«Горечь. Мысли о вечном. Уголек равномерно разгорается и потухает. Глаза смотрят в сумрак. Нечего делать. Сизый туман сигареты уносится в безжалостное, бездонно-голубое небо», - Дима сидит на поребрике. Пепел с его сигареты рассыпается по воздуху, изредка падая на черные джинсы, тонкие губы двигаются над выпирающим подбородком, глубоко посаженные, грустные глаза смотрят в сумрак с прищуром. А вокруг бушевала зелень. Ей были покрыты кусты, земля и все остальное. И лишь веранда за его спиной белела серым кирпичом. Он сидел тут уже давно, несколько окурков валялось около его потрепанных, дешёвых кроссовок, тут же лежала пустая пачка из-под сигарет. «Жаль, что последняя сигарета», - подумал он, выбрасывая окурок.
Мимо, по дороге, шёл паренек. Расхлебанный, нескладный, в какой-то диковатой и странной куртке. При ходьбе он как-будто взлетал, потом приземлялся, на согнутое колено, и шёл как-будьто взлетал, потом приземлялся на согнутое колено. Увидев Диму, он убыстрил шаг, воткнув глаза в землю.
- Угости сигаретой, - сказал Дима ему.
Паренек молча пошёл дальше, слегка увеличив шаг.
- Слышь, у тебя спрашиваю; тормози!!!
Паренек остановился. Медленно повернулся с выражением обреченности на лице и сказал:
- Не курю…
- А чё сразу не ответил. Бык что ли?!! Что у тебя в руках. Дай посмотрю.
Дима выхватил листок бумаги у него из рук и, несмотря на вялые протесты паренька, развернул. Это были стихи. «Жизнь – дерьмо, вокруг скоты, смерти нет, все остальное сны», - начинался первый из них.
- Стихи пишешь?!
- Да…
- Зачем?
- То есть, как… я хочу, что-то изменить. Я хочу показать людям, что они делают. Я хочу задать им вопросы, а они сами найдут ответы. Я хочу менять их…
- Дурак. Они прочтут твои стихи и ничего не поймут. Понимаешь??! Ничего… они будут ржать над неудачным оборотом или пошлым смыслом фразы; лучшие из них читают, чтобы забыть об окружающем их мире. Им все по куям. Полностью… Ты хочешь их изменить? Ни куя. Они завтра выйдут и, будут делать то же самое. И те, кто вчера тебя хвалил, сегодня втопчет в грязь, твоими же книжками подожжет твой дом, изнасилует твою жену, заткнув ей рот страницами из твоих же книг.
- Врешь!!! Не все же…
- Все! Поголовно…
- Это же скотство!
- Да. Они скоты… а ты? Кто ты? Что ты можешь? Можешь работать по десять часов? Не день, не месяц? Год? Можешь?
- Лучше писать никому не нужные стихи, чем сидеть на веранде, тупея от скуки.
- Ты прав… Но это жизнь, реальная жизнь, а не та которой живешь ты. Иди, - сказал Дима, развернулся и пошел к своему поребрику. Паренек исчез в вечернем мраке. «Надо нашим про него сказать», - подумал и увидел мужчину с сигаретой.
Вечер. Опять сумрак, теплый воздух, сигареты и … скука. Сегодня на веранде собрались почти все. Поголовно курящие, с наглыми жестами и словами, старающиеся одеться как можно лучше, с землистым цветом лица и бледными глазами. Они любят смеяться смехом, похожим на ржание жеребят, через слово матерятся, цинично сплевывая на мир; любят налетать с дубинками на пьяных мужиков, обчищать их, а потом рассказывать, как это у кого получилось. План, анашу здесь пробовали все, некоторые балуются наркотой и похлеще. Их человек восем-десять. Сидят, ржут, курят, сплевывая себе под ноги, за вечер иногда накапливаются целые лужи. У них своя иерархия. Свои князья, свои подчиненные. Свой замкнутый мирок.
Мимо шел вчерашний паренек. Он поглядел на них с презрением и уставился себе под ноги, ускорив шаги.
- Приколи, он вчера нас скотами назвал, - сказал Дима.
- Он же лох. Слышь, тормози его.
У паренька на дороге возник человек: «Слышь, дай сигарету?» Все, кроме Димы, вскочили и окружили его.
- Не курю.
- А деньги есть?
- Нет…
- Врешь...
- Нет…
- Полюбэ. А если найду?
- Да пошел ты…
- Окуел.
Без размаха ударил его по лицу. Паренек пошатнулся, наткнувшись на сидящего за ним, упал. Его пинали все разом. Паренек не вырывался, лишь прикрывал голову руками. Дима отбросил окурок и пошел к ним. Рывком подняв парня, они стали, пронзительно ржа, плевать в него. Вдруг пронзительный шепот: «Шуба!», все разом бросились врассыпную. Дима подошел к нему.
Парень пытался встать. Из носа текла кровь, порванная кем-то, грязная куртка была вся в следах от ботинок и слюне. Паренек провел рукой по грязному и разбитому лицу и с ужасом посмотрел на смесь крови и слюны, своей и чужой, на ладони. Он помотал головой и встал на четвереньки.
- Что? – спросил Дима злобным шёпотом. – Что дал сейчас тебе твой сраный, богатый внутренний мир, твоя душа. Тебя втоптали в грязь, и ты ничего не смог сделать. И всегда так будет. Лучше я буду бить.
Он сорвался с места и исчез в полумраке.
Паренек упал на землю, тихо открыл глаза и прошептал ему вслед: «Я смогу встать…»
|
|