность.
   За веселых ребят и Орлову.
   За Колонтай-дипломатшу и за Мичурина.
   За Арманд. За Инессу.
   Пили - потому что жить стало лучше, жить стало веселее.
   Осиротевшие и никому ненужные питомцы Модеста и Авдотьи расползлись кто куда. Модест был в мутном беспамятстве. Водка и деньги кончились, Модест заболел.
   На четвертый день свояк Серафим и сосед Порфирий привели за шкирку обосцаных и обосраных малолеток и принесли немного опохмелиться – наполовину опорожненную трехлитровую бутыль браги и алюминиевый бидон с огуречным рассолом.
   Размазывая по лицу сопли, больной Модест плакал навзрыд и бился в конвульсиях над любимой газетой «Красный безбожник».
   - Читайте, - сказал он, - Читайте: «Каждый шестой человек, рождающийся на земле – китаец! Статистика!».
   Серафим налил Модесту в закопченный ковшик. Модест опохмелился и выдохнул горе. Полегчало.
   - Читайте, - пёрло Модеста, - «Каждый шестой человек, рождающийся на земле – китаец! Статистика!».
   Свояк Серафим для поддержания беседы плеснул. Сглатывая спазмы, Модест суетливо и поспешно выпил и вновь забился в судорогах.
   - Читайте!.. - в который раз сказал он, - Каждый шестой!.. Статистика!.. А у меня это будет шестой!..
   Модеста опять зазнобило и закорчило. Сосед Порфирий поспешно протянул Модесту всю бутыль.
   - Китаец будет!.. - всхлипнул печник Модест Пендюлиди, делая затяжной глоток «из горла». - Китаец будет, бля!.. Статистика!..
   Серафим стал Модеста утешать: - Это же статистика! - и к Модесту это не имеет никакого отношения. Статистика! А у Модеста родится точно такой же, как и он сам. Будет вылитый Модест Пендюля, с такими же кудрями морковного цвета... Это же статистика!..
   - Ну, хорошо-хорошо, «статистика-статисти­ка!»...­ В таком разе, почему у меня первые пятеро похожи на китайцев? А?
   Серафим и Порфирий переглянулись и задумались.
   - Потому что грязные они у тебя, поэтому и похожи на китайцев... - предположил догадливый Порфирий.
   - Грязные? - удивился Модест. - А ну-ка, ступайте сюда! - крикнул он под кровать.
   Гуськом, в саже и паутине, из темноты полезла мелюзга.
   - Ну? - Модест многозначительно, с прищуром, смерил глазом долгого Порфирия и перевёл взгляд на Серафима:
   - И на кого они похожи?! - Модест повернул голову вбок, чтобы Серафим и Порфирий смогли оценить его орлиный профиль.
   - Ну, на кого они похожи?! А?! - Модест настойчиво ждал ответа.
   - На негров они похожи... - удрученно вздохнул бездетный свояк Серафим и озабоченно вытянул губы гузкой. Модест вытянул губы так же и, трезвея, вылупился на понурое семейство.
   - На негров?! - опомнился Модест после паузы и рявкнул: - Ближе!
   Ребятня безропотно, строем, подошла к своему родителю и закаменела. Ухватив первого, он сначала долго и пристально всматривался ему в лицо, словно не узнавая, потом набрал в рот рассолу и с шумом выпустил фонтан в зажмуренную мордашку. Грязь мелкими струйками стекала с чумазого личика. Модест ладонью, сверху вниз, смазал слякоть и снова потянулся к бидону с рассолом...
   - Да ты хоть водой! - сказал Серафим, - не переводи добро! - и протянул Модесту чайник. Модест журчащим фонтаном повторно сполоснул лицо малого безвкусной водой.
   - Ну, на кого похож?! – Модест крутанул штопором умытую голову плосконосого отпрыска под сосредоточенные взгляды Порфирия и Серафима.
   - Да вы не переглядывайтесь! На кого похож, я спрашиваю!
   - Да черт их знает... – матюкнулись оба соседа и пристально вылупились в ровные мордочки пацанят - все они были для Порфирия и Серафима на одно лицо.
   - А этот? - Модест снова набрал в рот воды и мелкими брызгами окатил очередную чумазую головешку. Блеснули черные узкие глаза.
   - Ну? - пытал Модест Порфирия и Серафима. - Китаец?
   Бездетный свояк Серафим пожимал плечами, чесал затылок, за ухом и недоумевал:
   - Да вроде похож... Или не похож?
   - Еще смотрите! - Модест опять набрал воды и с утробным вибрирующим урчанием окатил следующего: - Ну?!..
   - Скорее всего, какой-то татарин... или монгол... а может быть, японец... - умно рассуждал долговязый Порфирий.
   - Китайцы! - уверенно сказал Модест. - А вы – «статистика-статисти­ка!»­ - передразнил он Серафима и схватил ближайшего своего «китайца».
   - А этот? - Модест стал неистово тереть ему личико мокрым подолом заскорузлой рубахи.
   - А этот?.. Отродье!.. Китаец!.. Душегуб! - ожесточенно сатанел и входил в раж печник Модест:
   - И этот китаец!.. Китаец?.. Убью!…Сейчас убью!
   Оторопевшие Порфирий и Серафим перетрусили и сразу согласились на два голоса:
   - А этот - китаец!.. Вылитый китаец!.. Не живодерствуй, Модест, отпусти... Слышь, Модест, отпусти... Не мучь дитя... И без того - китаец... Вылитый китаец!..
   - То-то же! - отлегло от сердца у Модеста... - А вы – «статистика - статистика!»... Китайцы, бля!.. Вылитые китайцы! Все китайцы!
   Модест сделал затяжной глоток из горла и трезвым голосом резанул правду:
   - А у нас в роду все греки! Эллины! Чистокровные! - и Модест Пендюлиди вновь заплакал и дал малому отроку под зад.
   Отец-грек и его дитя-китаец единодушно рыдали вместе.
   Сердобольные и сострадательные Порфирий и Серафим бубнили что-то непонятное тихим матерком и сочувственно гладили обоих по головам.
   Как-никак родные все-таки, по разуму.
   
   ***
   
   Слухи о том, что местечковый еврейчик, Модест Пендюлиди, по прозвищу Пендюля, возомнивший себя греком и эллином, делает китайцев, разнесся по всем Лиловым Валуйкам.
   Все приходили удостовериться, глазели и дивились.
   Четверо малолетних жидокитайцев семейства Пендюлиди, мытые и прибранные, чинно, рядком, сидели на завалинке и улыбались вниманию, а вокруг толпились лиловые валуйчане, которые воочию убеждались: вылитые китайцы. Ну, может быть, не китайцы, а японцы. А может и не японцы... Ну, на худой конец - монголы. Но то, что это не греки, а тем более, что это не эллины и даже не евреи - это точно.
   Неожиданно для всех обнаружились китайцы и в других семьях.
   Затем пошли слухи о тотальном заговоре против лиловых валуйчан и советского государства - не то о жидокитайском, не то о грекожидовском. Некоторые так прямо в глаза и говорили: «Модест Пендюлиди - японский шпион, скрывается под личиной грека и эллина. Все греки как греки, евреи как евреи, а этот рыжеголовый жидяра где-то научился китайцев стругать... Подозрительно и непорядок»...
   В общем, с печником Модестом Пендюлиди решили поговорить и разобраться, что к чему, - и откуда в славянских фамилиях народились целые выводки китайцев, и кто же он, Модест Пендюля, есть на самом деле – жид, грек, китаец, эллин, а может что-то другое.
   Сосредоточенные мужики степенно направились к убогой халупе Модеста Пендюлиди и Порфирий, как общественник-активис­т­ (и самый ближайший Модесту сосед), хворостиной поскребся по мутному стеклу кособокого оконца и заговорил уважительно, по имени и отчеству:
   - Модест Агафоныч, а ну, выдь на секунду... К обчеству... Побазарить надо...
   
   ***
   
   Модест Агафонович «базарить» не любил и не хотел, панически боялся людей и любое сборище обходил за версту стороной.
   Поэтому, увидев в окно несметную толпу народа (у страха глаза велики), Модест быстро выскочил во двор, схватил две оглобли от тачанки, крепко-накрепко подпёр двери и затаил дыхание.
   Двери начали расшатывать. Модест не отзывался.
   Сосед Порфирий хитроумно и скоро просочился в хату через печную трубу и радостно распахнул настежь двери. Суд народа – суд божий! – назидательно и весело изрёк Порфирий - то ли себе, то ли нетерпеливому народу.
   Модеста нашли под кроватью.
   
   ***
   
   Суд народа был скорым - били крепко, двумя оглоблями, которыми Модест подпирал двери. Сам виноват – открылся бы с повинной – били бы просто кулаками.
   Народ требовал по совести сознаться: «аз есмь жид, а не грек и не эллин».
   Модест от страха потерял сознание и остолбенел, поэтому не сознавался и не каялся. Народ зверел упорству Модеста и гневался: «пархатый сионист, махровый жидоед, молчит как партизан, надо вешать».
   От окончательной расправы печника Модеста Пендюлиди спасла Клава Блаженная, названная сестра Авдотьи.
   Когда очнувшийся и наполовину придушенный «пархатый сионист» и «махровый жидоед» Модест Пендюлиди готов был вывернуть душу наизнанку и признаться: «аз есмь жид, а не грек и не эллин», карликовая Клава, крылато вскинув руки, вскочила на тачанку и горласто принялась юродствовать.
   - Бляди! – возвопила Клава благим матом лютым мужикам в глаза, - Кончайте цырк! Модест не виноват! Это Авдотья всё! Это Авдотья-сука-блядь повинная в грехе! Это она, как угорелая, носилась алчная на передок в «шанхай» на пузи выкрутасы малевать пришельцам из Китая! Это она, Авдотья-блядь, коварно завлекла всё поголовье женское рассказом красочным о прелестях китайских и в грех ввела всех баб соблазном сладостным! Это она, ее Блаженную, насильно, в коробе плетённом, тащила на себе туда, в распутство мерзкое, разврат и блудни. Это она, Авдотья-блядь во всем повинна! Это она, Авдотья, налево и направо всем давала! За что казните вы Модеста? Не трогайте Пендюлю! Пендюля наш бездольный-горемычны­й-праведный-святой­ и между ног имеет гулькин хрен. Такусенькой великости и даже меньше...
   И Клава, растопырив пятерни, показывала обществу на всю округу мизерные кончики на обоих указательных перстах и слёзно убеждала:
   - Канареек-птичек удоволить токмо, кое-как насилу, еле-еле, наполовину с горем и грехом!.. Он ничего не может! Ни-че-го! Я истину вам возвещаю!.. Я истину вам возвещаю!.. Не трогайте Пендюлю! Не казните!
   У народа открылись глаза от этой чистой правды, от этого общественного признания несчастной юродивой и ему расхотелось вешать Пендюлю. Ладно, бог простит.
   И тут могильщик третьего разряда Серафим, отгребая толпу, как ошпаренный, стремглав рванулся к Клаве, учившей народ уму-разуму.
   - Закопаю! – кричал взбешённый Серафим, - Гулькин хрен, говоришь?! Совсем махонькой, говоришь?! Канареек-птичек токмо, говоришь? Так счас немедля я тебе изрядный хрен представлю!
   Завидев озверевшего сожителя, Клава шустро сиганула с тачанки, сдулась в черный горбатый комочек и зашмыгала глазами по сторонам - куда бы провалиться.
   Но обозлённый Серафим доглядел шебутливую проповедницу и стал отъебуживать Клаву смертным боем.
   - За блуд со свояком и с иноземцем, мощь загробная! – кричал оскорбленный Серафим.
   Клава тоже не осталась в долгу и тоже полезла в бутылку.
   - Ты мне никто! - криком укоряла Клава Серафима, - Ты мне никто! Ты мне сожитель редкий!
   - Сожитель - не сожитель, а спать с китайцем не позволю! Ты осквернила весь родной народ!
   Родной народ бросился разнимать остервенелых, сочленившихся на национальной почве пролетариев, могильщика и юродивую, и забыл о распростертом печнике Модесте Пендюлиди.
   Разняв Клаву и Серафима, трудящиеся мужики бросились по своим хатам - отмывать свой семейный приплод, и по дороге говорили своим собственным бабам:
   - Если хоть один будет похож на китайца или на грека – убью, в гроб вгоню, изведу, со свету сживу, дух вышиблю, ухайдакаю, голову сверну, мокрое место оставлю!
   В тот вечер по многим подворьям стоял бабий вой, горестный плач и стенания, но обиженные и осатанелые рабочие мужики на этом не успокоились, а решили злость, все-таки, сорвать на иноземце.
   Они вспомнили, что когда-то, давным-давно, здесь, под Полтавой, они с дрекольем и за шведом гонялись, а уж метелить-молотить желтомордых китайцев - так это как два пальца обосцать. Надергав дреколья и повыломав штакетник, они отправились дрючить восточных инородцев, которые приехали сюда учиться - познавать зарю социализма...
   Но восточные инородцы, уроженцы братского государства - народ вежливый, воспитанный и галантный, застенчиво лыбясь, тоже похватали ломы и лопаты и дали такой шизды славянским мужикам, что те еще долгие годы обходили захолустное предместье под названием «шанхай» и никогда не любили об этом вспоминать – как шведы Полтаву.
   А учтивые и улыбчивые иноземцы порешили, что на этом их обучение марксизму-ленинизму-­троцкизму-сталинизму­ можно считать законченным, и, собрав пожитки, укатили по ту сторону китайской стены - делать культурную революцию и строить коммунизм-социализм с человеческим лицом или как получится.
   
   ***
   
   - Сука... Стерва... Падла...
   Оскандаленный, взбученный и опозоренный Модест Пендюлиди сидел дома, матерился и переживал.
   - Стыд и срам, - скорбел Модест вслух. - Уж лучше бы убили или умертвили!.. Мерзавка... Гадина... Зараза...
   Поэтому, когда маляр Авдотья Пендюлиди разрешившись от бремени, пришла домой, печник Модест Пендюлиди встретил ее крайне нелюбезно и строго.
   С жутким кровоподтеком под глазом Модест был похож на мужчину, и Авдотья слегка оробела.
   - За что? – участливо ткнула Авдотья себе пальцем под глаз.
   - А пусть не лезут!!! – рявкнул Модест и приосанился, - Пусть сюда больше не лезут!
   Повисло тягостное молчание. Авдотья не вынесла первой.
   - Вот... принесла тебе... Наследника... - стыдливо выдавила она из себя и потупилась.
   - В подоле принесла? - ехидно спросил печник Модест и форсисто зыркнул на нее фингалом.
   - Почему в подоле? - не поняла подковырки простодушная Авдотья. - В одеяле принесла...
   Авдотья развернула кумачовое ватное одеяло - зеленый сморщенный младенец крючился на багровой проплешине. Волосы были черные-черные и прямые.
   - Китаец! - мелькнуло в голове у Модеста, - Опять китаец!..
   - Вот! Ангел! Чистый ангел! - залюбовалась Авдотья крохотным дитем, попеременно наклоняя голову. - Чистый ангел! (Она произносила мягко, напевно и умильно - аньгел.)
   - Аньгел! Чистый аньгел! - Авдотья молитвенно свела крюковатые пятерни и словно удивилась:
   - Модест, глянь! А ведь мужик какой!
   Авдотья оттянула «аньгелу» торчащую пипку и покосилась на Модеста.
   - Модест, глянь! Мужик!
   Новоявленный «мужик», скрючив ручки и ножки, бессмысленно пялился в пространство белесыми бельмами.
   - Модест, глянь! А ведь мужик! - все не унималась Авдотья. - Модест, глянь, какой большой!.. Мужик!.. Модест, глянь!..
   Модест, поводя плечами, вразвалку приблизился и боком, по петушиному скосил глаз на наследника.
   - А может и не китаец, - разглядывая скукоженного цветного мальца, думал про себя Модест, - Глаза-то светлые, почти синие... Интересно, узнает он меня или нет?..
   Модест заутютюкал, зачмокал губами, сделал пальцами «козу», пытаясь привлечь внимание новорожденного, но тот даже глазом не повел.
   - Не узнал... - растерянно, с горечью и презрением подумал Модест. - Родителя, батяню не узнал... Китаец!.. - обиженный, он отошел к кровати и лег лицом вниз, - Тоже мне – аньгел!
   - Модест, как будем называть? - Авдотья обмирала от восторга и любовалась младенцем. - Сокровище ты наше!.. Чистый аньгел! Модест, как будем называть нашего наследника?
   Модест молчал.
   - Модест, ну как будем называть наше сокровище? - пытала счастливая Авдотья своего молчаливого супруга.
   Модест дернулся всем телом, и что-то буркнул, не поднимая головы.
   - Нахуиди? - переспросила Авдотья.
   - Нахуиди! - подтвердил Модест в подушку.
   - Нахуидюшка ты моя! - обрадовано заворковала Авдотья. – Сокровище ты наше! Аньгел!
   «Нахуидюшка » и «аньгел» задвигал ручками-ножками, застонал, заскрипел и заорал. Авдотья, улыбаясь, прикрыла младенца двухпудовым выменем, и тот засопел и зачмокал.
   - Нахуиди... а как это?.. - задумалась Авдотья вслух. - Народ хочет учиться?.. Народ хочет... Народ хочет... Народ хочет... Чего хочет народ?.. Модест?.. Чего хочет народ?.. Модест?.. Народ чего хочет?..
   - Народ ничего не хочет! – твердо и хмуро изрек Модест в угол.
   - А может быть, все-таки, в честь вождя? Модест, давай, все-таки, в честь вождя...
   - Имя вождя порочить не дам! - взвинчено фальцетом пискнул печник Модест Пендюлиди и вскочил.
   - Модест, ты чё, белены объелся? - миролюбиво и укоризненно взглянула на него Авдотья. - У меня же так молоко пропадет...
   - Фамилии своей я ему тоже не дам! - криком наступал одержимый Модест и решительно резал ладонью воздух.
   - Отчества своего я ему тоже не дам! Если китаец - пусть будет китаец! Нахуиди! Пусть будет китаец Нахуиди!
   - Ты чего вскочил, как хрен на сковородке?.. - ласково удивилась Авдотья и двинула гнутыми бровями к макушке.
   - Пусть будет китаец Нахуиди! Пусть будет китаец Нахуиди! - до потери сознания верещал неистовый супруг.
   Авдотья перестала кормить, опустила брови на глаза и быком уставилась на Модеста.
   - Пусть будет китаец Нахуиди! Пусть будет китаец Нахуиди! - не унимался осатанелый Модест и кругами мельтешил по хате.
   - Мы греки! Мы эллины! Фамилии своей я ему не дам! Отчества своего я ему тоже не дам! Если китаец - пусть будет китаец! Нахуиди! Пусть будет китаец Нахуиди! Мы греки! Мы эллины! Пусть будет китаец Нахуиди!
   - Ибицкая сила! – медленно пришла в себя Авдотья и отбросила недокормленное дитя в сторону.
   - Ты на что мне эту намек камнем в огород бросаешь?! А?!
   Тряхнув бисером плечами, по-цыгански, Авдотья убрала полную грудь за пазуху и цопнула Модеста за грудки.
   - Ты на что мне эту намек в огород камнем бросаешь?! А?! Дам в зубы между глаз!… Загрызу наповал!…
   Авдотья мутузила и глушила строптивого супруга, который испортил ей такой святой праздник, и откровенно высказала ему все.
   Она кричала, что:
   - китайцы - тоже люди – и у них свой вождь, и не хуже, чем Ленин, Сталин, Берия и Каганович!
   - его жидовская фамилия ей на хрен не нужна!
   - а у нее своя девичья, приглядная фамилия не хуже - Запендюля!
   - Да! Я Авдотья Запендюля!.. Родионовна!.. Арина Родионовна сестра моя!... Брательник Родион наш брат!... Акакий нам родня! - грозным криком вспоминала Авдотья Запендюля свои родовые корни и долго-долго долбила, дубасила, пыряла, мутузила и гробила Модеста чем попало и утверждала:
   Я - Запендюля!.. Я - Авдотья!… Я - Родионовна!…Акакий нам родня!…
   Умаявшись, она выпустила бездыханного Модеста со словами: «в рот тебе дышло, арап постылый, агарянин нечестивый, креста на тебе нет и совести», - и снова принялась кормить свое дитятко, свою «ангельскую душу».
   Авдотья кормила и ломала себе голову, как назвать это малое чмокающее чадо. Ничего, кроме Мао Цзедунович Запендюля, ей в голову не лезло.
   - Мао! Цзедуныч! - позвала она ребенка. Тот сопел и никак не отзывался.
   - Нахуиди! - окликнула снова его Авдотья, и малявка заулыбалась, загугукала и впервые рассмеялась, и Авдотья рассмеялась тоже.
   - А, пусть будет Нахуиди - имя как имя... Нахуиди! Авдотья махнула рукой. - Нахуиди! Пусть будет Нахуиди... Нахуиди... Нахуиди Иосифович!.. Или Владимирович?.. Или Иванович?.. Или Петрович?.. Или все-таки Нахуиди Модестович?.. Или... Сосипаторович?..
   Когда-то, давным-давно, в девичестве, ещё до Модеста, Авдотья знавала одного отчаянного комиссара, тоже грека, по имени Сосипатор Херлампиди... Мой Хер-лам, звала его Авдатья. Боже мой, как давно это было! Удалой комиссар прилетал знойными ночами с неохватными дынями и гарбузами на лихой тачанке, на которой когда-то фордыбачили Гриша Котовский и Нестор Махно. Какой жгучий сеновал! Орденоносец Хер-лам!
   Потом орденоносец Херлам исчез и оставил в муках до скончания века свою возлюбленную Авдотью и свою бедовую тачанку своему лучшему другу, недостойному кровопийце Модесту, который так повредил ей всю жизнь, угробил семейное счастье и неизвестно куда подевал оглобли от тачанки.
   - Сосипатор! Сосипатор Херлампиди!.. Ах, какой был мужик!.. Орденоносец Хер-лам! Настоящий грек – Сосипатор! Сосипатор Херлампиди!.. Мой Хер-лам! - развеселилась воспоминаниям Авдотья, - Нахуиди-Херлампиди!
   - Херламович! В честь героя гражданской войны! Вот кто это должен быть! Херламович! Орденоносец будет! – уверилась в себе Авдотья.
   - А у нас это будет Херламович!! Нахуиди Херламович!! Звучит! Нахуидюшка! Херламович!! Ну, чем не грек! Ну, чем не комиссар! Красавец!..
   И Авдотья высоко подняла своего зеленого красавца под потолок:
   - Сынуля! Херламович! Запендюлина ты моя, едрень тебе в корень! Сокровище ты наше, ебитьская сила! Аньгел! Наследник!
   А у наследника, «ебитьской силы» и «аньгела», головка болталась и вихляла как оторванная пуговица.
   Авдотья закружилась по хате в половецкой пляске и споткнулась о тело другого грека - Модеста Пендюлиди.
   - Греков развелось, как собак нерезаных... Плюнуть-ступить некуда... Ты чё разлегся как на курорте?! Чё? Больше делать тебе нечего? Разлегся тут!
   Поверженный грек Пендюлиди, не открывая глаз, со стоном сказал:
   - Уговорила. Пусть будет Пендюлиди. Модестович. С таким резоном полено проглотишь.
   Модест помолчал и добавил:
   - А Сосипатор был не наш человек. Не советский. За то и посадили. Тачанку с оглоблями оставил. Тоже мне – друг-орденоносец!
   
   ***
   
   Так на свете появился Нахуиди Модестович Пендюлиди, грекокитаец. По паспорту.
   А через неделю Авдотья нализалась, как свинья и спихнула свое недокормленное чадо старшим...
   И взращивали малолетнего Пендюлиди братья его - Серп, Молот, Заготскот и сестра их Баррикада.
   Первенец Авдотьи и Модеста, горячо любимая Свобода, умерла еще во младенчестве, при родах.
   Нахуиди Модестович Пендюлиди был шестым.
   
   
   Продолжение следует.

Дата публикации:26.01.2006 01:55