К.т.н. Владимир Сиротенко (Вербицкий)

ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО И ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

ТАРАСА ШЕВЧЕНКО

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Тот, кто имеет возможность бывать в Ленинке, пардон, Румянцевке в Москве, может убедиться, что карточки книг, посвящённых Шевченко, занимают почти два ящика каталога. Несколько тысяч наименований! Книги писателей, литературоведов, филологов.

Почему же, при таком обилии литературы, я, технарь, осмелился взяться за эту тему? Что нового я могу сказать?

Да, я кандидат технических наук. В недолгий период Горбачёвской перестройки был ведущим специалистом страны в области безотходной сельхозпереработки. Объездил весь Союз, от Калининграда до Петропавловск-на-Камчатке и от Ташкента до Архангельска, внедряя свои научные разработки и изобретения.

 

 

Подготовил докторскую диссертацию «Роль комплексных безотходных технологий сельхозпереработки в оптимизации землепользования». Но грянуло пьяное ГКЧП 1991 года, а затем за бутылкой «Беловежской» на троих похоронили могучую Державу, в которой я родился и вырос. Докторскую вначале негде было защищать, а затем, когда вновь открыли Советы, но защиту сделали платной, стало не за что защищать – десятки тысяч рублей, положенные в сберкассу и на накопительній фонд „Дома Селенга”, превратились в копейки или исчезли неведомо куда. К тому же зарплата доктора наук в институте сравнялась с зарплатой уборщицы в банке. Так что на защите поставил крест. Пытался ещё что-то строить и внедрять свои ноу-хау в коллективных хозяйствах Украины, но грянула принудительная приватизация, и те коллективные хозяйства уничтожили. При этом разграбили всё коллективное имущество, в том числе и созданные мною безотходные сельхозперерабатывающие комплексы. Мой межвузовский агроконсорциум обанкротился, не расплатившись с заводами-изготовителями за установленное и разграбленное в коллективных хозяйствах оборудование.

Попробовал создавать минимолокозаводики, миниколбасницы и минимельницы для фермеров. Увы, урожай у них забирали за бесценок, кредитов не давали, так что даже минимельницу, которая окупается за считанные месяцы, им построить было не за что. Если что и внедрял, то только в России – мой младший брат фермерствует в Краснодарском крае, да и коллективные хозяйства в России не уничтожены. Когда подошло 60-летие, чтобы не потерять право на научную пенсию, вернулся в сельхозинститут, ставший уже агроуниверситетом, с выплатой зарплаты Заказчиком. Заказчиком этим стал концерн «Симекс», возглавляемый приятелем ректора. Концерн во времена Союза занимался прокладыванием линий спецсвязи. Приятель ректора после распада ухитрился приватизировать концерн со всем его добром. Имея доступ к дешёвым кредитам, решил заняться агропроизводством. Уговорил крестьян из 5 сёл передать ему землю их бывших коллективных хозяйств, а коллектив сахарного завода передать ему свои акции. Я думал, что у него смогу реализовать свои идеи – объединить агропроизводство, безотходную переработку сельхозсырья и реализацию готовой продукции. Закупил лучшее в Европе оборудование «космического» Саратовского «Восхода» для хлебопекарни, разыскал оптимальное оборудование для крупоцеха и мельницу. Увы, губернатора, который протежировал главе концерна, перевели. Концерн остался без дешёвых кредитов. Не смогли даже докупить те мелочи, которые остались по хлебопекарне, но без которых хлеба не сделаешь – тестомешалку и тестоделитель. Затем босс просто ликвидировал агроподразделение концерна. Работники сахарного завода и крестьяне остались с носом. Мне также «забыли» выплатить зарплату за целый квартал. В таких условиях работать в агросекторе стало бессмысленно. К тому же подошёл срок выхода на пенсию. Хоть той Державе мои разработки и принесли миллионы переводных рублей, но жульё из пенсионного фонда два года доказывало, что я не имею права на научную пенсию. Когда под давлением Антикоррупционного комитета пришлось всё же признать это право, установили , что моя научная пенсия меньше той рабочей, которую я получаю, и составляет всего 94 гривны 26 коп($17,5)! Тратить время и здоровье на борьбу с этой бандою – бесполезно. За ними стоит аппарат нынешней власти, возглавляемый премьер-министром, выдвигаемым властью в Президенты, именно благодаря тому, что сидел в тюрьме за грабёж.

Все эти неприятности я посчитал местью Судьбы за то, что так и не выполнил до конца клятвы, данной в молодости – донести до людей правду о людях моего Рода.

Клятва эта была частью Присяги Рода, которую я давал в день своего совершеннолетия возле могилы побратима моего прадеда Вербицкого-Антиоха, Афанасия Марковича.

Мы с сестрой у могилы Марковича

Располагалась она когда-то возле захоронений моих предков – Вербицких-Билозерских-Голициных-Дорошенок-Забил-Рашевских, уничтоженных в 1922 году во время временного умопомешательства Ленина. Правда та присяга, идущая к нам от присяги членов Кирилло-Мефодиевского братства и лично Василия Билозерского, мало чем отличалась от присяги «строителя коммунизма», которую тогда же приносили мои ровесники. Разве тем, что я клялся не вступать в КПСС, не служить в красной армии, служить людям, а не властям, быть верным Родине, а не Государству, донести до людей правду о людях моего Рода. Присягу я выполнил почти полностью. Не влез ни в какое КПСС, не служил в армии, был в умеренной оппозиции к власти того Государства и в жёсткой оппозиции к этой. Мои разработки позволяли в сельмагах иметь продтовары более качественные и более дешёвые, чем городе. Но вот о Людях Рода так и не успел рассказать, хотя во время тех внедренческих командировок по всему Союзу всегда бывал в научных библиотеках и, листая старинные издания, искал в них знакомые фамилии. Дело в том, что по «Сусловским» спискам из библиотек изымалась не угодная власти литература. Но исполняли те приказы по-разному. В Ташкенсткой научной библиотеке, находящейся под личным патронатом Рашидова, ни одна старинная книга не была уничтожена. Находились «запрещённые» издания и в Йошкар-Оле, и в Архангельске, и в Петропавловс-Камчатском. Находил я упоминания о Людях Рода. Но всегда они упоминались рядом с именем Шевченко. Я так и не написал «Книгу Рода», хоть из пересказов о них моей бабушки-мамы Евгении Львовны Кулешовой-Вербицкой и бабушек Веры Вербицкой-Вороной и Марии Вербицкой-Раковой можно было бы составить несколько толстенных томов. Но, к сожалению, для меня, как учёного, все те пересказы, без подтверждения литературных источников, просто сказки, не имеющие права на печать.

Увы, в старинных изданиях, писалось только о Великих. Шевченко, Кулише, Марко Вовчок, Глебове. Даже о любимом художнике самого Гитлера – Иване Рашевском, почти не осталось упоминаний. Как его картины из наших коллекций увезли по распоряжению Гитлера, так все упоминания о нём уничтожили по распоряжению главного идеолога компартии.

Не написал я пока «Книги Предков». Зато о Шевченко я собрал такой материал, что он встаёт не бестелесным ангелом или шизофреником-революционером, а батярём-козарлюгой, которому море по колено! Я честно признаюсь, не люблю Пушкина, хотя и обожаю Лермонтова и Кольцова. Их обожал и Шевченко. У меня такие же взгляды и вкусы как у него. У меня было похожее детство, правда матери я совсем не знал.

Когда мне и года не исполнилось, расстреляли её вместе с другими стариками, женщинами и детьми у Яцевского концлагеря под Черниговом, куда она пришла выручать отца (немцы тогда отпускали военнопленных на поруки ближайших родственников).

Отца в том концлагере не оказалось. Но в тот день на лагерь налетели партизаны, освободили пленных. Большая часть ушла с ними, но часть осталась. Вот тех оставшихся, а также всех, кто был у лагеря, и расстреляли, повылазившие из схоронов полицаи из Волынского «Сичевого куреня». Чтобы скрыть свою трусость. Часть тех полицаев сразу повесили на центральной площади Чернигова немцы, за несанкционированный расстрел мирного населения. Часть повесили там же наши в 1948. Часть затаилась и ходит теперь в Героях Украины! Убийцы выдают себя за борцов с фашизмом и сталинизмом, за бандеровцев, хоть сражались не в УПА, а с УПА. А моя мать навсегда осталась юной…

 

мама бабушка-мама

В Детстве мать и отца мне заменяла бабушка-мама. С мачехой я и года не выдержал – сбежал обратно к бабушке-маме, воспользовавшись тем, что отцу пришлось удирать от МГБУ в Россию. Так что то, что испытывал Тарас с мачехой, знаю по себе. Мало того, в молодости я и пил, как Тарас, не зная меры. Но на заключительной дегустации зав.кафедрой бродильных производств подлил мне в мою водку какой-то дряни. С тех пор я стал абстинентом, но перестал писать стихи. Так что на собственном опыте знаю – для стихов нужно раскрепощение. А его трезвым не достигнешь…

После этого вступления, доказывающего моё право писать о Шевченко , имею честь представить Вам своего Тараса Шевченко, таким, каким я его узнал по родовым пересказам бабушек, подтверждённым литературными источниками залов рукописей крупнейших научных библиотек СССР.

 

 

 

Глава 1

ДЕТСТВО

 

 

 

Все мы родом из детства. Из муравьино-стрекозиной страны серебряных и золотых медвяно-пахучих весенних котиков, гудения пчёл и хрущей над сугробами-заметелью вишнёвого цвета, бомбардировщиками-шмелями над клевером, притягивающих тайн запущенного сада...

Вот в такой таинственно-волшебной стране пролетало и Детство Тараса. Увы, с раннего детства над его семьёй висело проклятье. И совсем не крепостничество было тем проклятьем. Не будем размазывать сопли над страшным житьём-бытьём тогдашнего крепостного крестьянина. Жизнь его отличалась от жизни сегодняшнего ограбленного и униженного украинского крестьянина только тем, что новые паны не имеют права продавать крестьян. Те же имели. Правда, только с участком земли. Без земли могли продавать только свою челядь. По закону барщина составляла не более 2 дней в неделю, причём привлекать на работу в выходные дни или праздники запрещалось. А вот мою жену вызывают на работу и в выходные и на праздники. Без отгулов или доплаты. Крепостные были обязаны при отработке барщины делать безотказно всё, что прикажет пан. И она обязана также. Только весь рабочий день!Вот и вся разница!

Крепостные должны были кроме барщины отдавать пану 10% урожая с той земли, которую им дал пан, или они унаследовали от родителей, но она принадлежала пану. Пан отвечал за то, чтобы крестьяне не голодали. Я в библиотеке выписал рапорт Киевского генерал-губернатора Бибикова о том, что помещица Браницкая позволяет себе во время жатвы заставлять своих крепостных отрабатывать не 2, а 3 дня в неделю. Тут же он приводит список и других помещиков, заставляющих людей работать больше. Губернатор просит царя строго наказать всех виновных! Пять дней в неделю крепостной волен был заниматься своими делами. Всё, что крепостной зарабатывал в это время, принадлежало ему. На эти заработки он имел право выкупиться. Надо не забывать, что крепостной (кроме челяди) выкупался и продавался с землей. Так выкупился двоюродный брат Тараса Варфоломей Шевченко, его сводный брат – Степан Терещенко, основатель династии богатющих сахарозаводчиков. Да из тех сахарозаводчиков большинство было выходцами из крепостных- те же Семиренки, Ханенки, Хрякины...

Вряд ли, по сегодняшним меркам, можно считать бедными семью Шевченко. Отец его, Григорий Иванович Шевченко-Грушевский был достаточно зажиточным, чтобы выбрать жену не по указке родителей, а тем более пана. Он женился на красавице Катерине, дочери зажиточного казака Бойко, сбежавшего во времена Хмельниччины с польской Галычины. Во времена Екатерины все земли звенигородщины(ныне Черкасщины) были отданы родственникам Потёмкина. Кстати, мне довелось читать послание княгини Браницкой к населению Богуслава, где она пишет, что земли теперь принадлежат ей, и она предлагает людям или идти к ней в крепостные и оставаться на этой земле, или идти, куда глаза глядят. Старый Бойко не захотел бросать насиженное место и остался крепостным. Григорию пришлось пойти в „примаки”, так как у отца жило ещё четверо детей. Трудно быть примаком, мириться с чужими родителями. Видимо поэтому, после рождения в 1804 году дочери Катерина, не было у них детей. В 1810 Аким Бойко, пошёл к управляющему ротмистру Дмитренко и попросил его отдать молодым хату и землю их отсутствующего соседа Колесника. Ротмистр вызвал к себе молодых, долго о чём-то договаривался с ними, наконец отдал им землю и хату Колесника. Вот та земля и та хата и стали проклятием рода Шевченко.

Колесник был чумаком. С весны до глубокой осени чумаки уходят с обозом. Во время похода за солью на Азов, его жену, которая была на последнем месяце беременности, Моринецкий помощник управителя заставил выйти на жатву,хоть это было и не по Закону. Там, в поле, у неё начались роды. Повивальной бабки не было, вот она и скончалась вместе с ребёнком. Вернулся чумак Колесник в пустую хату. Соседи рассказали ему о подлости того помощника управляющего. Не стал Колесник жаловаться ни управляющему, ни помещику, а сбил на землю ту нелюдь и копал его ногами до смерти. Вот за это и прозвали его односельчане - «Копий». Но разве же мог допустить пан, чтобы вместо его суд вершил какой-то крепостной. Отдал он Колесника в москали (солдаты). А вскоре случилась война с Наполеоном. Бился с французами Копий на российских просторах, а зетем вместе с армией пошёл в далёкую Францию устанавливать «демократию»…

Хата была добротная. Земля плодородная. Завели молодые коровёнку, один дед отдал им с дюжину овец, другой - воз с волами. Григорий стал чумаковать. Зимою зарабатывал деньги плотничаньем и стельмашеством, так как чувствовал дерево и любил работать с ним. Так что жили они добротно, получше, чем нынешние единоличники. Осенью 1811 родился у них сын Никита…

В 1813 во время короткой передышки в войне, прикатил к Энгельгарду сам командующий резервной армией Великий Князь Константин Павлович. Чтобы отдать честь старому Энгельгарду за подвиг его сына. Раненый пушечным ядром, тот собственной рукой отсёк себе полуоторванную ногу и после перевязки продолжал командовать частью. Весь июнь пробыл Великий князь у Василия Энегельгарда. Был он нелюбимым в царской семье, но любимцем у армии и простонародья. Был он побратимом недавно умершего Кутузова. Так что заливал у Энгельгарда горе вином, до которого был большой охотник. Сочинял стихи окрестным дамам. И до стихов и до дам он также был большой охотник ( Впоследствии даже от престола отказался из-за прекрасной польки).Обслуживать его Дмитренко выбрал самых красивых крепостных со всех поместий пана. Была среди них и Катерина. Отрабатывала ту хату , отданную им три года назад Дмитренко. Григорий, как всегда, летом укатил с обозом за солью…

25 февраля 1814 родился Тарас. Не исполнилось Тарасу и года, как окончилась война с Наполеоном. Русская армия с победой вернулась домой. Колеснику дали бессрочный отпуск. Вернулся он домой. А дома то и нет. Захватили соседи!

Сколотил Копий-Колесник ватагу таких же, как он добрых молодцев, соорудил схорон в глубокой чаще леса и стал оттуда налетать на проезжих и грабить их. Много раз среди ночи приходил он и к Григорию Шевченко. Придет среди ночи и тарабанит в окно. Шевченко откроет форточку и спрашивает: «Кто, и что надо?” А тот отвечает -„Копий, вот кто! Пришёл с товарищами к тебе в гости. Забрал ты мою землю и хату, так теперь корми нас. Не дашь по чести, так дашь по-собачьи!” За короткое время забрал он у Шевченко дюжину овец и корову, а затем заявил: « Корову сожрём, хату сожжём, а тебя угробим. Не хочешь этого - убирайся с моей хаты и моей земли вон!”

Бросились Григорий с женой к родителям. Рассказали о своей беде. Посоветовались родители, покряхтели. Аким Бойко вновь пошёл к Дмитренко. Неизвестно о чём они говорили, но после этого старый Бойко дал детям 200 рублей чтобы купили они хату с усадьбой в соседней Кирилловке. Гайдамаки Копия после переезда остались кошмарными снами, из которых в будущем Тарас Шевченко будет черпать своих героев...

Скажите пожалуйста, вы сможете для своих детей, так сразу найти деньги на новую квартиру? И не думайте, что те 200 рублей равны нынешним 200 российским рублям или 200 гривнам. Их, пожалуй, можно приравнять к $40 000! Ведь хорошая корова тогда стоила всего 1,5 рубля, хлеб – четверть копейки! А нам до сих пор талдычат, что родители Шевченко были нищими!

Усадьба стоила тех денег, которые за неё заплатили. Вот как её описывает сам Шевченко:

«Возле хаты яблоня с краснощёкими яблоками, а вокруг яблони цветник старшей сестры, моей терпеливой, моей нежной няньки! А возле ворот стоит старая разлогая верба с усохшей вершиной, а за вербой стоит клуня, окружённая копнами жита, пшеницы и всяких разных хлебов; а за клунею, по косогору пойдёт уже сад. Да какой сад! Густой, тёмный, тихий…А за садом левада, а за левадой долина, а в той долине тихой еле слышно журчит ручей, обставленный вербами и калиной и опоясанный широколистыми, тёмными, зелёными лопухами…”(повесть “Княгиня”).

Конечно, в детстве нам всё кажется большим и высоким. Но вот родительскую усадьбу Тарас Шевченко не приукрашивает. Наш дальний родственник Афанасий Маркович в 60-е годы Х1Х столетия был Государственным представителем в Земском суде. Сохранились его записи о том, что, освобождая своего крестьянина , помещик должен был отдать ему и участок земли, которым тот пользовался, но не меньше чем 7 десятин на семью (десятина = 1,029 га). Нынче, при приватизации земли, у нас на семью припадает от 1.5 до 3 га, тоесть меньше 3 десятин!

В этом рае, в этой стрекозино-муравьиной долине с укрывающимся в лопухах ручейке, и проходило раннее детство Тараса. Когда не бегал улицей с такими же голопопыми малышами, то блуждал своим садом, спускался в долину, укладывался под величественным лопухом и смотрел на волны своего ручейка, который бежал куда-то в бесконечность...

Наше Детство начинается с узнавания вселенной всеми органами чувств: зрением, обонянием, вкусом. Иногда странные вещи встречаются при попытках ребёнка познать свою вечнорасширяющуюся вселенную теми органами. Вон, когда я ещё жил в аспирантской общаге, соседский детеныш любил жрать с пола собственные экскременты. Нынче он доктор наук, зав. кафедрой. Откушивает только в дорогих ресторанах с элитарной публикой… Подобный сдвиг был и у Тараса. Только не экскрементами он лакомился, а глиной. Ел землю в детстве наибольший поэт украинской земли. Разве же не символично!

Возвращался домой к ужину мурзатый, с резью в животе от съеденной глины, и, несмотря на ту резь, сияющий от счастья.

Вселенная его детства все больше и больше расширялась. Вначале это была усадьба их соседей Коваленок, затем село, а затем и поля за селом. Когда ему исполнилось 6 лет, летом, когда отец поехал чумаковать и прихватил с собой старшего брата Никиту, Тарас захотел посмотреть, где же те железные столбы, на которых держится небо. Вышел за село, дошел до величественного Пединиевского кургана, забрался на вершину и вдали, за зеленым полем и синим лесом, увидел верхушки белой трехглавой церкви. Пошел он в то, чем-то знакомое, далекое село (это были Моринцы, в которых он родился). Но почти возле самого села, переходя дорогу, натолкнулся на чумаков. Те спросили, кто он и куда идет. Ответил – « Тарас и иду к своему дому в Кирилловке! » Посмеялись чумаки над голопопым путешественником и отвезли его в Кирилловку. Хотя Тарас и говорил всегда, что мать очень о нём заботилась, но не видно этого из его описаний того раннего детства. Вот как он сам описывает своё возвращении после того, как был неизвестно где с раннего утра до сумерек:

“На дворе уже смеркалось, когда я подошел к нашему перелазу; смотрю через перелаз во двор, а там, около дома, на темно- зеленом, бархатном спорыше, все наши сидят себя в кружке и вечеряют; только моя старшая сестра и няня Екатерина не вечеряет, а стоит себя около дверей, подперев голову рукой, и всё поглядывает на перелаз. Когда я высунул голову из-за перелаза, то она увидела меня и обрадовано вскрикнула: “Пришел! Пришел!” Подбежала ко мне, подхватила меня на руки, понеслась через двор и посадила в кружок вечерять, сказав: «Сидай, приблудо, вечеряй!”...

Странная какая-то материнская любовь. Ребенок исчез на целый день неизвестно куда, а все, кроме старшей сестры-берегини, этого не замечают. Когда я в таком же возрасте (мы тогда жили в Яновском лесничестве Калиновского района на Винниччине, невдалеке от «Вервольфа») пошел дорогой к соседнему селу и шел себе спокойненько, любуясь природой, до самого вечера, родные подняли такой шум, что на поиски ринулось все лесничество. Натолкнулась на меня машина, которую послали в то соседнее село за подмогой. Дедушка так выпорол меня за это путешествие, что и сейчас помню все подробности. А Тарасовой родне - хоть бы что! Вроде бы не заметили!

Отец Тараса был грамотным. Хотел, чтобы грамотными были и его дети. Если вспомните, что братья столбового дворянина Виктора Забилы (будущий побратим Тараса Шевченко) не умели писать, то поймете, что семья Шевченко не была такою уж бедною. Когда Тарасу исполнилось 8 лет, отец отдал его учиться грамоте в церковно-приходскую школу. Нужно сказать, что на Украине те школы при церквях были большей частью польские. Присоединив Польшу к Украине во времена Екатерины Великой, Россия оставила на Украине все так, как было при Речи Посполитой. Все было в руках польских управителей барских имений даже после того, как господам стали уже не польские шляхтичи, а российские дворяне. Православные школы были редкостью. Это только у действительного статского советника графа Василия Енгельгарда и управителем был бывший однополчанин, ротмистр в отставке украинец Михаил Дмитренко, и церкви в селах были православными, и учили не латыни, и Катехизису, а Псалтырю на церковнославянском языке. Трудно сказать, кто был тот дьяк Совгир, который стал первым учителем Тараса. Знаем только, что он порол учеников нещадно, как и было заведено в те времена. Справедливо считалось, что ничто так не закрепляет память, как боль. Сказать по правде, я не могу с этим спорить. Когда дед или бабушка хотели, чтобы я что-то запомнил на всю жизнь, обязательно устраивали порку. Так было и с рассказами их о Билозерских, Забилах, Кулише, Марковиче, Рашевских. Поэтому и Присяга Рода сопровождалась кровью на руке. По-видимому, поэтому и дети, давая клятву побратимства, скрепляют ее кровью. Чтобы запомнить на всю жизнь. Так что не будем хаять того дьяка за те порки…

В те времена в ЦПШ учились четыре года. Первые два года учили псалтырь на церковно-славянском, после чего приступали к изучению грамматики. Но не пришлось Тарасу окончить учебу. В конце января 1823 пошла из дома старшая сестра-берегиня Екатерина, которую выдали замуж... А осенью, во время эпидемии холеры, умерла мать... Вернулся с чумаками Григорий Шевченко, а дома ни жены, ни покоя. Орут голодные дети. Что одному делать с детьми мал-мала меньше...

Привез ему из Моринцев Иван Бойко сестру Екатерины – Оксану Терещенко, вдову с тремя малыми детьми на руках. Покорился Григорий тестю, взял ту Оксану, хоть и знал о ее ведьмацком характере. Женился, хотя еще и 90 дней не прошло со смерти жены (умерла 6 августа, а новую жену привел в дом 16 октября). Унесло его счастье и достаток то нарушение дедовских обычаев! Грызла его поедом новая жена. Грызлись между собой сводные дети. Сбегал от тех ссор Григорий чумаковать, забирая с собой старшего сына Никиту. Раз, когда отец с Никитой чумаковал, на постой в дом Шевченко прислали москаля. Не будем говорить, сколько он там жил и как его обслуживала соскучившаяся по мужчине Оксана, но когда наступило время идти в поход, исчезли у того солдата три золотых рубля. Ну, на кого должна была подумать Оксана? На своих родных детей? Самым старшим из чужих детей был Тарас, вот и указала на него, как на вора. Испугавшись, Тарас сбежал в свой схорон в глубине сада соседа Жениха. Носила ему в схорон снедь сестра Иринка. Сводные сестры выследили ее и привели к схорону мачеху с дядькой Павлом. Три дня истязал дядька Тараса. Сознался он в краже, а вот места не мог назвать. Ведь украл те деньги не он, а сводный брат Степан. Может те солдатские три золотых, и были началом того капитала, который потом сделал из Степана Колесниковича Терещенко сахарозаводчика - основателя династии миллионеров Терещенко...

После того случая, Тарас на всю жизнь возненавидел и тех сводных сестер , и того воришку Степана, и палача-дядьку, и ведьму мачеху. После этого случая дед Иван приказал Григорию брать чумаковать не Никиту, а Тараса. Никиту же взялся учить плотничанью и стельмахованию.

Стал ездить Тарас с отцом в дальний Елизаветоград и к Азовскому морю. Осуществились его мечты увидеть мир. Но не таким оказался тот мир, как представлял он малышом. Едешь день, два, три, а вокруг все та же степь, все те же лесочки, все такие же одинаковые военные поселения. Скукотища…

Да и то чумакование закончилось бедой. Поехал осенью 1824 отец в Киев. На обратном пути сильно промок и заболел. Да вот не то, что надлежащего ухода, даже покоя дома не было. Злые слова жены, вечные ссоры между сводными братьями и сёстрами. Проболел он осень и зиму, а в марте отдал Богу душу. Остались дети одни со злой мачехой…

Весной, на время страды, взял Тараса к себе в помощники дядька Павел. Взял, ведь батраку нужно платить, а племянника можно заставить работать лишь за кусок хлеба. Закончилась страда, и выпер дядя племянника обратно к мачехе. А мачеха уже начала напропалую грешить с молодым дьяком Богорским, который, выжив со школы Совгиря, стал учить детей вместо него. Но какая там была учеба – дьяк и дневал и ночевал у Оксаны, пропивая с ней добро Григория. Чтобы Тарас не мешал им, Богорский пригласил “у него поселиться яко школьник и рабочий”. Парню исполнилось 11, и он уже понимал, что стоит делать, а что нет. Дьяк предложил ему выполнять обязанности “ консула”, а при отсутствии дьяка, читать над покойниками Псалтырь за 20% от принесенного людьми подаяния. Тарас с радостью согласился. Ведь это давало возможность и избавиться от грызни ведьмы-мачехи, и иметь хоть какой-то заработок. К тому же это было и престижно. Ведь главной обязанностью ”консула” было следить за успехами в учебе школьников и давать им розог за не выученное задание.

Но вот с прибылями от того “ консульства” было не очень. Ведь после того, как из школы пошел суровый, но справедливый и грамотный Совгир, бросили школу и большинство его учеников - ведь Богорский почти все свое время проводил не в школе, а у Оксаны. Тарас, хоть и наизусть усвоил Псалтырь, и мог сам учить ему других, а вот грамоты у Совгиря научиться не успел...

Видимо, поэтому те дни у Богорского Тарас вспоминал как самые голодные и самые позорные в жизни. Мало того, он стал бвнальным взяточником, как вспоминает Петр Шевченко в книге Конисского:

“Кто приносил ему больше подарков, тому он меньше розог давал, а кто приносил мало или совсем не приносил взятки, того бил больно... Но школьников в школе было совсем мало; из-за этого одними подношениями нельзя было прокормиться и “ консул”, голодая, должен был пускаться на другой промысел: он крал гусей, поросят и среди ночи варил себе похлёбку в своём схороне на Пединовском кургане. Кирилловцы, заметив, что в пещере временами ночью горит огонь, решили, что в пещере поселилась нечистая сила, и просили попа выгнать чертяку. Поп, собрав людей, пошел к пещере, вычитал молитвы, окропил святой водой вход в пещеру и сказал, чтобы кто-нибудь полез туда и посмотрел, что там есть. Никто не отваживался. Тогда люди решили, что надо заплатить тому, кто полезет в пещеру. Раньше всех вызвался Тарас, который хорошо прекрасно знал, что в пещере той чертяки нет, а есть только кости украденных им птиц и поросят. Но он сделал вид, что боится лезть, и потребовал, чтобы к его ноге, на всякий случай, привязали бечевку: когда, мол, нечистая сила совершит над ним в пещере что-то недоброе, то можно будет вытянуть его. Так он на привязи полез в пещеру; там спрятал следы своей кулинарии и вылез обратно в добром здравии, поведав, что в пещере ни одного чертяки нет. Вот и заработал деньги...”

Если бы та жизнь у Бугорского длилась дольше, неизвестно в какого ворюгу или взяточника превратился наш Тарас. Но деду Ивану осточертело смотреть, как его невестка блудит и пропивает с дьяком сыновье добро. Он приказал Якиму Бойко забрать сою дочь-хвойду назад в Моринцы. Забрала она своих детей и остаток добра, нагрузила их на мужнину подводу и поехала к себе в Моринцы, оставив в хате голые стены...

Никите уже исполнилось 15, так что дед женил его на соседской девушке, сделав хозяином в доме. Дьяк Богорский вернулся в школу. Но не для того, чтобы учить, а чтобы пьянствовать. Все, что зарабатывал Тарас на заупокойных чтениях, отбирал дьяк. Да и розги ученикам стал давать самолично. Что же Тарасу было от голода умирать? К тому же во время тех попоек дьяк старательно тыкал в руку парня стакан с перваком, не давая закуски. Так с детства его приучили к водке. Наконец, Тарас не выдержал и после очередной попойки, когда водка бросила дьяка на пол, связал его и хорошенько накормил розгами, а затем, собрав вещи, пошел к дьяку-маляру в Лисянку учиться живописи. Увы, дьяк заставлял его таскать на гору тяжелые ведра с водой, растирать краску-медянку на железном листе, а согласия учить занятию живописью так и не дал. Пришлось Тарасу идти в соседнее село Тарасовку, где жил знаменитый дьяк-богомаз. Тот дьяк считал себя великим хиромантом. Рассмотрев ладонь Тараса, он заявил, что тот не имеет призвания ни к чему и в ученики ему не подходит. Пришлось Тарасу ни с чем брести к родному дому, где уже всем командовал Никита. Брат его попробовал научить плотничанью и стельмахованию. Не вышло. Снарядил выпасать общественное стадо. Это описал Тарас в своих бессмертных строчках : “ А Мне тринадцатый минуло. Я пас овечек за селом”:

“ ...Село почернело,

Божье небо голубое

И то помутнело.

 

Поглядел я на овечек-

Не мои овечки!

Глянул я на дом отечий-

Он исчез навечно!

Не осталось ничего

от Господа Бога!

Я заплакал...А девчушка

Рядом при дороге

Траву-плоскинь выбирала,

Плач мой услыхала,

Подошла, присела рядом,

Слёзы вытерала

И нежно, так… поцеловала…

 

Сразу солнце засияло

Сразу все на свете стало

Моим... поле,лес,сады!

И мы, с шутками погнали

Тех овечек от воды...”

Это о том времени он впоследствии напишет:

“ А я так мало,так немного

Молил у Бога.Только домик

Один лишь домик край сельца,

Да две тополи у крыльца

Да бесталанную мою,

Мою Оксаночку…»

И здесь, несмотря на то, что вместе с ним пасла стадо Оксанка Коваленко, у Тараса ничего не вышло. Уволила его община из пастухов. Пошел в батраки к зажиточному священнику Кошицу. Зажиточному, но скупердяю. Хоть Тарасу и нравилось возиться-смотреть за новорождённой малюткой-дочкой священника Феодосией, дьяк нашёл ему другую работу. Заставил он Тараса сопровождать сына Яся в Шполу, продавать ранние сливы. Сразу за селом, на мостике через пруд, телега поломалась, и сливы полетели в грязь. Весь день ребята вытирали те сливы от грязи. Ясно, что ничего за них не выручили. Всё село смеялось над той коммерцией Кошица, а на орехи досталось Тарасу. После этого не захотел он оставаться у Кошица. Поблагодарил за хлеб-соль, поцеловал в лобик Феодосию и пошел в село Хлиповку, которое славилась своими малярами. Увы, и там отказались взять его в ученики.

Практический дед Иван, видя, что парень пропадает без работы, упросил Кирилловского помощника управителя Дымовского взять Тараса к себе мальчиком - порученцем. Обеднелый польский шляхтич Ян Станиславович Дымовский закончил Дерптский университет, впитал его человеколюбивые идеи, пытался, чем мог, помогать людям. Ему очень понравился сообразительный и любознательный мальчик. Он научил его письму, которому так и не успели научить дьяки. Но Дымовский был поляк. Все книжки у него были польские. Так что после церковно-славянского Тарас усвоил не украинский, даже не русский, а польский язык. Именно по - польско он научился читать и писать. Ясно, что и разговаривать по-польски он тоже научился у Дымовского.

В 1828 году умер старый Василий Васильевич Энгельгардт, так и не получив разрешение на бракосочетание с фактической женой, польской княжной, которую когда-то похитил из девичьего монастыря и с которой нажил три сына и две дочери. Поместья его разделили между наследниками. Ольшанский куст сел достался Павлу Васильевичу Энгельгардту, младшему из братьев. Служил он в гвардии. Дослужился лишь до штаб-ротмистра. Звания низшего, чем у управителя ольшанского куста имений Дмитренко. После получения наследство его назначили адъютантом друга отца, 75 летнего Виленского генерал-губернатора графа О.Н.Римского-Корсакова.

Чтобы показать, какой он пан, к новому месту назначения. Павел Васильевич захотел приехать с новонабранной гвардией из молодых крепостных. Он приказал Дмитренко сформировать ему этот гвардейский экипаж. Дмитренко передал поручение всем своим помощникам. Ян Станиславович, видя, что Тарасу становится уже тесно в Кирилловке, зная как он хочет научиться рисовать, посоветовал парню ехать с паном в Вильно. После Тарасового радостного согласия он порекомендовал Дмитренко ввести его в состав того гвардейского экипажа в роли домашнего художника. С этой же просьбой к Дмитренко обратился и Аким Бойко. Врезультате Дмитренко Тараса даже к знаменитому Ольшанскому художнику Степану Превлоцкому записал и тот несколько месяцев обучал Тараса азам живописи.

И вот осенью в 1829 году в Вильно с Ольшан выехал обоз, с которым ехал и домашний живописец Тарас Шевченко. Казачком ехал его друг детства Иван Нечипоренко.

Не всем рассказам Тараса следует верить безоговорочно. Так он пишет, что в обязанности казачка входило “подавать господину трубку или стакан и стоять незаметным истуканом рядом...” В действительности же, казачок это был мальчик для поручений, причем, как правило, интимных поручений пана. То есть казачок был приближенным лицом пана, со всеми вытекающими из этого привилегиями. Обычно, у панов было по одному казачку. Была еще девушка для поручений при госпоже. Казачком при Павле Васильевиче был Иван Нечипоренко. Следовательно, Тарас всё же был комнатным художником и выполнял отдельные поручения пана и пани, главным образом - пани. Вот именно пани, первой Виленский красавице, баронессе Софии Григорьевне Енгельгардт и обязан Тарас тем самым светлым, что вынес он с детства и ранней юности.

Баронесса происходила из отзейской ветви Рода Енгельгардов, воспитывалась в семье с масонскими взглядами на равенство людей. В отличие от мужа, она видела в Тарасе не быдло, а Человека. Мало того, он стал для неё Вольтеровским «Простодушным», из которого она могла сотворить Личность по своему усмотрению. Это благодаря ей Тарас научился читать и писать по-русски. Благодаря ей он даже смог болтать по французски, чему разрешено было его обучить гувернантке-француженке… Увы, с отъездом в Вильно закончилось Детство Тараса. Детство, которое заложило в его душе любовь к украинской земле. Детство, в котором остались и его покойные родители, и сестра-берегиня Екатерина, и любимая сестра Иринка, и такой не по детскому степенный брат Никита, и его предлюбовь – соседская девочка Оксанка, и мудрые деды Иван и Аким, и такие ненавистные мачеха, дьяк Богорский, дядька Павел, сводные брат и сестры и все другие друзья и недруги...

 

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ, ПЕРВАЯ ЛЮБИМАЯ...

 

 

Своей предлюбви Тарас посвятил волшебные стихи, преисполненные миром детства и печалью за ним,потерянным навсегда. Оксанку он вспоминал всю свою жизнь. А вот о своей Первой Любви так и не написал ничего. Да и о Первой своей женщине вспомнил только несколько строками в “ Дневнике”. Почему же так вышло? По-видимому потому, что та Первая Любовь и та Первая Женщина так сильно ранили сердце, что больно было о них вспоминать. Так кто же был Первой Любовью Тараса и кто была его Первая?...

 

Так уж случилось, что в 80-х годах я почти полгода был в командировке в Литве, внедряя там свои разработки. Большую часть того времени пробыл в Вильнюсе. Городе, где жил Тарас, где он был со своей первой, недосягаемой Любовью, в городе, где он встретил и свою Первую...

Я ходил теми же тенистыми парками, которыми блуждал он, был в том же величественном дворце - крепости Миндовга, любовался спокойными Вилиею и Закретом, кружил по старинным его улицам. Был в тех двух домах, где жил его пан Енгельгард, был в университете, на одном из корпусов которого еще висела мемориальная доска : “Здесь у профессора Ионаса Рустемаса учился великий украинский поэт-революционер Тарас Шевченко». Не один вечер провел в Республиканской и Университетской библиотеках,в залах старинных книг, пытаясь со словарем разобраться , что написано в журналах той поры, когда Тарас находился в Вильно. Тяжело было, потому что хоть в моих жилах и течет кровь Ольгердта, но уже предки моих предков забыли литовский. Так что, без знания языка, ничего нового о Шевченко там я так и не открыл. Просто, стал по-другому смотреть на вещи. Просто, для меня перестали быть ненавистными крепостниками Тарасовы паны. Просто, я понял, кто был Первой Любовью Шевченко и почему он всю жизнь не желал о ней вспоминать. Понял, почему только несколькими строками в “ Дневнике” вспомнил Тарас и свою Первую... Поделюсь тем пониманием и с вами.

Знаете, какие-то странные отношения были у Тараса с его панами. Что они с паном терпеть не могли друг друга, это вполне понятно. Тарас для пана был быдлом, его же Тарас в свою очередь считал быдлом, которое не способно оценить то, что имеет. А вот не понятно другое. Если Павел Васильевич Енгельгард был таким богатеем, как пишут почти все биографы Тараса Шевченко, то почему за несколько свеч, которые сжег Тарас, срисовывая лубковый портрет Платова, он устроил такой скандао, что даже сам, неслыханная вещь для столбового дворянина, побил крепостного? Скажете, такой, мол, характер, вон Гоголь же изобразил Плюшкина...Но разве же выглядит Плюшкиним молодой штабс-ротмистр, который пытается на всех светских раундах и баллах пустить пыль в глаза и выдать себя богатеем?..

Вот, например, Гнат Хоткевич, который обстоятельно изучил жизнеописание Енгельгардов пишет, что Павел Васильевич унаследовал от отца более трех миллионов деньгами да ешё только на Киевщине 18 000 крепостных. В официальной биографии Шевченко за редакцией Бородина и Кирилюка, также сказано, что после Василия Енгельгарда осталось 160 тыс. десятин (Десятина =1,025 га) земли в имениях, расположенных в разных местах Российской империи и 50 000 крепостных. Директор Центра истории славян Сорбонского университета Даниель Бовуа называет Енгельгардов среди первой четверки самых богатых людей Украины.

Как видите, по документам Павел Енгельгард – чуть ли не самый богатый человек Украины. Как же объяснить, что согласно документам, этот миллионер живет с семьей, в которой уже было трое детей в двохкомнатной квартирке и слёзно умоляет начальство улучшить жилищные условия? Ведь даже в наше время тесных многоэтажек, ему была бы положена четырехкомнатная квартира. А здесь богатей вместе с двором поселен в двухкомнатную. Так может он был богатеем лишь на бумаге? Разве же будут дети богатея после его ранней смерти(умер Павел Васильевич на 51 году жизни) продавать семейные ценности (статуэтки, серебряная и фарфоровая посуда), чтобы рассчитаться с родительскими долгами? Кстати, Тарасову Кириливку после смерти Енгельгарда и банкротства Флярковского купил дядя Тарасового недруга Степана – сахарозаводчик Терещенко...

Как получил большое наследство от отца Павел Енгельгардт, так и спустил его. Потому что был азартным картежником, который, словно алкоголик, не мог своевременно остановиться. Расскажу о Павле Енгельгарда немного подробнее.

Родился Павел Васильевич 5.02.1798. А уже в 1805 году “Государь император высочайше повелеть соизволил действительного тайного советника Энгельгардта сына Павла определить ко двору его императорского величества пажом с отпуском в дом родителей к окончания наукам» А 23.03.1818 он заканчивает пажеский корпус и записываетсяпрапорщиком в Казанский драгунский полк, но не прослужив и года, переводится в лейб-гвардейский Уланскому полк с “переименованием в корнеты». Еще через 2 года, продолжая считаться в Уланском полку, назначается третьим адъютантом к прежнему однополчанину отца, а теперь Виленскому генерал-губернатору Александру Михайловичу Римскому-Корсакову. В 1822 году его делают поручиком, а в 1823 году красавец-поручик знакомится на балу с юной 18-летней красавицей – баронессой Софи Енгельгард, дочерью генерал – лейтенанта Герхардта Готгардта Енгельгардта, курляндского барона, героя 1812 года, дальнего родственника…

Они были лучшей парой на этом балу. Молодой поручик и прекрасная паненка. Он сразу же влюбился у нее. Даже записал в свой личный альбом латынью: ”София, или смерть!” Как видите, не такой уже муреной или свиньей в пантофлях, как назвал его Брюллов, был Павел Енгельгард. Был он в юности и романтиком. Был и завоевателем. Потому что на прекрасную Софи имел виды один из сыновей князя Мещерского. Но, к счастью Павла, старый князь Иван Сергеевич Мещерский посылает в 1824 году своих сыновей в Париж. Божественная Софи осталась без титулованных почитателей. Вы не забудьте, что в те годы девушка после 20 лет уже считалась старой девой. Недаром же бальзакивский возраст – 30 лет. Поэтому, когда Павел Васильевич сделал предложение Софи, она позволила ему обратиться к родителям для решения их судьбы. Родители с удовольствием дали согласие – как не как, тоже Енгельгардт, да еще и не только потомок богатея, но и красавец! 25.10.1825 Павел пишет рапорт Римскому-Корсакову о своем намерении жениться на Софи и 16.11. получает разрешение. Свадьбу сыграли в Вильшанскому имении Енгельгардов. Вероятно, малышом Тарас видел ту свадьбу, ведь вспоминает о ней в “Прогулке с удовольствием и не без морали”.Через надлежащее время у Енгельгардов появилась на свет доченька София, в июле 1828 - сын Василий, а в ноябре 1829,уже за время Тарасовой службы – сын Григорий. Всего же за 1о лет София родила 7 детей - 4 сына и 3 дочери. Но только родила. Даже грудью не кормила. Молоком выпоили ее детей кормилицы, а присматривали за детьми гувернантки. Как писал Тарас Шевченко:

”Да княгини только могут

Породить ребенка.

А воспитивать, кормить

Не могут нисколько.

Затем охают:”Забыл, мол,

Меня Поль мой иль Филат!

А за что же тебя помнить?

Если ты лишь родила? ..”(пер.авт.)

Прекрасная Софи по моде того времени свое призвание видела не в детях, а в баллах. Павла Васильевича это тоже устраивало, ведь такая волшебная женщина – залог успеха!

Помните, тот пресловутый балл по поводу тезоименства императора 6 декабря 1829.Софи помчала на балл, хоть совсем недавно, в конце ноября, родила ребенка! Но не будем строго судить ее за это. Что мы можем знать о нравах тех времён! Да и не забудем, что почти все дети Софи и Павла Енгельгардив заняли достойное место в обществе. Дочери вышли замуж за военных, а сыновья стали учеными и общественными деятелями. Могут ли многие из наших нынешних панов сказать такое о своих детях. Ведь их наши пани только родили и бросили на руки гувернанткам или воспитывали их в зарубежных Кембриджах и Сорбоннах?!

Но вернемся к прекрасной Софии, ведь если бы не попал Тарас к ней, не было бы большого украинского Поэта-Пророка. Ведь, как говорил когда-то Кант, “ Бытиё определяет сознание». Мировоззрение Тараса определилось именно во время пребывания у Софии Енгельгард. Попал к ней он 15-летним подростком, а вышел из под её опеки только уже 24-летним мужчиной. Наилучшие годы, годы мужания -прошли под Софииним крылом. София была не обычной помещицею. Не назовешь ее и обычной светской дамой, которая кроме баллов ничего не знает. Ее отец Готтгард Герхард был славным воином, ведь во время войны генералов так просто не давали. Но быть воином совсем не означает быть солдафоном. Генерал-лейтенант был широко образованным человеком, любил философствовать, читал и Вольтера, и Руссо. Вольтерьянкой воспитал и свою младшую дочь. В Тарасе вольтерьянка Софи увидела своего Простодушного. Лишенная светскими условностями возможности воспитывать собственных детей, взялась за воспитание своего крепостного. Но сначала о том, как Тарас стал принадлежать собственно Софии, а не Павлу Васильевичу. Дело в том, что пан для своего двора в Вильно набирал не казачков, а штат прислуги. Были там и повара, и конюхи, и просто слуги. Напомню, что Тараса Шевченко барский управитель ротмистр Дмитренко по настоятельному ходатайству Яна Дымовского рекомендовал пану именно как комнатного художника, а казачком направил 8 - летнего Ваню Нечипоренко(что то за казачок в 15 лет!). Но пока у пана была казенная квартира, в которой он не имел права что-то переделывать, комнатный художник ему не был нужен. В это время Софи была на последних месяцах беременности и как раз ей нужен был помощник. Вот таким помощником и стал 15 летний Тарас! Софи была ровесницей его сестры Екатерины. А вспомните, что Тарас не очень то и дружил с ребятами-ровесниками, предпочитая их своим сестрам, которым он мог открыть душу. Софи относилась к Тарасу так, как когда-то относилась Берегиня-Екатерина. Это пан видел в Тарасе бессловесное быдло, а Софи относилась к нему, как к своему Простодушному. Видела, что парень интересуется книгами. Позволила пользоваться книжками из семейной библиотеки , правда только в отсутствии пана. Но Тарас и сам хорошо понимал, что пану вряд ли понравится, что его крепостнойо читает те же книги, что и он. Мало того, Софи объясняла Тарасу непонятные слова и выражения в польских книгах. Именно с ней впервые прочитал Тарас две книжечки Адама Мицкевича, изданные в Вильно в 1822 году.

Но не только читать книжки позволяла госпожа Тарасу. В тогдашнем высшем свете всё ещё общались по-французски. Енгельгарды даже держали гувернантку-француженку, которая учила их детей манерам и французскому языку. Госпожа позволила гувернантке давать и Тарасу уроки французского. Недаром же впоследствии Елькан пишет о Тарасе, что тот свободно болтал по французски…

Какой бы не была госпожа, но спасти Тараса от той порки 7 декабря 1829 она не могла, даже, если бы и хотела. Но может, перед тем, как осуждать пана за ту порку и за то, что сам, неслыханно для дворянина, собственноручно отколотил Тараса, как ровню, подумаем, почему так случилось.

Во-первых, это был не обычный балл, а посвященный тезоименству Николая 1.

Во-вторых, этот балл должен был длиться до утра. Чтобы господа вернулись еще до полуночи, должна была быть уважительная причина. Если почитаете книги тогдашних авторов, то выясните, что во время тех баллов, несмотря на царское запрещение, в отдельном кабинете собирались картежники и всю ночь на пролет играли в карты, давая возможность женам, сестрам, дочерям, танцевать и веселиться с молодыми поклонниками. Бросить игру возможно было лишь при условии, что тебя обвиняют в шулерстве.

По-видимому за это выперели игроки и штабс - ротмистра. Ясно, что он вернулся домой злой. Да и Софи от него, вероятно, досталось. Ведь она сразу шмыгнула к себе в спальню и не присутствовала, при панской расправе над Тарасом. Вспомните еще одно обстоятельство. Пан жил на казенной квартире. Для освещения должен был пользоваться казенными же свечами. В те времена были перебои со снабжением свеч для офицеров. В письме к гражданскому губернатору от 3.12.29 пишется:”...местная дворянская дровяная администрация по требованию коменданта на этот декабрь месяц свеч ни одному из штаб-офицеров, которые квартируют в частных домах, не отпустила”...А теперь подумайте, мог ли Тарас для копирования использовать лишь одну свечу. Мой младшенький сынулька тоже любит рисовать и перемалевывать. Еще и имеет дурацкую привычку, заниматься этим именно во время, когда у нас отключают электричество! Ему видите – скучно! Насобирает все свечи, которые у нас есть, даже к голове привяжет, чтобы видеть и что рисует, и из чего рисует. Сколько его не лупил, по 5-6 таких дефицитных свеч сожжет за вечер. Но это же мой родной сын. А здесь пану дефицитные свечи жжет его крепостной! Мало того, мой сынулька, когда перемалевывает, не обращает внимания, что там вокруг. Все заляпано воском, так и смотри, что-то еще вспыхнет! Думаю, что и Тарас ни на что не обращал внимания, недаром же он даже появления пана не заметил. А тогда же в Вильно за нарушение правил противопожарной безопасности карали несмотря на звание и чин. Зацитирую из “Улицы Вильно” М.Богдановича: “По приказу бурмистра, все, как надо, закрыли все окна, затушили огни ”. Тарас же копировал себе того атамана Платова, а на то, или закрыто окно, или сияет на всю улицу, внимания не обращал. Так что простим Василия Енгельгарда за то, что сам отколотил Тараса, как дворянина. А вот то, что приказал конюху его випороть, Тарас запомнил на всю жизнь…

Та порка дала возможность Софии совсем забрать Тараса от пана. Но, сказать по правде, это тогда было нужно и самому пану. Дело в том, что в Вильно приехал прославленный Венский художник-портретист Йоган Батист Лампе. Все самые знаменитые и самые богатые паненки кинулись к нему заказывать свои портреты. Ведь Йоганн Батист даже серую мышку мог изобразить прекрасной принцессой, при этом она оставалась чертовски похожей на саму себя, но не такою красивою.Правда, за 55 летним художником водился один грешок. Сделав из той мышки красавицу, он не мог устоять против того, чтобы не затянуть ту красавицу в свою постель. Девушки же, очарованные его способностью видеть в них ту Красоту, не очень – то и сопротивлялись. Не было ни одной, с изобржённых Лампе, которая бы против него устояла...

Павел Васильевич хорошо знал о цене портрета. Но, с одной стороны, не сделай Лампе портрет Софи, выйдет что она не из Первых в Виленскому свете. Сделай он портрет, станешь рогатым. Верность своей жены Павел Васильевич поручил оберегать Тарасу, который должен был безотлучно находиться при ней во время визитов к художнику.Пан требовал от него детальных отчетов о поведении и пани, и художника. Что же, Тарасу это поручение очень понравилось. Во-первых он получил возможность смотреть, как работает настоящий Мастер, а во- вторых мог доказать пани, что он ее настоящий Друг, а не любимая зверушка, наподобие её болонки. Он всегда рассказывал пану, как скромно ведет себя пани. Что художник ничего себе не позволяет. Но вот о Лампе рассказывали, что он девушек рисовал обнаженными, а затем уже домалевывал на изображение одежду. Поэтому они на картинах и были такими живыми. Но взгляните на портрет Софи и увидите то же. Тарас старательно выполнял приказ господина не отходить от госпожи во время рисования. С наслаждением выполнял. Какой бы парень отказался наблюдать свою Богиню обнаженной, именно же Богиней была для 15 летнего парня красавица Софи. В спальню художника за ними он не ходил. Того ведь пан не поручал. Что было в той спальне, он мог только фантазировать, а о фантазиях он пану не обязан был докладывать. К тому же Тарас хорошо знал, что красавец-ротмистр хвастается везде своими многочисленными победами над светскими дамами, изменяя Софи на право и на лево. Так что на ее связь с Йоганном Батистом смотрел как на справедливую месть...

Наконец Лампе нарисовал портрет Софи.

Так и осталась она на нем вечно юной, немного капризной, красавицей. Как прекрасное воспоминание о счастливой молодости, которая уже никогда не вернется. Окончились Софиины свидания. Окончилась возможность Тараса смотреть, как работает настоящий Художник, перенимать у него манеру письма. А учиться рисованию и дальше так хотелось...

В то время в Виленскому университеты преподавал рисование, не менее знаменитый чем Лампе, профессор Янас Рустемас. О нем София узнала от ученицы модистки Ядзи Гусикивской, приносившей к ней на примерку платья. Брат Ядзи Франек учился рисованию у Рустемаса и очень его расхваливал. Но учиться в университете крепостному не позволялось, даже билет на посещение лекций нельзя было достать официальным путем. К тому же скуповатый пан вряд ли согласился бы оплатить тот билет, ведь частная учеба у профессора Рустемаса стоила очень дорого. Но Софи удалось уговорить Павла Васильевича позволить Тарасу посещать уроки профессора. Ведь обученный художник поднимал реноме пана выше, чем художник-самоучка. Енгельгард дал согласие, при условии, что не будет за это платить. Расходы, если они и были, взяла на себя Софи. Но скорее всего, тех расходов было не много. Разве же мог бы устоять против такой красавицы горячий длинноносый турецкий сын Рустем?

Тарас получил возможность ходить на уроки Рустемаса вместо одного выбывшего студента. По воспоминаниям Тараса Рустемас за то время, что тот ходил на его уроки, успел научить его только копировать. Но взгляните на ту копию бюста женщины. Разве же скажешь, что это копия. Но это же смотрит на зарю живая, прекрасная женщина. Ядзя Гусикивская..

 

В Виленскому университете в слветские времена на одном из зданий была мемориальная доска на литовском и русском языках: ”Здесь у профессора Йонаса Рустемаса учился великий украинский поэт-революционар Тарас Шевченко”. В том университете Тарас и встретился со своей Первой женщиной...

Помните Ядвигу Гусикивскую, которая рассказала Софи о Яне Рустемасе? Ее брат учился в Виленскому университете рисованию у Рустемаса. Тарас, который стал ходить на уроки рисования, быстро сдружился с парнем. Он еще не знал девушек, еще не умел знакомиться. Прибегала к пани симпатяга Ядзя, она нравилась ему( в Софи он был влюблен, но не как в женщину, а как в Богиню. Невозможную мечту).

Но вот как подступиться к Ядзе, он не знал. Когда же подружился с Франеком, Ядзя, сама захотела познакомиться с ним. Тарасу уже было 16, ей оставалось еще лет десять быть 18- летней...У нее уже была Любовь. Было и сплыла. А здесь парень, такой не похожий на других, такой чистый, такой самобытный, да ещё сплетничают, царских кровей. Как не полюбить такого. Ведь вокруг сияет вишнево-яблочными сугробами Виленская Весна. Были ли вы в тенистых Виленских парках? Гуляли берегами плавной Вилии или такого романтического Закрета? Смотрели на Вильнюс из многовековой башни Гедеминуса? Там и сейчас всё напоено любовью!

Разве же мог оставаться безразличным Тарас,когда рядом такая симпатяга - стройная, чернобровая, с типично украинской волнительной грудью. И совсем не недоступная Богиня, как его хозяйка, а своя, до щемящей боли в груди чем-то похожая на его Оксанку из Детства. Те же тёмные глаза. Та же улыбка, тот же дружелюбный характер. Это именно она, а не Оксанка из детства была той, о которой писал:

“ ...чужая. Чернобровая!

Ты и не вспомнишь того сироту,

Что в серой свитине, бывало, счастливый,

Как чудо увидит – твой красоту.

Кого ты безмолвно, без слов научила

Сердцем, глазами, душой, говорить...”(пер.авт.)

Ядзя не говорила по-украински, и как большинство поляков, имела языковую глухоту, то есть очень тяжело усваивала другие языки. Тарас хорошо умел читать по-польски, а вот разговаривать, строить предложения еще не умел, хоть хорошо понимал все то, что говорят на польском. Вот и пришлось Ядзе на первых порах разговаривать с парнем сердцем, глазами, душой...

Блуждали они тенистыми парками Вильно, старинными узенькими улицами, сидели в многочисленных виленских беседках и альтанках. Открывали душу друг друга. В конце концов стали любовниками. Из-за той любви Тарас даже не запомнил времена учебы у Рустемаса. Вон о дьяке, в которого пробыл меньше дня напишет впоследствии, а вот о Рустемаса вспомнит лишь мимоходом в письме к Брониславу Залесскому. Да и то не о том, что у него учился и как учился, а лишь о том? что старый Рустемас говорил, что” 6 лет копируй, полгода рисуй, а тогда уже пиши маслом». И все же Тарас многому научился у Рустемаса. Вон почти сразу же стал у Ширяева первым рисовальщиком! А забыл обо всем, потому что кроме Ядзи, своей Первой, тогда никого и ничего не видел ...

Но горько окончилась та первая любовь. Так горько, что он никогда так и не вспоминал дальше Ядзю. Почему?

Я был в Вильно в 80 годы. Был удивлен, как литовки относятся к своей Родине. Они не видели смысла жизни без ее независимости. Она для них была превыше всего. выше собственного благосостояния. Выше любви! Ядзя не видела своей жизни без великой Речи Посполитой. Она была влюблена в Апостола польской независимости Адама Мицкевича. Она и Тарасу отдалась, пожалуй, потому, что он, украинец, наизусть знал стихи ее Бога, читал ей свои первые стихотворения, посвященные ей, написанные под Мицкевича и на языке Мицкевича…

Но теперь ей уже этого было мало. Заканчивался 1830.В Польше назревала революция, которая и вспыхнула 29 ноября. К сожалению, в Вильно стоял большой российский гарнизон и город оставался в руках россиян. Ядзины друзья готовились к восстанию. Ядзя была вместе с ними. А вот у Тараса главное было их любовь, а на ту революцию, на ту великую Речь Посполитую ему было наплевать. Ведь в барском имении и так почти все управители, кроме главного – ротмистра Дмитренко, были поляками. Хоть от Яна Дымовского он видел лишь добро, кроме Дымовского ему приходилось встречаться со многими панами и подпанками из поляков и ничего доброго он от них не видел. К тому же Тарас, который хорошо помнил, что принес его родителям гайдамак Копий, не был революционером. Не жаждал он воевать за свободу и господство чужих панов...

После Рождества 1831 в Вильно с инспекционной поездкой прибыл Министр путей сообщений, генерал - майор герцог Александр Вертембергзский со своим порученцем для особых дел, полковником Василием Васильевичем Енгельгардтом. В это время престарелый генерал-губернатор Римский-Корсаков уже был отправлен в отставку. До прибытия боевого генерала Дибич-Забалканского, назначенного на его место, обязанностии генерал-губернатора выполнял генерал-адьютант Матвей Храповницкий, у которого с Павлом Васильевичем были более чем прохладные отношения. Из-за этого Павел Васильевич умолил брата-полковника замолвить о нём словечко перед своим патроном и получил назначение на должность адъютанта у герцога Вюртембергского. В Феврале он сам, без семьи уезжает в Петербург, чтобы оформить назначение и снять помещение для семьи, которую и вывозит через две недели. Но вот Тараса с ними не было. Он отпросился у госпожи попрощаться с Ядзею, да и не вернулся. Обоз Энгельгарда отбыл без него. Тарас думал отсидеться у Ядвиги, а затем как-то избавиться от крепацтва. Он уже знал многих беглых, купивших новые документы и живших теперь свободными людьми. Спокойно прожил он у Ядзи не больше месяца. Правда, за это время Франек успел нарисовать его портрет, с которого впоследствии была сделана литография. Но с мечтами ничего не вышло. Ядзя захотела, чтобы Тарас присоединился к студентам, которые шли к повстанцам. Тараса абсолютно не прельщала перспектива воевать с оружием в руках неизвестно за кого и неизвестно для чего. Он отказался. Тогда Ядзя сообщила о нём уполномоченному Виленского гарнизона. Тому как раз Енгельгард поручил найти Тараса, чтобы отправить его этапом, как беглого, в Петербург. Тяжелым был тот путь. Рассказал Тарас о тех своих скитаниях побратиму Виктору Забиле. Как 800 верст до Петербурга прошагал пешком, даже сапог протер до дыр. Пришлось время от времени переобувать его с одной ноги на другую, чтобы последние морозы не отняли ноги. Переобувался, получая за это солдатские подзатыльники. Напишет впоследствии:

““! Далекий шлях ,паны-браты

Знаю его,знаю!

Даже за сердце хватает,

Когда вспоминаю .

Понамерял я когда-то –

Чтоб его не мерить!..

Рассказал бы о том горе

Только кто поверит!...” (пер.авт.)

Так отблагодарила Тарасу Первая... Вот и не хотел вспоминать о ней никогда. Лишь в письме к Брониславу Залесскому вспомнил собор Святой Анны и чернобровую Гусикивскую из Юности. Как давний, забытый сон…

Ждало его в Петербурге суровое наказание. Как беглого ждала не порка у конюха, а что-то похуже. Но любила своего Простодушного прекрасная Софи. Отстояла перед паном. Обошлось без наказания. К тому же пану не до него было. Нашел ему брат подходящий дом, так что занялся его ремонтом, а затем пригласил наилучшего в Петербурге комнатного живописца Ширяева, расписать его. Обычно, мастер работал не сам, лишь руководил работами. Но то расписывание комнат так понравилось Тарасу, что он буквально молил Софи позволить пойти учиться у Ширяева. Жалко было пани отпускать от себя преданного Простодушного. Но Петербург это уже не Вильно. Здесь ей уже было не до парня. Так что упросила она пана заключить с Ширяевым контракт. Объяснила, что пан из этого получит немалую выгоду : такие живописцы очень ценились и, выучив у Ширяева Тараса, имел бы пан и прибыль и славу…

Так закончилась Первая любовь Тараса. Прекрасная Софи так и осталась для него Богиней. Богиней из ранней Юности. Недосягаемой и незабываемой. Лишь Анне Закревский поведал о своей Первой любви. В честь той любви она и назвала их доченьку- солнышко - Софией. Встречаемся мы с ней во многих его стихотворениях и повестях. Но не узнаем.Так бережно он спрятал свою Первую любовь. В самом сердце, в глубине души...

Не были святыми ни его Богиня, ни его Первая...А они же были алгоритмом его отношения к женщинам. Поэтому, сколько бы он не влюблялся, не верил он ни в женскую верность, ни в святость брака. Это Из-за Ядзи Гусакивской пострадал его лучшей друг Иван Сошенко, у которого Тарас играясь отбил невесту. Да еще и писал впоследствии:

“...Як тому дурному,

Що полюбить,побереться,

А вона другому

За три шага продається

Та з його й сміється.”...

 

Это Софи сделала из Тараса Человека, а Ядзя сделала из него Мужчину. И уже этим они вошли в бессмертие. Вместе с нашим Апостолом.