Валерий Баранов
ПОМНИ УТРО СВОЁ
рассказ
Утром в четверг ничего особенного не произошло. Запомнилось только, что он прокатился в лифте с хорошенькой женщиной. Она весело пришла с улицы, когда он скучно стоял и ждал прибытия кабины лифта. Стесняясь, она взглянула на него небрежно, недоуменно, пронзительно…
Драматично, что соотношение настроений и вообще людей порой бывает непостижимым. И тот, кто головокружительно не признаётся и маскирует свои желания – всегда уступает случайностям. Может, поэтому случай и наказал именно их.
Вверх им пришлось ехать вдвоём. Ужас! Двоё, в тесной кабине? И это получилось откровенно с ними, поэтому и провоцировало их на какие-то слова, действия…
Но они всю дорогу только смотрели друг на друга, молчали и улыбались. Он вышел на шестом этаже, она поехала выше.
Вечером, собираясь уходить с работы, Михаил Александрович вынужденно вспомнил про лифт, женщину, добровольную однозначность противостояния и грустно улыбнулся.
Он сплоховал? Наверное, что-то упустил…
И Михаил Александрович тут же решил, что все его такие воспоминания, связанные с чем-то очень хорошим, несбыточным – интуитивны. Потому что с некоторых пор он стал воспринимать содержание таких воспоминаний как личную утрату, как достаточное доказательство того, что он скоро умрёт.
Отвратительное ощущение!
Почему же человек может очень отчётливо помнить что-то мгновенное, что было только один раз и случилось с ним тридцать, даже сорок лет назад?
На это один учёный знаток, умевший говорить и писать одновременно, ответил, что безжалостная память мозга - это тот же собачий поводок, на котором каждый из нас выводит свою мысль погулять, покормиться и исполнить другие её функциональные потребности.
Но, какая функциональность? Ситуации в жизни – это шифр! Вряд ли наша память ответственна за все одушевлённые моменты наследных событий.
Однако что-то внутри нас имеет право регистрировать даже невероятное.
Михаил Александрович, например, любил вспоминать одно удивительное утро.
То его утро отцвело очень давно, и день его отгорел, и прошли годы, и умер его отец, единственный свидетель того волшебного утра. И ещё потом случилось, что тихим летним вечером встретили Михаила Александровича трое, возле его дома, долго и жестоко били, раздели до нитки, и оставили умирать в темноте.
На белом-то свете жить, если бы всё показывали, как оно будет, пожалуй, испугаешься, соглашаться ли…
Неделю Михаил Александрович провалялся в реанимации, потому что одно из сломанных рёбер разорвало ему лёгкое. И ничего он не видел, так как не мог даже глаз открыть. Разбитая голова распухла как шар, и нейрохирургу пришлось выкачивать из гематом целых двенадцать шприцев крови. Боль была такая адская, что Михаил Александрович, наверно, отравился той болью, так как даже пытался отказываться от уколов, чтобы без конца купаться в ней, и улучить момент нырнуть в самую её глубь, в космическую черноту.
Почему тогда, в горячечном бреду, среди страшных и безумных картин он увидел то давнее утро, и захотел жить, он не знает.
Увидел – это не правильно было бы сказано.
Он его вспомнил, ощутил. Туман на лице. Запах реки.
План у отца был простой. Ранним утром отчалить от берега у райцентра Крапивинский, чтобы вдвоём, на резиновой лодке спуститься вниз по реке до Банновской протоки. Высадиться на Банновский остров и зажечь рыбацкий костёр. Ночевать, рыбачить, а потом спуститься ещё ниже по реке до деревни Городок, чтобы попасть на «Зарю». Теплоход этот утром идёт из Кемерова вверх по реке. Вот на нём и вернуться в Крапивино.
Пятнадцать-двадцать километров по сибирской реке сплавляться недолго.
Томь, как все сибирские реки - красива и изменчива. Вот здесь, она тиха и задумчива, эдакая важная сероглазая красавица, и не морщинки на ней, даже скалы и лес смотрятся в её воды, а там, за поворотом, она уже резвится как ребёнок, шумит и играет камешками.
К обеду они прибыли на место.
Пока Миша ставил палатку, разводил огонь и чистил картошку - отец наловил рыбы.
Потом был долгий тихий вечер на сибирской реке, пропасть звёзд над головой, синий таёжный свет из прошлого… Бывает, что такой свет, как муха в рану, откладывает сквозь глаза в голову яйца воспоминаний. И не известно, что потом вылупиться из тех яиц…
Отец курил, вспоминал своих друзей и командиров, погибших на войне, а Миша, красивых девчонок из параллельного класса в его городской школе.
Вот и утро. В мире совсем другие звуки и совсем другой свет. Где ночь перерождается в утро?
Во сне человеческом.
Общеизвестно, что сон – это сад дьявола, и все сны уже давно записаны в особые справочники по истории человечества. Вот поэтому, если ты вечером желаешь что-то, не путай икону с телевизором. И без того сны наши уже чётко чередуются со столь же широко известной и потрёпанной явью, будто черти передают её с канала на канал, как бесконечные сериалы про бандитов.
Они умылись парной водой из реки, попили смородинового чая с хлебом, свернули палатку, собрали вещи.
Погрузили всё в лодку.
И тут Миша попросил отца перевести его через протоку на левый берег, ему захотелось добраться до деревни пешком, налегке.
Хорошее было утро для прогулки!
Так они и сделали. Отец перевёз его и поплыл один, легонько подгребая, а Миша пошёл вдоль берега, ухмыляясь тому, что течение в протоке было совсем слабым, и он невольно обгонял лодку с отцом.
И пока отец плыл рядом, ему было спокойно, и ощущалась кровная связь с рекой, потому что река нежно и осторожно несла лодку с его отцом во всех временах… Но там, где протока соединялась с основным руслом реки, течение вдруг подхватило резиновую лодку и понесло, да так быстро, что она вскоре скрылось за поворотом реки.
Миша остался один.
И тут он увидел, что река и небо сияют и светят друг в друга, будто два ослепительных, огромных зеркала. И что бы не показывала быстрая река, отражая мир как бы взятым в долг у будущего, медленное небо тут же отдавало долг реки, потому что оно опаздывало ровно настолько, насколько убегала вперёд река. И тогда он решил, что он будет бесконечно счастлив, если запомнит это утро и сохранит тайну реки и неба.
|
|