В темноте
За окошком темно, туман, но еще далеко до ночи. Печь почти прогорела, и только изредка слышно, как в ее утробе что-то пощелкивает, посвистывает и шипит. Время от времени рушится очередная льдина, занесенная с улицы. Кусочки ее, легко ухая, с всплеском падают в воду. Они, переворачиваясь, извлекают из стенок большого цинкового бака для воды скрежещущий звук.
Опять что-то не заладилось на ТЭЦ. Лампочка под потолком, одетая в зеленый выцветший абажур с длинными кистями, мигнула, раз другой и погасла. Становится совершенно темно, неуютно, страшно. Тихое говорившее до этого радио тоже замолчало. Темь и тишина пугают и давят.
-Деда, деда, - зову я.
Дед сонно ворочается на кровати под серым шерстяным одеялом, что-то бурчит, не разберешь, всхрапывает.
– Шашки наголо! – и погружается вновь в хмельной сон. А там далекие двадцатые, конница поднимается в атаку и несется по Крымскому полуострову.
Большие резные листья и длинные, толстые, воздушные корни большого филодендрона, стоящего у круглого стола, обретают очертания таинственных чудовищ. Меховые тапочки, подшитые мягкой оленьей кожей, при движении издают шипящий звук. Скидываю и босыми ногами, почти бегом – из горницы, она теперь кажется чужой и враждебной, в крошечную спаленку – скорее на кровать, ближе к теплому боку печи, округлому старому комоду, где стоит бронзовый подсвечник для таких вот случаев. Рядом лежит коробок. Осторожно зажигаю спичку и подношу к огарку свечи. Фитиль занимается. Из темноты проступают очертания бабушкиной кровати с большими блестящими шарами на спинках, свет отражается в зеркале, на отливающих перламутром слониках и китайском болванчике. В комнатке сразу становится уютнее и теплее.
Что-то бормочет, переворачиваясь на другой бок, дед. В горнице темно, стараюсь не смотреть туда. Вот бы встал деда, да зажег керосиновую лампу. Но я знаю, он еще долго будет тяжело храпеть, вскрикивать, ворочаться, прежде чем с трудом сядет на кровати, шаря рукой по табурету, отыскивая очки с толстыми линзами. О стенки стакана будет дробно постукивать горлышко бутылки. И только потом поднимется, снимет стекло с лампы, и веселый огонек займется на фитиле, а комната станет родной и уютной. Дед подбросит в печь поленьев и приоткроет дверцу. Языки пламени заиграют на большой белой двери, на шторах, висящих на окне, выходящем в большие темные сенцы. Отразятся на растрескавшейся черной коже старого дивана, подсветят большую шкуру белого медведя, висящую над ним.
Открываю ящик комода и достаю круглую картонную коробку, в недрах которой, на деревянной поставке с надписью «Дорогой доченьке от папы», лежит большой стеклянный шар. За стеклом живет зима с белым снегом. Стоит только чуток встревожить покой этого зимнего мира, и в голубом пространстве закружится снег, падая на маленький домик, деревце без листьев, пень, в который воткнут маленький топорик, наколотые дрова. Белые и прозрачно голубые даже дерево и поленья. И только маленькое окошко в доме яркое желтое, как солнышко.
Шар, согретый маленькими ладошками, осторожно перекочевывает из коробки на край комода. Свеча отбрасывает блики на его поверхность. И, кажется, лунная дорожка пробежала по заснеженному двору.
В руках Катька, большая тряпичка кукла с фарфоровым лицом и свалявшимся комом волос из пакли, завязанным большим синим бантом. Мы сидим с Катькой в обнимку и смотрим в шар, где рождается сказка.
Приехав поздно ночью, бабушка расталкивает меня, уговаривая раздеться и лечь по-человечески в кровать. В руках оказывается большая кружка теплого топленого молока с толстой коричневой пенкой, и что-нибудь вкусное, купленное для меня в буфете. Пока я пальцами вылавливаю пенку, отправляя ее в рот первой, бабушка ворчливо, но очень тихо что-то выговаривает деду. В горнице уже горит керосиновая лампа, пахнет разогретыми щами, бабушкиными духами, каким-то лекарством, а главное теплом и уютом… Вот и отступили, ушли далеко страхи, еще недавно жившие в доме.
Синяя борода
Веселое время - лето на даче. Только солнышко поднялось повыше, ватага ребятишек придумывает новые и повторяет старые забавы. Как опытные исследователи, собрав с собой перекусить, кто что может, собираются они в дорогу. Только скрылись из виду крыши дач, вот уже и дремучая тайга, где ожидают тайны и открытия, бродят дикие звери и подстерегают опасности. И не беда, что волком окажется соседский Волчок, а росомахой собственная кошка, которая не удержалась и следом пошла промышлять в лес.
А нынче утро не задалось. Страшно и тревожно. Из озера вытащили утопленницу. Детей близко не подпускали, но все равно краем глаза, издалека, они видели, как поднимали разбухшее синее тело в одних трусиках. Жутко. Старшие девочки перешептываются, нам малышам тоже хочется все знать. Подглядываем, подсматриваем, приближаемся к ним.
– Это Синяя Борода утащил ее в воду, он всех женщин и девочек убивает - говорит Ира.
Любопытство пересиливает страх.
– А? Что? Как?
- Да вам, сявкам, нельзя про такое знать, а уж Синюю Бороду видеть тем более!
– Ну, Ира, ну, Люда…
К вечеру старшие собрали в кучку малышей, что шли играть в лапту, и шепотом сообщают:
– А хотите на Синюю Бороду посмотреть?
Страшно, но еще больше любопытно. И вот, пятеро самых отважных, уже в потемках, отправляются со старшими девочками смотреть на Синюю Бороду.
А он, оказывается, живет тут же в дачном поселке, на чердаке ледника магазина, здания старого и неприветливого даже с виду….
На старом плоском леднике, скатанном из больших толстых лиственничных бревен, давно почерневших от времени, чердак односкатной крыши смотрится огромной разинутой пастью. В сумерках он кажется таинственным и страшным.
Напротив магазина стоит деревянная будка без стекол, с телефоном-автоматом, который работает время от времени, но чаще молчит… Будка большая, вместительная. Снаружи и внутри она выкрашена темно-зеленой краской, шелушащейся на фанерной поверхности. Чуть задень ее, осыпается и шуршит.
Впятером, тесно прижавшись, друг к другу, стоим в будке. Старшие сказали, что надо стоять, не шевелясь только так можно увидеть и услышать Синюю Бороду. Ждем. На дворе август. Темнеет быстро, и только закатная полоска за озером, за ледником, еще светлеет.
Слышно, как родители уже ищут нас, зовут домой… Выйти из будки боязно, стоим, не решаясь даже шептать, только потные холодные ладошки отыскивают друг друга и крепко сжимаются…
Вдруг что-то зашевелилось в пасти чердака, заухало, захохотало, загрохотало. Темно, но видно размытое движущееся синее пятно. Цепенеем от ужаса, и голосов родителей уже не слышно. Только липкий страх… ужас…
Выскочить из будки не хватает смелости. Сжались в один дрожащий комок. Кто-то начал всхлипывать, почти беззвучно, чтобы не услышал Синяя Борода. Слезинки катятся по щекам трех девчонок и двух мальчишек.
-- Ааааа… Это Люськино платье! – разрывает напряженную тишину чей-то возглас.
Маленькие сердца, учащенно бившиеся от страха, теперь с ни меньшей частотой стучат от негодования - их провели, обманули. И верно, в пасти чердака мелькает знакомое светлое платье Люськи. Ватага зареванных малышей выскакивает из будки и уже с победным криком несется к леднику:
– Люська, Ирка выходите.
Страх отпустил, ушел, испарился. Осталось зло, зло на старших за то, что заставили нас его испытать… «Синяя борода» спускаются с чердака, а мы ватагой идем домой, тихо переговариваясь - готовим ответную пакость.
Секрет булыжника
Из детства пришла эта тяга к камню, к его загадкам и тайнам, к той красоте, которую вложила природа даже в невзрачные на вид серые булыжники и окатыши.
Кто первый придумал расколоть булыжник, теперь вспомнить трудно. Но он был расколот, большой булыжник из кучи, которую привезли для ремонта дороги. Обычный серый, какие встречаются и на реке, и лежат в мостовых, сделанных из напиленных деревянных чурбачков. Ими, смешанными с мелким гравием, заделывают пространство между чурбачками.
Лето, жарко. У поленницы лежит большой колун. Вот им-то и был расколот первый булыжник. Случилось чудо. Обычный серый булыжник сверкает в расколе, переливается. Еще один и еще. Как много и все разные. Мы первооткрыватели, мы… мы!
В квартиры начинают перекочевывать груды камней. Ими заполняются детские сокровищницы, укромные места, ящики. Их прячут в сарае, в подполе, в будке старой лохматой Пальмы.
Мы, как челноки, снуем на улицу к куче булыжников и обратно во двор к заветному колуну, открывающему нам волшебный мир камня.
Спасатели
Начало лета. Лена отступила после весеннего половодья, оставив на Зеленом лугу редко разбросанные большие льдины, не уплывшие в океан, и множество мелких озер, луж и лужиц. На заливных участках начинается посадка картофеля.
Уже с самого утра с нетерпением жду, когда дедушка, собрав все необходимое, позовет с собой. Тепло, но еще не жарко. Жарко будет ближе к полудню, когда мы уже будем на Стрелке.
Стрелка и Городская протока любимое место отдыха горожан в летнее время. Песчаная коса, плавно переходящая в низкую пойму, называемую Зеленый луг, Городская протока и большие зеленые острова, густо заросшие тальником и красноталом, отделяют город от основного русла Лены. Тут же Пригород, где раскиданы дома, ежегодно затопляемые или подтопляемые рекой. Здесь ежегодно раскидывают свой табор цыгане, снимаясь только во время паводка, да в самые холодные месяцы года. Горожанам весной на Стрелке и Зеленом лугу нарезают участки под картофель.
А пока идем от лужи к луже. В каждой плещется рыба. Собираем ее руками и складываем в ведро с водой. Не успела уйти с водой рыбья мелочь. Тут тебе и ерши, серо-зеленые, колючие, их лучше не ловить, сразу их оперенье оказывается в подушечках пальцев и в ладошках, и нежная яркая сорога, и ельцы, и мелкие щурята, и тугуны. Попадаются даже не очень большие, но шустрые щучки.
- Гляди, Лёська, шилка, - дед улыбается в усы, бережно берет молодую стерлядку и тоже укладывает в ведро, - Ах ты, проказница, ты то, как на отмелях оказалась?
Нет, это не ловля рыбы, чем сейчас промышляют и дети, и взрослые из цыганского табора - мы с дедом спасаем рыбешку.
Доходим до Стрелки и выпускаем собранную рыбу, выбрав место где песчаная отмель короче.
- Лёська, гляди сюда, вот стерва зеленая, даже в ведре ухватила – и дед вытаскивает небольшую щучку. Она еще не успела проглотить сорожку, и серебристый хвост торчит из зубастой пасти.
- Ну что? Будем и эту отпускать или уху сварим?
Мне жалко сорожку, но ведь мы не цыгане и спасаем рыбу, поэтому щучку надо отпускать. А на уху можно потом наловить из Лены, на удочку.
- Отпускай и ее, деда.
И я смотрю, как щучка, так и не выпустив из пасти сорожку, ушла вглубь. Вот только что была здесь, ловко скользя по отмели, и исчезла.
Некоторые рыбешки остаются на поверхности, плавают боком, слабо шевелясь. Мне их жалко, пытаюсь подтолкнуть, заставить уйти глубже. Они пытаются нырнуть, но потом снова всплывают. Их серебристые бока, как маленькие зеркала, раскиданные среди легкой речной ряби.
- Не тронь их, они просто почти уснули, это ты пожадничала, много рыбы в ведро напустила, ниче счас отойдут.
И, правда, постепенно, одна за другой, рыбешки скрываются под водой.
Хорошо, радостно, мы с дедой спасатели. Это потом мы будем ловить рыбу на уху, но то из реки, на то она там и плавает, а эта погибла бы в быстро подсыхающих лужах.
- Ну, все Лёська, давай садить картоху, а то Мадам, - так дед зовет бабушку, - опять ворчать будет…
На улице
Улица старая. Домов много - и выходящие на улицу, и спрятавшиеся в глубине дворов, обнесенных высокими заборами. Примечательная особенность старых заборов, сшитых из толстых досок, бывших когда-то карбасами, это множество небольших круглых отверстий, забитых деревяшками. Некоторые уже выпали или выбиты, а какие еще можно старательно выбивать. Дома от обмазанных глиной с навозом низких хибарок, что прячутся в основном в глубине дворов, до больших добротных домов, построенных на века.
Почти в каждом дворе растет бузина, часто свешивающаяся через забор на улицу и в конце лета радующая глаз яркими кистями красных мелких ягод. Хотя для нас это и не ягода вовсе, потому что несъедобна, как и крупные бело-голубоватые ягоды краснотала, возле большой трансформаторной будки.. А иногда вверх над домами, над улицей поднимаются старые темно-зеленые ели. Когда и кто их посадил никто не знает, но они такие старые, что даже мох свисает со ствола и нижних толстых ветвей.
Улица вымощена деревянными кругляшами, которые время от времени вспучиваются на поверхности, как большие пузыри. От центра дорога округло спускается к обочинам, к канавам, густо заросшим травой, к которым вплотную лежат тротуары.
Тротуары у нас из больших плах, настеленных на короткие бревна. Они вышарканы ногами за десятилетия, отмыты и выбелены снегами и дождями. Сразу из-под досок и до самых домов заросли травы. Тут лебеда такая высоченная, что можно в ней спрятаться с головой. Здесь же растет солончаковая травка, мелкая и пузатая, как маленькие рожки оленя. И везде, везде вика. Красивая, переливающаяся, шелковистая пока не выколосится, и колючая, цепляющаяся за шаровары, когда пришла ее пора высыпать семена. Да еще вездесущие собачки, которые цепляются, прочно присаживаясь на все.
Мы любим тротуары. Где еще найдешь столько дождевых червей? Только копни в сырых тенистых местах, и на поверхности оказываются жирные красно-коричневые змейки. А еще можно найти самую настоящую маленькую ящерицу. Тритон - редкость, но попадается в местах, где образовались небольшие болотистые низинки. Нередко встречаются лягушки, перебравшиеся из ближайшего небольшого озера. А уж сколько всевозможных гусениц в густой траве, порхающих бабочек и планирующих стрекоз…
Но главное - тротуары источник самой увлекательной забавы. Берем пятак, начищаем его кирпичом до блеска. Он начинает сверкать и кажется не медным, а золотым. С одной стороны приклеиваем к нему длинную нитку, пропускаем ее по траве за забор. А монету кладем около больших щелей тротуара. Вся ватага замирает за забором и ждет…
Вот идет дядька, видит пятак, наклоняется - а блестящая монетка моментально ныряет в щель.
Из-за забора слышится улюлюканье и смех, с улицы летит отборный мат и угроза надрать уши…
Пятак возвращается на место, и опять мы в ожидании…
Идет старуха из соседнего дома, она подслеповата, стучит палкой, проходит мимо, и сколько мы ни двигаем монету, она ее не замечает…
По мостовой, тарахтя, едет телега с большими деревянными колесами. Это золотарь, старый китаец, который сидит на бочке с прикрепленным к ней большим черпаком. В телегу впряжена маленькая лохматая якутская лошадка бурой масти. И хотя бочка прикрыта деревянной крышкой, вонь сразу долетает через забор. У ворот лошадка останавливается. Китаец спускается и стучит в ворота…
- Уборная чистять, чистять уборная.
Мы выбегаем за ворота. Можно подойти к лошадке и покормить ее травой, собранной тут же у тротуара. Выбираем самую мягкую, самую зеленую, и – наперегонки. Маленькая лошадка осторожно берет траву, шевеля теплыми и влажными губами. Мы гладим ее, трогаем нос и уши.
Если хозяева договорились о чистке, ворота открываются, и золотарь въезжает во двор. Пока он вычерпывает содержимое уборной, мы вдоволь играем с лошадью. Даже забираемся на телегу и садимся на ящик с подстилкой у бочки. Почему китаец сидит не на ней, а на бочке – непонятно, ведь сиденье мягкое и удобное…
-Тли лубли, – говорит китаец, закончив свое дело, и бочка катится дальше.
И в очередные ворота стучится китаец, и в очередной двор въезжает маленькая лохматая лошадка.
Наш фокус с пятаком китайцу знаком, он видит монету и посмеивается:
- Уси длать, длать надо, – посмеивается незлобиво, глядя на нас, всех одинаковых, что мальчишек, что девчонок, в черных сатиновых шароварах и сандалиях на босу ногу, чумазых и шкодливых…
Летние дожди
Дачный поселок. Сквозь сосновый лес дорога - обычная грунтовка со своими выбоинами и глубокой колеей. В жаркое время она покрыта толстым слоем мягкой теплой пыли, а в дождь превращается в жидкое глинистое месиво, скользкое, но такое заманчивое.
Ждем дождя - хорошего летнего ливня, когда дорога превращается в цепочку больших и малых луж. И мы с визгом носимся по ним босиком, разбрызгивая вокруг себя уже не воду, а жидкую грязь. Чумазые с ног до головы.
А потом к озеру, с разбегу в воду на детской купальне. Это так называется - детская.
Озеро-старица, бывшая протока, а может и прежнее русло Лены, густо заросло камышом, его заросли тянутся метра на три от берега. Взрослые купаются со специальных купален, уходящих за камыши. Туда ведут мостки, заканчивающиеся домиком без крыши, а к воде спускается деревянная лесенка. Нам запрещено купаться с них. Озеро глубокое. Детям выделено отдельное место для купания – небольшой участок, покрытый песком и без зарослей, плавно уходящий в глубину.
Вот сюда мы и несемся вдоволь наплескавшись в лужах. Домой нам, похожим на чертенят, появляться нельзя. Кого и выпороть могут, кого на улицу несколько дней пускать не будут.
Прямо в одежде - в воду. Ведь чистыми остаются только сандалии, которые были сброшены еще возле луж. Плещемся, смываем глину, которая сплывает с нас, и вода вокруг становится мутно-бурой, как крепкий якутский чай с молоком…
Налетчики
Ближе к осени начинаются наши налеты на огороды. Огороды у дачников совсем маленькие, расположенные по берегу озера и один переходит в другой, ни тебе заборчиков между ними, ни забора у самих огородов. Три жердины, чтобы не побывали на них коровы и лошади и все…
Нет, мы не опустошаем огороды, ведь они все наши. Мы выбираем сладкий горох, который взрослые сажали для нас, жуем листья щавеля, молодой лук, посаженный на перо, мелкую еще морковь, стирая с нее землю об одежду. А еще пасемся возле деда Меркела. Дед всегда на огороде, и иногда нам перепадает от его щедрот - то несколько пузатых огурчиков, то розовато-белый сочный турнепс, то сладкая репка.
А вот для ягодника Беленьких мы саранча. Они из частников, их дача примыкает к нашему поселку своим высоким забором. Выбираем время, когда хозяев нет на даче, и уж если добираемся туда, то ягод на кустах не остается. Поймать нас не удается. Беленькие возмущенно кричат в два голоса на наших родителей:
– Развели шпану, ворюг, а еще ответработники.
Беленький, маленький щуплый скрипач театра, кричит тонким противным фальцетом. Супруга Беленького, здоровая толстая тетка, почти басит, щедро пересыпая свою речь матом. Они грозят всадить в зад соли, каждому, кого уловят на своем участке. Но не пойман - не вор. И если мы знаем, что еще осталась ягода на их ягодниках, то никакие угрозы нас не удержат, и мы опять побываем за большим забором.
Последняя правка 22.01.2004.
|
|