Ничего не получается! Тема есть, а произведения нет. Почему? Трудно объяснить! По-видимому, душевно-психологическое состояние не то. Современность, сегодняшнее восприятие родных мест неотделимы от воспоминаний детства и юности и … ничего не получается. Пишу лишь с одной целью. Закрыта номинация и я, может быть, перестану себя терзать безуспешными попытками!
Для ребятни в то время в Доме пионеров, который представлял собой обычную хату из трёх комнат с печью, появление комплекта духовых инструментов было событием исключительным. Попасть в состав будущего оркестра мечтали все. Учитель пения, он же руководитель хора в Доме культуры, впоследствии заслуженный работник Российской Федерации отобрал самых настойчивых ребят, я был в их числе. Очень хотелось научиться играть на кларнете или трубе. Но кларнет был один и мне он не достался. Учиться играть на трубе тоже не пришлось, но уже по другой причине. Мундштук на трубе явно не подходил мне по размеру, а поскольку для баса я был маловат, и таскать его в одиночку не мог, хотя размеры мундштука принципиальным препятствием не являлись, руководитель остановился на теноре и смог убедить меня, что тенор — мой инструмент.
Всё лето ушло на разучивание нот и гамм. Методика, по которой обучался Паганини, в то время мне не была знакома. Меня не запирали в чулан, не заставляли играть по пять-шесть часов, я делал это сам. Трудности пришлось преодолевать другие. Мать с первого дня моих упражнений поставила в ультимативной форме условие — «либо оркестр, либо я», мотивируя его тем, что горьких пьяниц, шагающих за гробами и играющих на праздниках, и так достаточно. Выбор был сделан в пользу духового оркестра. Вторая трудность возникла через некоторое время. Не только соседей, но и соседских собак начали раздражать монотонные, ежедневные упражнения. Приходилось уходить куда-нибудь подальше из села и дудеть там, где меня никто не слышал. Во время занятий я обнаружил несовершенство слухового аппарата в фиксации продолжительности извлекаемого звука, поскольку заданную длительность не сразу удавалось разделить на равные части, а затем разделить ещё на несколько равных частей. Секундомер по тем временам был большой роскошью… Но это уже другая история.
Ближе к зиме, прослушав каждого из нас, Руководитель, крепкий, тучный мужчина, с мохнатыми бровями и тяжёлой волосатой рукой, остался нами доволен. Собрав нас всех вместе, он писал нам первые партии, а мы, скучая, сначала потихоньку, затем посильнее стали демонстрировать друг другу своё умение. Когда он рявкнул первый раз, всё стихло, но затем мы опять начали дудеть. Я сидел за печью и его не видел. Со второго его вмешательства наступила гробовая тишина. Третьего раза я не расслышал. Все умолкли. Я извлёк звук!
Расстояние от печи до выходной двери я преодолевал по воздуху. Мне казалось, что я успел бережно положить инструмент на пол. Порог перед глазами был как никогда близко. Дверь распахнулась, в сенях заскрипели половицы, распахнулась ещё одна дверь, и я оказался в сугробе возле крыльца. Снег не был пушистым. Сугроб мы нагребли, расчищая дорожки.
Через несколько недель, остановив меня на улице или в школе, он спросил, почему я не прихожу играть, и — что случилось? Самолюбие моё было сильно задето и я сказал, что вряд ли смогу играть классические произведения на этом инструменте. Ещё через пару недель он спросил меня о том же, но, услышав тот же ответ, не стал возражать. На этом моё музыкальное образование закончилось.
А.Невишневский
30.05.05
|
|