Было зябко на улице, хотя стоял апрель. Дул острый казахстанский ветер, меняя направление и полоща остатки прошлогодней травы.
Мать говорила Саше: "Выйди на улицу!" (а отец кричал: «Дай ж-пе сена!») скорее по привычке. Можно ли эту степь назвать улицей? Так, с десяток землянок протянулся в степи вдоль колючей проволоки лагеря у поселка Долинка. В 1937 году его срочно выстроили в Карагандинской степи руками самих зэков – врагов народа, но через пятнадцать лет стало ясно, что усердно охранять его не надо, поскольку желающих бежать было не так много, да и контингент – дети врагов народа – не тот. Поэтому колючая проволока, про-ложенная то в один, то в два ряда, местами прорвалась, и тогда столбы висели на проводах, вместо того, чтобы держать их, как положено. Лагерная зона, где жили зэки и лагерный поселок, где жила их обслуга и охрана, как бы переходили один в другой, а «улица», где была врыта Сашина землянка, стоя-ла в ряду больших бараков за вкусно пахнувшей столовой, после которой сле-довали очень вкусные избы – склады.
Сами зэки и зэчки, особенно те, срок которым кончался через год-два, получали право жить за зоной (если они сумели правдами и неправдами стать семейными), и свободно дефилировали между зоной и поселком, только отмечались каждый раз на КПП, расписываясь в специальном журнале.
Сашин отец – уважаемый человек в зоне. Он бригадир, или как его часто зовут, десятник. Лицо его серое, все в глубоких морщинах. Большие голубые глаза смотрят из глубоких впадин, а сверху черные густые брови. Над ними кучерявые волосы. Он больше молчит, но если начинает говорить, то со второго слова повышает голос и переходит на мат. Мат у него не злобный, а как говорят, убористый.
Сегодня воскресенье, и отец пришел домой под вечер. Он спустился по ступеньками, расчехлил и положил за лавку топор, который у него всегда с собой, снял шубу и валенки (валенки носили до мая, но надевали на них большие резиновые самодельные калоши, которые называли «ходы»).
– Ох Зина, когда же закончится эта бл-кая жизнь: за-л начальник.
– Петро, борщ кушать.
– Сейчас гости к Саше придут. Люська с Нельчаткой. Ну, б., имя дали.
– Говорит, в честь бабушки, графини питерской.
– Ж-ки, в бога душу мать.
Я навострил уши, мое имя сказали. Я сижу на своих нарках , и со мной мой паровоз. Я опустил голову и смотрю через паровоз на отца с матерью, сидящих от меня на расстоянии метров двух, но мне кажется, что сидят они далеко-далеко. А я скоро увижу такую же машину с трубой. Я не могу понять, почему машина с трубой, и называется по-другому: «па-ра-воз». У нас в Долинках много машин. На прошлой неделе мы катались с Гагой (это мой друг, у него есть бескозырка) на машине, на ней трубы нет, она очень трясется, и у дяди шофера сверху кабины болтается кнут. После этой поездки мать плакала, а отец сказал: "Ну-с, Никита, бля, я ему покажу эти экскурсии".
– Саша, будешь кушать?
– Не, не хочу.
В землянку постучали.
– Входи, сестренка! – кричит отец, он многих сестренками зовет.
Где-то сверху зажегся светлый туман, влетело облако свежего воздуха.
– Заходи, Люся, гостем будешь. Как раз к борщу, - приглашает мать гостей.
Тетя Люся с девочкой сходят осторожно по ступенькам. Мать помогает раздеть девочку, которую я уже видел. Она живет на зоне, вместе с другими малолетками, а тетя Люся у них нянька.
– А это Неля, познакомься, Саша. Садись, Нелечка, к столу.
"За стол втроем еле сядешь, а тут четвером уже залезли. И чего я буду есть с нею?", – думал я, пыхтя не хуже паровоза, и стал еще настойчивее возить его туда сюда на скамейке.
– Саша, наверное, машинистом будет, на станции Карабас работать, – засмеялась тетя Люся. - Какой вкусный борщ у тети Зины, а, Нелечка?
– Вкусный, – пропищала девчонка, ловко орудуя большой деревянной ложкой.
– Пойду покурю, – сказал отец, – там конфеты мятные есть, Зин, не забудь. Пойду в овраг, снега принесу почище.
– Скоро вам на свободу. Куда решили ехать? – спросила тетя Люся.
– Ой, не знаю, Людмила, начальник не дает моему направление в западную часть, говорит много канители, решения полгода ждать придется. Черт его дернул по контрреволюционной статье попасться. «Сифилис», - сказал, - в Красной Армии больше распространен, чем в немецком плену».
– Ему-то как не знать, 2 года у немцев за колючкой был.
– Да, его за кучерявые чуть в Майданеке не ухнули. Так что решили, поскорее, к тетке Петра в Киргизию, а там отсидимся, может и ближе к Вкраине подадимся. Там у него сестра и вообще ждут. Ну, иди, поиграй с Сашей. Саша, покажи Неле свои игрушки.
Я засопел и подвинул к девочке паровоз.
– Это колеса, – вращая деревянные колесами паровоза, говорю я как бы в никуда, – а я с Гагой на машине катался.
– Да слышала, слышала, – это тетя Люся говорит, – ну и путешественник-то твой! Такое учудил – за 40 километров от Долинки заехал.
– Да, как уж я перетрухала! На моих глазах, посадил этот Крюков, комсомолец , их вместе с Гашкой. «Прокачу» - говорит, - до КПП». И, что ты думаешь, – до Абая довез. А метель! Я побежала в контору, всю ночь обзванивали, наконец утром дозвонилась: «Приехали, - говорят, - спят как воробушки». Надо думать, сколько наволновалась. А ему хоть бы что. Ну, точно машинистом будет, весь мир объездит.
– Я лечиком буду, – говорю я. – А это моя жена, – показываю на Нелечку.
Все засмеялись. Тетя Люда поперхнулась: «Ну, юморист, ты, Сашок, сын Долинок и его окрестностей».
– Я не жена, я девочка, – пропищала Нелечка, – а что это?
– Это корабль. Он плавает. Мой папа на корабле работал кочегаром. Он сам мне его сделал топором. И паровоз.
– Ну рукастый твой Петро. Да, судьба его помяла. Уж, слава Богу, теперь все, усатый умер, отпускать начали.
– Да уж думали в 53-ем амнистишку какую дадут, да видишь, углов выпустили, наших нет. Мой по 10 пункту отбывает.
– А я видишь, с какими клопиками приехала. Самую то почти добровольно на довольствие поставили, а не выберешься теперь. Девочка-то эта, ох знаешь чья дочка...
– Да слышала, наш старлей и то струхнул, аж задергался, не хотел связываться. Уж кого я повидал, говорит... Ты уж приходи, Люся, да приводи Нелюшку, подкормим. А капуста-то, знаешь, чья нынче в борще?
– Чья?
– Сашутки. Натаскал. Зэки бросали с машины через проволоку. «Тащи, - кричат, - домой». Так они с Гагой, ну разбойники, по десятку вилков натаскали. Прихожу домой, он, уставший, спит, а в ямке, где у нас картошка, капусты полным полно.
– Ну, мало что путешественником, еще и добытчиком будет.
Неле понравились мои вырезки и листочки, на которых химическим карандашом рисованы паровозы и машины.
– А дома умеешь? – пискнула она.
– Да! – крикнул я. Отобрал у девчонки химический карандаш, наслюнил его так, что он стал синим, и стал рисовать на листе дом из одной крыши и трубы, без окон.
– А есть дома многоэтажные и с окнами, – пропела Неля.
– Нету!
– Есть!
Я замолчал, обиженный, потом взял на руки паровоз, как своего ребенка и встал на нарках.
– Нету! – и бросил паровоз на голову девочки.
– Что ты делаешь, паразит! – крикнула мать, и дернула меня за руку.
Девочка Неля заплакала, прижавшись к тете Люсе, и свернулась калачиком.
-Не плачь, не плачь, Нелечка – успокаивала её тетя Люся. – Он не видел многоэтажных домов. Еще увидит.
– Нету их! – мямлил я сквозь слезы. – Нету! И паровоза нету. Я в Карабас хочу ехать...
6.11.2002
|
|