К портрету (автор - художник Рафаэль Багаутдинов)
Ни взгляда оторвать, ни выпустить на волю.
Затейливый пейзаж, сгодившийся на фон.
Но ты уже к нему прикован, им присвоен,
до капли растворен, навечно пригвожден.
Как отзвук давних слов, плывут другие лица.
Иные имена вплетаются в сюжет.
И странный это свет струится и двоится
в ночи – как явь и сон. Как образ и портрет.
Там полная луна парит на пьедестале,
и символов ночных неразличима нить.
И медлишь потому, уставившись в детали,
что страшно сделать шаг – к загадке подступить.
Цветного витража, растрескавшейся фрески
осколок, лепесток, чешуйка и пыльца.
И полуоборот решительный и веский
над призраками снов царящего лица.
Которое к себе влечет неотвратимо –
пленительный изгиб, таинственный обет.
С рождения души наложенная схима,
Впитавшая в себя небесный этот свет.
А ты опять ему внимаешь богомольно,
глядишь во все глаза, следишь издалека
как тонкая рука роняется безвольно –
трагический излом поникшего цветка.
Продолжить этот жест могли б клинок и гарда,
опущенные вниз, – окончена дуэль.
Улыбкою б черты чуть тронул Леонардо,
но так – трезвей – ее увидел Рафаэль.
Обычный человек, нерасторопный гений.
Всего вначале он и сам не знал, но вот –
свободный результат медлительных прозрений,
мерцая и маня, пред нами предстает.
И дальше – суть видна как прорастанье зерен,
как отповедь тоске, как парафраз обид.
И дальше – каждый штрих случаен, но бесспорен.
Он все соединит. И снова раздробит.
Глаз этих глубина как ангельское пенье.
И как благая весть из неизвестных стран.
Как под рукой – волос спокойное кипенье.
И кожи белизна. И горделивый стан.
Что самоценно и что параллельно славе –
неизъяснимость слов, объятий нежный хруст.
О чем не рассказать, когда раздует пламя
неистовой свечи дыханье этих уст.
Порхают мотыльки в трепещущем полете,
настойчивая кисть вскрывает новый пласт –
простой и внятный смысл – что и по части плоти
высокий этот дух любому фору даст.
И все же стоит быть поэтом и изгоем,
и смутно ощущать как с плоскости холста
нисходит в бренный мир провидческая горечь –
бессмыслена любовь, бесцельна красота.
И сколько надо слов отбросить и растратить,
пускать Пегаса вскачь, переводить в полет,
чтоб истину постичь или себе потрафить, –
а там – кому дано, возможно, и поймет.
Оставить легкий след, едва заметный слепок
своей души и знать – хоть вечен бег времен,
но их могучий рев, неуловимый лепет,
по сути, для тебя – не более чем фон.
================================================
60 строк, организованные в семь с половиной восьмистишных строф, исполненных шестистопным ямбом.
Восьмистишная строфа - это упрощённый вариант классической октавы, упрощённый рифмовкой: абабвгвг.
Выбор такой строфы обусловлен, очевидно, художественной задачей автора. По-видимому, ему тесно в обычном катрене, поскольку стихотворение не сюжетное, не событийное и не сугубо описательное. Восьмистишие, распадаясь надвое, позволяет автору решать две задачи: изобразительную и философскую, позволяет в каждой строфе создавать особое напряжение будь то теза и антитеза или же сообщение и комментарий к нему. И, может быть, главное: такой строфой автор сознательно замедляет темп чтения, добиваясь этакого унисона со своим читателем, единой скорости продвижения к искомому катарсису.
Внешняя ситуация: поэт перед новым полотном знакомого и, как видно, очень любимого художника. Ещё одно стихотворение о живописи? Мы ведь читали их много - стихов о Вермейере, Босхе и Брейгеле, о Рембрандте и Дега, о Левитане и Саврасове, о Куинджи и Ренуаре.
Всех и не вспомнишь. На слуху - Заболоцкий перед портретом Струйской работы Рокотова. Стало быть, приступая к чтению, можно не стесняться собственного пессимизма и подспудно требовать от автора оправдания - чем? - новизной... оригинальностью...
Думается, что и автор не чужд такого подхода... Не потому ли он отказывается от преамбул, доверяет экспозицию заголовку, а сам с первых строк - бросается в омут:
Ни взгляда оторвать, ни выпустить на волю.
Затейливый пейзаж, сгодившийся на фон.
Но ты уже к нему прикован, им присвоен,
до капли растворен, навечно пригвожден.
Вот такой зачин - любовь с первого взгляда или её окуджавский вариант: "увижу и немею"... ? Похоже! но... " Когда любит поэт..."
Интонация - лирическая, исповедальная, доверительная. Мы не на вернисаже - мы тет-а тет с поэтом, который тет-а тет с картиной...
"Поэт издалека заводит речь..." И не спешит с лицом...
И медлишь потому, уставившись в детали,
что страшно сделать шаг – к загадке подступить.
Не спешит сообщить, что на портрете - женщина! Суспенция, интрига?
Да, вероятно, но не только: он пишет своё - словесное- полотно и продвигается со скоростью своего мазка, боясь разлада в заданном изначально унисоне... Не убоюсь сказать, что читая стихотворение успел подумать о дантовской ситуации: поэт доверяет себя художнику, как Данте Вергилию, и следует за ним, и говорит - себе и нам... Но такое представление не исчерпывает самой сути... Потому что художник здесь - не только и не столько поводырь, сколько.... alter ego! Иными словами - предмет внимания и познания:
Обычный человек, нерасторопный гений.
Всего вначале он и сам не знал, но вот –
свободный результат медлительных прозрений,
мерцая и маня, пред нами предстает.
Так стихотворение, не прекращая своей изобразительности, переходит в разряд философского раздумья о сути и смысле художнического труда, о, если хотите, назначении поэта:
Что самоценно и что параллельно славе –
неизъяснимость слов, объятий нежный хруст.
О чем не рассказать, когда раздует пламя
неистовой свечи дыханье этих уст.
Так вот чем отличаются эти стихи от читанных нами других стихов о художниках: автор не интерпретирует живопись, по крайней мере не ограничивается проникновением в стихию смежного искусства, - он
задаётся более высоким вопросом и даёт на него свой ответ:
И все же стоит быть поэтом и изгоем,
и смутно ощущать как с плоскости холста
нисходит в бренный мир провидческая горечь –
бессмыслена любовь, бесцельна красота.
И сколько надо слов отбросить и растратить,
пускать Пегаса вскачь, переводить в полет,
чтоб истину постичь или себе потрафить, –
а там – кому дано, возможно, и поймет.
И этим вопросом, и ответом на него, он, по-моему, перекликается с лучшим, что есть в нашей поэзии, например с Беллой Ахмадулиной,
вопрошающей: "Так в чем же смысл и польза этих мук?"...
Мы даже не заметили, что прочли уже 7 октав на одном дыхании!
И вот последнее четверостишие...
Оно подводит черту? Да, но и отсылает нас к началу произведения своим последним словом: фон.
Поднимем взгляд на вторую строку первой строфы:
Затейливый пейзаж, сгодившийся на фон.
Неслучайное повторение рифмующегося слова.
И ещё одна перекличка, на сей раз с ... Анной Ахматовой:
Но как нам быть с тем ужасом, который
Был бегом времени когда-то наречен?
Сама Ахматова в другом стихе ответила :
Ржавеет золото, и истлевает сталь,
Крошится мрамор- к смерти всё готово.
Всего прочнее на земле печаль
И долговечней - царственное слово...
Наш автор не изобретает велосипед, но достойно перекликается с классикой:
Оставить легкий след, едва заметный слепок
своей души и знать – хоть вечен бег времен,
но их могучий рев, неуловимый лепет,
по сути, для тебя – не более чем фон.
-------------------------------------------------------------------
Когда читаешь такие стихи, извините, меньше всего хочется думать про конкурсы и рейтинги... Хочется найти автора и читать... Наверняка у этого зрелого мастера есть ещё не одно достойное стихотворение.
|
|