Смерть Клеопатры
«Сокрой меня гробница,
Устала я от суетной толпы,
Устала я от блеска Солнца!»
Таинственен полночный час,
Взошла Луна — ночной светильник;
Ночная мгла на холм легла,
Все лунной негой озарилось,
Прозрачно тьма засеребрилась...
Тихонько, в лунной тишине,
Царица дремлет в сладком сне.
Ночной прохладой ветер веет,
Лишь там, в ночной дали,
Один огонь, мерцая, реет.
Царица спит; и сон ее
Никто тревожить не посмеет.
Тиха египетская ночь...
И только звезды над главой
Повисли дивной чередой...
Ночь горяча, она потворствует влюбленным, горячие потоки земли отдаются ночи, отовсюду слышится несмолкаемый говор влюбленных сердец, ночь говорит их голосами, и сердце царицы не спит — и стонет и ноет оно...
Клеопатра поднялась с ложа, накинула белое покрывало, и, пройдя сквозь заросли кустарников, побрела к морю...
Шумел прибой. Тихо, бесшумно накатывались волны, одна за другой, и рассыпались у берега серебряной пеной. Лунный свет колебался и играл бликами в темной бездне вод. Она медленно шла по прибрежью и любовалась сказочным царством ночи... Клеопатра блаженствовала. Ветер обнимал ее, земля отдавала ей свое тепло. Вдруг она остановилась, повернулась лицом к морю, скинула себя белые одежды, — и тотчас ее обнаженное тело охватило тепло южной ночи, одной ногой она ступила в воду, — и морская стихия ласково прильнула к ней, — она манила, она звала к себе! — царица отдалась, в пучину погрузилась и поплыла, — как страшно ей! — она не чувствует себя, она во мраке растворилась, и только полная Луна над нею бледно озарилась...
Она одна в ночи плыла,
Лишь только полная Луна
Над ней сияла одиноко,
И зачарованно, глубоко,
Как будто бледное стекло,
С небес взирала на нее...
Она одна в ночи плыла,
И моря теплая волна,
Желая свежесть воздохнуть,
Ее ласкала нежно грудь...
Настало утро. Тревожно восходило Солнце... ласковые волны утреннего лазоревого моря и колыхались и волновались; будто груди влюбленной они тянулись и вставали, пенясь белыми гребешками, навстречу восходящему Солнцу: как вздымаются, как алчут, как жаждят они Солнца! Но Солнце скользит поверх них своими теплыми лучами и лишь слегка докасается и гладит, гладит... нежно возбуждая...
И ветер, опьяненный любовью волн, неистово ласкался к ним, и отдыхал меж ними, меж их изгибов и впадин, нырял в них, играл и бил, вздымая к небу мириады брызг...
Но как ненасытна морская стихия, как подвижна она! И ходит и стонет, волнуется море... волнуется как женщина! Как приветлива она, как ласкова, но как опасна! Как возбужденно блестят ее глаза! Бездонную, голубую бездну таит она за своей утренней лазорью! Бойтесь ее! Бойтесь!
По небу солнышко катится
И к горизонту уж клонится,
И скоро-скоро над землей
Ночная тень засеребрится...
Над чертогом Клеопатры
Юный месяц сребролукий
Красоту свою роняет
И печально так глядит, —
Будто тайну страшну знает, —
Никому не говорит.
И протяжно и уныло
Лира чудная звенит,
И струна ее печально
Сердцу что-то говорит.
И царица что-то слышит
В том печальном сладком звуке:
То ли голос сладкой муки,
То ли смерти хладный глас...
Горели факелы,
Огонь в лампадах колебался,
В чертогах дивных Клеопатры
Чудесный пир рождался:
Играют флейты, лиры звон
Чертог чарует волшебством,
Протяжно хоры воют,
Звучат тимпаны,
Им литавры громко вторят,
И сотни слуг
На столы кушанья несут.
Несутся чаши круговые,
Бежит и пенится вино,
Кругом все блюда золотые,
Все дивно, все кругом чудно!
Факир, таинственный кудесник,
Что прибыл за тридевядь морей,
Раздул огонь, явил здесь чудо,
Пленил волшебствами гостей.
И будто пламя, колыхаясь,
В движеньях дивных изгибаясь,
Девиц чудесный хоровод
В восточном танце вкруг плывет...
На ложе золотом
Царица чинно отдыхает,
Блаженно, величаво,
Что тайна ночи, почивает.
Струятся белые шелка,
Пурпур взывает,
Ковер из свежих роз
К ногам ее стелится,
И ароматный фимиам
Вокруг нее курится...
Печально взор ее скользит,
Он что-то ищет — не находит...
И сам с собою говорит,
И тихо что-то молвит...
Как в чистом небе иногда
Тревожно тучка проплывает,
Так незаметно для гостей, тоска
В ее глазах слезой мелькает,
Ей хочется казаться веселей,
Но томный блеск ее очей
Печалью сладостной лучится.
И вот она — тихонько глянет,
Ее застынет на мгновенье взгляд...
И теплою слезою станет
Отчаянье в ее очах!
И чудный голосок,
Что нежная струна,
Вдруг задрожит... сорвется...
И так печально зазвучит!..
И грустью в сердце отзовется!..
Как вдруг царица голову подняла;
Блестят ее глаза —
В них светится гроза, —
Все робко дрогнули сердца,
И замерли, застыли,
И взоры трепетных очей
К ее престолу устремили...
Глаза ее блестят опасно!
Так глубоко... и так прекрасно!
Пред нею в страхе все дрожит,
Все с содроганьем сердца внемлет:
Она протяжно говорит,
Но, как секира в воздухе блестит,
Так твердо глас ее звучит,
И страшный приговор,
Как быстрая стрела,
Из уст ее летит...
Пред ней рабыня
В страхе вся дрожит,
И на коленях слезно
О пощаде молит, и...
От волненья задыхаясь,
Перед царицей тяжко стонет...
Ей кубок с ядом подают,
Она дрожащею рукой
Яд принимает,
И нежными устами
Отраву горькую алкает;
Царица смотрит ей в глаза, —
А та, послушна, как дитя,
Покорно яд глотает,
И на глазах царицы
В муках умирает...
Мерцает сумрак ночи,
Царица клонится ко сну,
Смыкает сладки очи,
Ночь опускает пелену;
Прозрачно тень засеребрилась,
И таят звезды в вышине,
Уж утро на Востоке заронилось,
Царица дремлет в сладком сне.
И снится сон ей, как она,
Как будто по морю плывет,
И дует ветер в паруса,
И под кормою корабля,
Шумя и пеной серебрясь,
Играет чудная волна.
Она в наряде царственной Венеры,
С златым венцом на голове,
На ложе золотом под балдахином,
Совсем одна на том крабле.
«Ну где же все?..
Одна, совсем одна!
Под небом голубым.
Как страшно и светло!»
И море лишь одно
Тревожно плещет вкруг нее…
Вдруг тьма сгустилась, и она
Уж у себя в покоях очутилась.
Пред зеркалом сидит:
Ничто не мило ей —
Ни пышные наряды,
Ни блеск драгих камней,
С тоскою смотрит на себя,
На факел, что в углу горит,
Печальна и грустна,
Сама с собою говорит:
«Я счастлива была
И каждый день —
Что праздник для меня, —
Так жизнь моя текла,
И я, как цвет, благоухала.
Но вот пришла пора — и я должна
Спуститься в царство мрачного Тартара».
И только вымолвить успела,
Как тени на стене
Задвигались, сгустились,
И страшной чередой
Вокруг нее столпились.
Все залитые кровью,
И лики их, измученные болью,
Воззвали к ней:
— За что? За что ты нас сгубила?
За что тяжелым мукам предала?
За что на смерть
Ты наши души обрекла?
Она от страха замерла...
И ужас всю ее объемлет.
И хладну гласу смерти внемлет
Ее душа...
Она лицо руками закрывает,
Но тени к ней, ее хватают,
И платье рвут,
И драгоценности срывают…
Она кричит и стонет,
Дрожит... и хладно ей,
Но ото сна она отходит...
Уж сонная Аврора
Над горизонтом золотится,
И в колеснице золотой
По небу светлому катится.
Как прежде… новым днем
Царица может насладиться.
...................................
Неумолимо время мчалось;
При мысе Акциум сражение рождалось;
В угаре, пламенном дыму,
Когда галеры шли ко дну,
Судьба Египта здесь решалась.
Царица испугалась: «Проигран бой,
Антоний милый мой сражен,
Августом славным побежден,
А Цезарь, баловень судьбы,
На гребне пламенной волны
К вершинам славы вознесен».
И шестьдесят галер,
Летучих, легких кораблей,
Раздули паруса и по волнам
Пустились к родным берегам...
Что мир перед влюбленным? —
Руины, обломки пламенных надежд,
Да толки чопорных невежд;
Над всем одна звезда —
Звезда любви сияет!
И Антоний мой родной
За египетской кормой
Будто бешеный пегас,
Что узду свою презрел,
В след царице полетел.
Для нее готов презреть
Он и славу и венец!
Неумолимый Рок
Ему сей путь предначертал,
Как глыба снеговая с гор падет,
Так он в бездонну пропасть пал.
В Александрийские чертоги,
Белее дня, темнее ночи,
Он прибыл наконец,
Он должен был на поле боя
Найти безвременный конец,
Где гибли стар и млад, —
Он должен был остаться там,
Ведь он — солдат!
Все чувства в нем смутились:
И стыд и угнетенье,
И сердца грозного волненье
Его движенье выдает.
Царицу он к себе зовет.
А та волнуется, дрожит,
Ее гнетет позор и стыд,
И от волненья дух ее заходит,
Но все ж она к нему выходит…
Антоний к ней:
Что?! Что случилось?
Еще не кончен бой,
А ты уже пустилась
На утек?
— Постой!
Мне показалось,
Что бой проигран,
Ты в плену,
Корабль твой пошел ко дну.
— Ей показалось!
— Прости!
Я испугалась,
Волненью сердца поддалась
И к брегам родным помчалась
На вольных легких парусах!..
Будто сладкий звук цевницы,
Так коварен и опасен
Голос ласковый царицы,
Но вдруг она преобразилась,
Как море пред грозою засветилась:
— Известно ли тебе,
Что я — Царица!
И о моей земле
Должна я думать наперед,
Я повернула корабли,
Чтоб сохранить свой флот,
Египта крепостный оплот!
Антоний был смущен, подавлен,
Царицей как всегда раздавлен.
Ушел, в унынье погрузился,
И с миром уж на век простился.
К нему царица подошла:
— Что вижу я? Я знала льва,
Но передо мной ягненок,
Скулит, что маленький ребенок.
Ты Марсом был, но ныне духом пал.
От слов тех, пристыженный,
Антоний духом возмужал;
Отчаянье в нем силу пробудило,
И жизнь в его очах
Огонь лучистый засветила...
Еще царица будет его приободрять,
А он душой воинственной пылать,
Но тщетно все, свершилось,
Судьба его остановилась,
И парки оборвалась нить.
И он решился, из ножен вынул меч,
И пал... но дрогнула его рука,
Скользнула сталь вдоль живота,
Он ранен был, но рана та
Была смертельно глубока...
Не ведая о том,
Наверх царица поднялась,
В своей гробнице заперлась,
Вдруг слышит шум...
Антоний ранен?..
Как это возможно?
Давайте же его сюда
Скорее, осторожно...
Царица нежною рукой
Его главу слегка прижала
И кудри черные трепала,
Она смотрела на него
И тихо умоляла, —
Будто нежная голубка
В час предсмертный пред одром
С другом сердца ворковала.
Потом к нему склонилась,
И слезно что-то лепетала...
И уж в последний раз
Его поцеловала.
Антоний что-то бормотал,
Уж он себя не понимал,
Но он блаженствовал, —
Он на руках царицы умирал...
Она его будить хотела,
Но смерть уж на челе его
Свой страшный лик запечатлела,
Жизнь угасала в нем,
И тело холодело...
В последний раз она
Своей рукою нежной
Глаза его сомкнула,
Слезами залилась,
И лик свой отвернула,
Потом на грудь к нему упала,
Обняла... и зарыдала...
— Мой милый, в добрый час,
Поверь, на небесах уж скоро
Увидимся мы снова!..
И пробил смертный час!
Царица, золотой порфирой облачась,
На ложе смерти всходит...
Ее холодный взор в последний раз
Покои царские обводит...
Рабыня уж спешит,
Смертельный яд подносит,
Не в силах говорить,
Колени клонит
И робко, слезно молит...
Корзинку с ядом подает…
Царица белою рукой
Корзиночку берет,
К себе подносит,
Печально так глядит
И смело говорит:
«О, боги мрачного Аида!
Позора я не потерплю!
Достоинство свое не уроню
В глазах толпы презренной!
На ложе смерти гордо я всхожу,
Примите ж дар бесценный!» —
Корзинку открывает, и змейку,
Что страшный яд в себе таит,
Рукою нежною ласкает...
«Ах! — Укус!» Как больно ей!..
Как в глянце хладных вод
Свинцовой тучи отражение дрожит,
Так смерть в ее очах
Отчаяньем блестит!
И боль слезой холодной
По щеке катится...
Взметнулся дух ее, и лик
Предсмертным блеском озарился,
В глазах смертельный ужас отразился...
И стынет в жилах кровь —
Ее рассудок помутился…
Ей больно,
Дрожит ее рука
И покрывало жмет,
И от бессилия падет...
Тихонько голову свою
Она на ложе приклоняет;
Глаза прекрасные смыкает
И на всегда уж засыпает…
.................................
Наутро поднимется Солнце
И ласково свет разольет,
Но юной душою царицы
Сей мир никогда не блеснет.
И ветер прохладный задует —
Царицу он будет искать,
Но ее уж никто не разбудит:
В прохладной гробнице
Она будет спать.
И так он печально заплачет,
И так он печально завоет,
И к ней воззовет...
Но в ответ лишь протяжное эхо
Тяжкий стон ему донесет.
И волны морские проснутся,
Чтоб коснуться любимой своей,
Но от слез они захлебнутся,
Не в силах увидеться с ней:
И заплачет вода, заструится...
И от горя побелев,
Мать-земля в пустыню превратится.
P. S.
Восходит Солнце на Востоке,
Над горизонтом заалелся день,
Приют богов уединенный —
Храм беломраморный, колонный,
Пленяет сладостная тень.
Все тихо; и только небо голубое...
Шумя и пенясь, бьет прибой,
И море ласковой волной
Ложится к мраморным ступеням...
|
|