Город не хотел просыпаться. Он плотно закутался в рассыпчатое покрывало мороси и мерно покачивал речные волны, имитируя живое дыхание. Сейчас, в полутенях, он казался красивой игрушкой, забытой на берегу моря рассеянным стариком, который привык дремать тут на похрустывающем плетеном кресле и разглядывать туман внутри стеклянного шарика. Куда делся старик - неизвестно, и городу это безразлично.
Но нет, он все еще здесь, этот хрупкий хромоногий человечек. Вот он, ковыляет по набережной, подслеповато таращась на розовато-серый силуэт крепости, на стремительные падения и взлеты маленьких крачек, на мрачных мокрых ворон, что с отвращением смотрят на снующих в небе чаек.
Старичок сворачивает к маленькой улице, где нет жилых домов - одни красно-кирпичные стены бывших заводов и пожарных частей, обрамленные кустами одичалого шиповника. Белая палочка стучит то по мостовой, то по грязным стенам. Большая собака с косо висящим ухом сует старику свою морду, и он походя щекочет лохматые брови вечного сторожа. Удовлетворенный лаской, пес возвращается к своему посту между ржавым мусорным баком и лужей - там особая ямка, протоптанная десятками поколений его предков.
Старичок отворяет гнилые ворота, висящие на одной петле, и заходит во дворик. Среди кучи умирающего металла и вонючих тюков стекловолокна он находит дорожку, ведущую к маленькой подсобке, на цоколе которой красуется морда льва. Когда дверь захлопывается за стариком, он отставляет трость к косяку и уже не хромая движется в темноте. Грохочут ступени железной винтовой лестницы, уводящей куда-то в глубину города. Заслышав эхо, разбегаются крысы, стараясь как можно скорее укрыться в мощных щелях и извилистых норах. Все ближе плеск воды, все звонче песенка потаенной реки, шаловливо сворачивающей маленькие водовороты и кидающей яркие бумажки с волны на волну.
Старик спускается к воде, ласково гладит ее шелковые вихры, приговаривает что-то непонятное. Потом он входит в реку, распадаясь на сотни бело-золотых лепестков света, и река уносит его под землю, под дремлющий город, в самые недра холодного гранита...
..........
Две старушки, прижавшиеся друг к другу, словно птахи-неразлучники, бредут через грязный осенний парк. Их голоса почти не слышны. Впрочем, они говорят уже не первый год и знают все те слова, что произносит подруга. Они воспринимают разговор не слухом, а мелкой дрожью ветра, теплом дыхания, косыми взгядами прохожих. Машины, люди, дома, дождь сливаются в пеструю синематографическую ленту, постепенно теряющую свой цвет в глубинах времен. Низвергнуты старые памятники - старушки по привычке осторожно обходят несуществующие пьедесталы. Деревянные дома сгорели в буржуйках, обогревая серое блокадное небо - старушки с улыбкой смотрят на асфальт, скрывший розовые клумбы и белое крыльцо. Маленькие точно куклы, мягкие и в то же время несгибаемые, идут неразлучницы, и стук их каблучков отмеряет истекающие секунды.
|
|