Иностранный сказочник Леонид Глебов

 

Вечера моего детства были наполнены рассказами родной и двоюродных бабушек о предках. О знаменитых и безвестных людях из Рода Вербицьких-Белозерских-Голициных-Дорошенок-Забил-Кулишей-Марковичей-Рашевских. Да если покопаться в памяти, то в Роду окажется более полусотни фамилий. Мои бабушки, осколок прошлой эпохи, пытались перенести её в будущее. Они никак не могли смириться с тем, что пора дворянства безвозвратно ушла. Вот и пытали меня генеалогией. Ну, какое мне дело было до очередной прапрабабушки, все заслуги которой сводились к тому, что она была княжной и сестрой Черниговского губернатора Сергея Голицына? Какое мне дело было до того, что одним из наших предков был гетман Полуботько, если в школе мы того гетмана не проходили...

Но иногда вечерами бабушка рассказывала не о предках, а о людях, которых близко знала. В детстве я больше всего любил слушать её рассказы о дедушке Кенаре, на коленях которого она каталась в детстве.

Расскажу и я вам о дедушке Кенаре, известном вам, как поэт – баснописец Леонид Глебов.

Родился он 5.03(27.02) 1827 года. Отцом его был управляющий табунами богатейшего полтавского помещика Григория Родзянко, мещанин Иван Назарович Глебов. Матерью была бедная дворянка Ирина Гавриловна Трощинская, близкая родственница Николая Гоголя. Крестным отцом Лёни стал Порфирий Родзянко Вскоре, после рождения Лёни старый Григорий Родзянко умер. При дележе наследства, табуны достались Порфирию, который с отцовской деревни Весёлый Подол решил переехать в сельцо Горбы, находящееся в соседнем уезде. Уговорил Глебовых переехать вместе с ним, поклявшись, что он сам возьмется за воспитание Лёни. Порфирий сдержал своё слово. Уже в шесть лет он стал учить Лёню чтению и письму. Правда, увидав, по каким книгам Порфирий учит ребёнка читать, матушка взяла обучение чтению в свои руки. Учителем арифметики, латыни и греческого был приглашен знаменитый на полтавщине священник Яков Заболоцкий. Именно благодаря Якову Заболоцькому Лёня полюбил басни Эзопа. Он любил засиживаться с томиком басен в оранжерее, за что и прозвали его „принцем цветов”. Уже в детстве он не только пробовал переводить басни Эзопа, но и сам стал починять басни. Как-то, когда Лёне уже исполнилось 13, к Порфирию с визитом прикатил брат, толстячок Аркадий Родзянко и начал мучить всех своими стихами( от тех стихов от него когда-то сбежал Шевченко). Лёня, игравшийся с мячом, сказал, что тоже умеет сочинять стихи. Аркадий нахохлился и буркнул:– „ну так сочини стих про этот мячик!”. Лёня рассмеялся и, устремив глаза, куда-то в область Аркадиевого пупка завопил:

„ У меня в ладонях мяч

Не пойму только, хоть плачь-

Круглый зад, круглый живот,

Ну, хоть кто-то разберет,

Где здесь зад, а где живот?!” и ткнул пальцем в пузо Аркадия.

Аркадий Родзянко не обиделся, а, расхохотавшись, стал укорять Порфирия, что он плохо заботится о будущем мальчика, ведь с его талантом давно уже пора учиться в гимназии. Аркадия поддержал и другой гость – писатель Александр Афанасьев- Чужбинский.

В Августе 1840 Порфирий отвез мальчика в Полтавскую гимназию. Пансионат при гимназии ему не понравился, поэтому он поселил Лёню у свого приятеля – Василия Семеновича Порфирьева. Богатые родители обычно своих детей обучали дома и определяли затем в старшие классы, чтобы, поучившись год-два чадо, сдав все необходимые экзамены, получало аттестат, дающий право на первый чин. Лёню обучали дома без учёта подготовки к гимназии, потому приняли его в первый класс (хорошо, хоть не в приготовительный). Одноклассниками его, 13-летнего подростка, была 8-9 летняя малышня. Скучно было Лёне в доме Порфирьева, одиноко было в классе. Не было у Лёни среди одноклассников друзей. Слава Богу, у Порфирьева дома была неплохая библиотека, да и библиотека при гимназии покупала все новые издания. Не имея приятелей-ровесников, Лёня подружился с книгами. Зачитывался стихами Пушкина, Кольцова, Языкова. Сам стал починять стихи. Раз на уроке словесности он вспомнил родной Весёлый Подол. Как-то сами собой стали слагаться стихи. Лёня забыл об окружающем и стал лихорадочно записывать их. Преподаватель словесности Мирец-Ишменицкий вначале ошарашенно наблюдал за действиями гимназиста, а когда Лёня окончил писать, подошёл и попросил листок . Лёня, перепугано протянул ему лист, ожидая нахлобучки. К счастью Мирец-Ишменицкий был не только учителем словесности, но и одним из редакторов „Полтавских губернских ведомостей”, так что вместо нахлобучки через несколько дней в газете был напечатан стих „Сон” за подписью Леонида Глебова. Так, первоклассник Лёня Глебов стал признанным поэтом. Мало того, он стал любимчиком преподавателя литературы, знаменитого Льва Боровиковского, чьи стихи печатались в петербургских изданиях. Первый стих Лёня написал по-украински, но затем, под влиянием Боровиковского, перешёл на русский язык. Он стал писать длиннейшие поэмы, из которых до нас дошли только напечатанные когда-то в „губернских ведомостях” главки – „Полтава”, „Две доли”, „Надя”, „Матушкина дочка”, „Пловец” да „Смерть Олега”. Увлекся Лёня и созданием песен, написав не один их десяток. Он называет их „Думы” и „русские песни”.

Лёня и сам не заметил, как его комната у Порфирьева, заполнилась черновиками песен и поэм. Куда ни глянь – подоконники, полки, стол, кровать всё завалено листками со стихами. Как-то в комнату к Лёне заглянул хозяин. Укоризненно покачав головой из-за беспорядка, Василий Семенович взял со стола листок со стихом и начал читать. Стих понравился. Взял ещё один. Затем ещё и ещё один. Все понравились. Попросил Лёню разрешения, забрать все эти листки со стихами. Лёня не стал сопротивляться изъятию. Ему нравился сам процесс написания стихов, а написанное его уже не интересовало...

Василий Семенович был небедным человеком. Он смог себе позволить напечатать книжечку Лениных стихов. Будучи практичным человеком, он организовал продажу той книжечки, не только вернув этим деньги, вложенные в печать, но и получив немалую прибыль.

Увы, для самого Лёни то первое издание не принесло ничего хорошего. В его жизни наступила черная бесконечная полоса. Умер Порфирий Родзянко, относившийся к нему, как к собственному сыну. Смерть покровителя ухудшила статус Лёни в гимназии. Если раньше, побаиваясь могущественного Порфирия Родзянко, преподаватели сквозь пальцы смотрели на Лёнины шалости, а одноклассники гимназисты считали его отпрыском знаменитейшего дворянского рода Полтавщины, то со смертью Порфирия он был отброшен в парии. Математик и физик стали требовать подробных ответов на вопросы. А что ответишь, если тебе сам вопрос непонятен – не для тебя те физика с математикой. А тут ещё инспектор гимназии возмущённо требует от руководства гимназии наказания Глебова за печать книги без разрешения Совета гимназии и без цензуры. Завистливые одноклассники возненавидели Лёню за успех той его книжечки. Буквально через месяц, после её издания, кто-то запустил Лёне в голову толстенную книжку с золочёным обрезом. Медный уголок этой книги угодил Лёне в висок, повредив зрительный нерв. Лёня потерял сознание. В безсознательном состоянии отнесли его на квартиру Порфирьева. Не было уже в живых Порфирия Родзянко. Для Порфирьева Лёня из названого сына Друга, превратился в простого квартиранта. Спасибо, хоть лекарей вызывал и лекарства покупал...

Больше месяца провалялся Лёня в постели, временами теряя зрение. Порфирьев лечение оплачивал, а вот репетитора нанять не счёл нужным. За это время Лёня очень сильно отстал в учёбе от одноклассников. Перед перспективой остаться на второй год, он, по требованию отца, оставляет гимназию и, вместо аттестата, получает свидетельство такого содержания:

„Предъявитель сего, ученик У1 класса Полтавской гимназии Леонид Глебов, сын купца Ивана Глебова, поступил в гимназию 31.08.1840, вел себя очень хорошо, обучался по 22.04.1847 и оказал успехи : в Законе Божьем –хорошие, русской словесности –отличные, математике и физике - посредственные, истории -достаточные, в языках – латинском, немецком – посредственные, французском – достаточные. В черчении и рисовании – достаточные. К переводу в 7 класс не удостоен. А так как не окончил гимназического курса, то и не может пользоваться преимуществами, присвоенными окончившим курс в гимназиях и получившим аттестат”, Полтава. Августа 20 дня 1847 года.

Вернулся Лёня к родителям в Горбы. Страшно мучила мигрень, страшила утрата зрения. Решил поступить на медицинский факультет университета. Стал для этого заниматься с местным врачом Бонишевским, выпускником этого факультета. Увы, в университете его документов не приняли. Пришлось удовлетвориться Нежинским лицеем высших наук. Да и там, отбросили его свидетельство об окончании 6 классов гимназии и приняли на первый год обучения в старшем отделении. Здесь было трёхгодичное обучение с углублённым изучением литературы, истории, географии. Выпускники получали право преподавания в школах и гимназиях. Нижинский лицей кн. Безбородько был славен именами его выпускников – Николая Гоголя, Гребинки, Кукольника, Афанасьева, Здесь обожали Шевченко, Квитку-Основьяненко, Котляревского. Но Кирилло-мефодиевское братство уже было разогнано, Шевченко забрит в москали, Кулиш, Костомаров, Маркович, Белозерский и другие – сосланы. Наступила ночь безвременья. Яркими звёздами в той ночи загорелись - Виктор Забила, Николай Петренко, Александр Афанасьєв-Чужбинский, которые раньше не заметны были на фоне могучего таланта Шевченко. Лёня Глебов был робким, отнюдь не революционно настроенным юношей. Но из чувства протеста, он с 1949 стал писать стихи исключительно на украинском языке, и его звезда с этого времени тоже ярко заблистала на небе украинской поэзии.

Лёне исполнился 21 год. Наступила пора любви. Рядом с пансионом, в котором обитал Лёня, находился дом богатющего Нежинского протоирея Фёдора Бурдоноса, преподававшего в лицее Закон Божий. Батюшка любил приглашать к себе на обеды и ужины голодных лицеистов. Среди его любимчиков был и Лёня Глебов. А дочке Бурдоноса – Параске очень нравились стихи Глебова. Они стали встречаться, Параска уверяла Леню, что он ей даже иногда снится, что она о нём постоянно думает. Вскоре, уже ей одной начинает писать свои песни Лёня. Вот начало одной из них –

„Для тебя мой тайный друг,

Моя песня, мой досуг

И печальная дума моя.

Неужель обо мне,

Наяву, не во сне,

Может думать головка твоя? ”...

Красавице Параске нравилось считаться музой Первого Поэта гимназии. Это прибавляло ей поклонников. Ей нравились Лёнины стихи, но он сам был такой некрасивый, такой робкий. Он не то, что дотронуться до неё, сказать слово боялся. Чуть что –

„Простите мне... Виновен перед вами...

Я с Вами как-то раз заговорил,-

Но речью робкою, несвязными словами

Вас потревожил, рассердил...”

Параске надоело бесконечное ожидание его признания в Любви. В конце концов, пришлось самой взять всё в руки. Даже поцеловала его первою она, а он даже побоялся ответить поцелуем. Правда, после этого поцелуя он написал

„Ты в мире одна у меня,

И Мир мой в тебе лишь одной.

Ты – жизнь, и душа ты моя,

Мой гений, мой ангел земной!”

Наступил 1852 год, год окончания лицея. Судьба вновь сыграла с Лёней злую шутку. В разгар зимы, перегоняя табун лошадей через Днепр, отец попал в полынью. Его вытащили из подо льда, но началась пневмония. Лёня бросает лицей, не обратившись даже за разрешением на отпуск, и мчит к отцу. Увы, помочь ему он уже не мог. Промучившись несколько недель в горячке, Иван Глебов умер. Заупокойную отслужил сам протоирей Бурдонос. На похороны съехалось много народа. Друг семьи Афанасьєв-Чужбинский привёз с собой Афанасия Марковича, недавно вернувшегося из ссылки. Так, при таких печальных обстоятельствах, состоялось знакомство двух зачинателей украинского литературного языка – Марковича и Глебова...

После смерти отца Лёня не спешил возвращаться в гимназию. Сидел сиднем дома, писал стихи, басни, тосковал по прекрасной Параске. Ей также пришлось не сладко. Она любила развлечения, веселые компании. Отец же, как и положено протоирею, строго придерживался домостроевских правил. Пока живёт у него – никаких гулянок! Вот выйдет замуж, тогда за свои поступки будет отвечать только перед Богом и мужем!

Она вряд ли любила Глебова, но более подходящей кандидатуры на роль послушного мужа не было. Он покорно выполнял все её прихоти и закрывал глаза на её многочисленные флирты. Только окончился годичный траур по отцу, как Леонид Глебов повёл под венец свою прекрасную Параску, поставившую ему единственное условие – вернуться в лицей. Пошёл Леня на поклон к дирекции. Увы, он оборвал учёбу самовольно. Поэтому без разрешения губернского начальства, отказались взять даже на 2 курс, хотя он ушел из третьего, выпускного. Поехал за разрешением в Чернигов. Остановился у Афанасия Марковича. Маркович в это время работал в редакции «Черниговских губернских ведомостей» и вместо вечно занятого Саши Шишацкого-Ильича, был фактическим редактором их литературной части . Афанасий познакомил Лёню и с Шишацким-Ильичем. Лёня прочёл им свои новые басни. Официальный и фактический редакторы сразу же предложили их напечатать и договорились с Лёней о высылке им в последующем всех его басен. И действительно, начиная с 1853 года, все его басни печатались первыми в Черниговских губернских ведомостях. В том же номере „Черниговских губернских ведомостей”, с первою басней Глебова, была впервые помещена и „Мещанка”- стих моего прадеда, тогда 10 летнего гимназиста Коли Вербицького-Антиоха. Так, благодаря Марковичу познакомились и подружились на всю жизнь зачинатель литературного украинского языка Леонид Глебов и автор „Ще не вмерла Украина” Николай Вербицкий-Антиох. Украинские басни Глебова и послужили причиной ссоры Марковича с главным редактором газеты, сенатором Яковом Ивановичем Ростовцевым.

Афанасий после этой ссоры бросил газету и по протекции близкого свого друга Фёдора Рашевского получил место в фонде Госимущества в Киеве. На его место в „Черниговские губернские ведомости” пришел младший брат жены Кулиша Николай Белозерский. Александру Шишацкому-Ильичу пришлось отвлечься от своих стихов и перейти к редактированию чужих. Ясно, что и молодой Саша Шишацкий-Ильич и молодой Николай Белозерский стали близкими друзьями Глебова и печатали все его стихи и басни.

23.07.1853 жена родила Леониду дочь – Лиду. Только сама Параска предпочитала не торчать дома с дочерью, а бегать по вечеринкам. Лёня пишет в это время:

„Душа тоскует и томится,-

Ей скучно бедненькой одной,

Ей не с кем грустью поделиться:

С ней нет души её родной.

Душа родная упорхнула

В разгульный круг пустых людей _

Её обманчивость сманула,

Там веселее, верно, ей.

Пускай резвится и смеётся,

Ей это мило и легко,

Да пусть ни раз ей не взгруснётся

И тяжело и глубоко.

Пусть радость сердце ей заполнит

И грусть чурается её.

Но пусть ей кто-нибудь напомнит,

Как я страдаю без неё...”

Получив разрешение от губернских властей, Леонид вернулся в лицей, который должен был закончить в 1855. Но опять аттестат проплыл мимо…

Нам неизвестно почему Глебову не дали аттестата после окончания лицея. Документы лицея сгорели при пожаре во времена гражданской войны. От личного дела Глебова остался лишь обгорелый клочок письма куратора Киевского учебного округа дирекции лицея „ Относительно Глебова будет уведомлено дополнительно”. Это дополнительное распоряжение пришло только в 1856 г. Его определили младшим учителем географии в подольское село Чёрный остров со стандартными условиями оплаты и проживания(300 руб. серебром на год, жильё и питание в пансионе при гимназии). Вновь чужбина. Чужие люди, чужие обычаи и нравы. Жена отказалась ехать в эту глухомань. Всё время заполняло одиночество.… Улетучились веселые басни. Здесь он пишет только грустные стихи и песни. Именно здесь он написал свою знаменитую„Журбу”:

„Стоїть гора высокая , а під горою гай,

Зелений гай, густесенький, неначе справді рай...”

Тоскует Леонид по дому, дочери, жене. Параске тоже несладко. После отъезда Леонида пришлось переехать с дочуркой к отцу. Опять вступил в права Домострой и ей приходилось сидеть дома тихо, как мышка. Она требует у отца, чтобы тот добился у губернатора возвращения Леонида до окончания обязательной трёхгодичной отработки. Бурдонос с трудом упросил губернатора, и Леониду разрешили вернуться на Черниговщину. Правда, в Нежине ему места не нашлось, так что определили надзирателем пансиона при Черниговской гимназии, выделив ему для жилья комнатушку в том же пансионе. Так как зарплата надзирателя была низкой, дали возможность кроме нескольких часов географии в гимназии читать историю в женском пансионате Карачевской-Вовк...

Жизнь постепенно налаживалась. Окончилась Крымская война. В Чернигов вернулся однокашник Глебова по полтавской гимназии Степан Нос. Он когда-то присутствовал на той детской драчке, когда Лёне попали металлическим углом книги в висок. Именно после этого случая Стёпа решил посвятить себя медицине. После гимназии он поступил на медицинское отделение университета и вскоре после его окончания поехал волонтёром на Крымскую войну.

Вернувшись в Чернигов, Нос купил домишко под Болдиной горой , назвал его «куренем». В курене стала собираться романтично настроенная молодёжь. В «курень» мог вступить любой, одевающийся в национальную украинскую одежду и говорящий по-украински. Куренной Нос часто организовывал выезды куреня за город. Разжигали костёр, запекали картошку, начиненную салом, пели народные песни. Декламировали стихи Шевченко.

Гостеприимство самого Носа было «беспредельной широты». Дом свой он никогда не запирал, останавливался у него, кто хотел, даже не спрашивая разрешения. Обедали у Носа тоже все, кто хотел, и только хорошо откушав, бросали что-нибудь в кошель, прибитый на стене. Для Чернигова Нос стал легендарным потомком Запорожских казаков. Не мог Глебов не потянуться к сокашнику. За ним потянулась и Параска. Вскоре она стала верховодить на всех этих вечорницах, оставляя Леонида дома приглядывать за дочуркой. Эти вечерницы обернулись для семьи Глебова трагедией. В новогодний вечер 1859 года, сидя дома за праздничным столом, дочурка Лида проглотила рыбью кость. Пансионат гимназии размещался на Валу, а Параска была на вечеринке у Носа в получасах ходьбы от Вала. И Нос и Иван Лагода были прекрасными хирургами. Побежать бы Глебову к ним, но он постеснялся портить вечеринку жене и поспешил к семейному врачу, жившему по соседству. Увы, семейный врач был терапевтом и ничем не мог помочь, послав Леонида за Носом. Время было утеряно. Когда протрезвевшая компания прибежала в комнатушку Глебова, было уже поздно. В восемь часов вечера 31 декабря 1859, а единственная дочь умерла. Нос только и смог засвидетельствовать смерь. Для самого Глебова 1860 год был чёрным годом траура по дочери. За весь год он написал только один стих-песню «Зiронька», посвящённую дочурке:

...Ой зіронька, моя ти любко!

Ще ж на світі зосталась ти:

Світи ж мені, моя голубко,

Серед мирської темноти!...

Он как-то отсторонился от всего. Мучили мигрени, не радовали любимые ученики. Жена появлялась дома, чтобы лишь побурчать. Жизнь становилась невыносимой…

В конце мая в Чернигов прикатил Пантелеймон Кулиш. У него также шла чёрная полоса. Жена отправилась в свой хутор, не простив ему сумасшедшего романа с Марковичкой, за которой он ринулся в Германию, да получил в Дрездене полный поворот от ворот. Петербургские друзья отвернулись, сам Шевченко назвал его сумасбродом. И вот после таких страстей, Кулиш пишет 3.06.1960 Д.С.Каменецкому: « В Чернигове я уже вторую неделю и провожу время с таким удовольствием, как никогда и нигде. Весело! Весело! Весело! В Чернигове люди живут так хорошо, как только можно желать для такого провинциального города…

…У Глебова есть хорошие стихи. Например

«Доле моя, нене моя, де ти, озовися?

Ой навіщо ж ми любились, нащо ж розійшлися?”

Никто больше чем Глебов видом, манерой и чтением не похож на поэта. Его призвание было високим и в нашем обществе при других обстоятельствах он был бы несравненный эстетический критик и поэт. Но гнилая жизнь в нашем панском обществе сгубила его. Он не живет, а доживает, хотя и сама руина прекрасна в этой особе, которую задумала природа в счастливую минуту...”

Кулиш сразу же в роли пана-атамана вошёл в Носов курень. Пошил себе шёлковые красные шаровары, Параска Глебова вышила ему рубашку.Именно тогда у Кулеша и завязался „слепой и горячий” роман с Параской. Вначале он просто хотел забыть с нею о поражении с Марковичкой. Но и сам не заметил, как влюбился по-чёрному. Именно по-чёрному, ведь он её называл испорченной девочкой. Мало того, любовные записки он передавал ей через мужа, зная, что щепетильный Леонид Іванович никогда не станет их читать. Вот одна из них :

„Вчера был день беседы шумной,

Вчера был Вакха шумный пир,

При кликах радости безумной,

При звоне чаш, при звуке лир…

В самом деле был вечер веселый у Цвита, одной Вас мне не доставало. Но у меня на груди были Ваши цветы, а в сердце Ваши слова,- я не мог тосковать о Вашем отсутствии. Музыка подействовала на меня сильнее обыкновенного, потому что Вы сделали меня юношею. Между прочим, я читал Катерину Шевченка и не мог удержаться от слёз. Мне живо представилась Ваша лёгкая юность. В лице Катерины я видел Вас игрушкою людей, которые не знали Вам цены и, как неразумные дети…но довольно: я много уж говорил об этом. Всё, что Вы переиспытывали, все, что вы утратили, так (сильно) живо представилось мне при чтении Катерины, что я прервал его, выбежал в другую комнату и, упав на софу, дал волю слезам своим. Тут-то я убедился, как нежно и глубоко я Вас люблю. Если и никогда уж мы больше не свидимся после нашей разлуки, я всегда буду любить Вас и с благодарностью вспоминать грустные и вместе восхитительные часы, проведенные с Вами наедине. Если желаете сегодня ехать со мной в сад около одиннадцати часов, то отвечайте посланному только – хорошо; а если не хотите, то оторвите лоскуток от этого письма и напишите, в котором часу приехать посидеть к Вам перед обедом, который будет у Милорадовича. Я не хочу озабочивать Вас длинным ответом. Я знаю, что вы меня любите больше, чем может выразить записка. Весь Ваш П.К.».

Эту записку посланец Кулиша, не застав Параски, вручил лично Глебову, не сказав при этом, что записка предназначается не ему а жене.

Так Глебов узнал об измене жены. Но он пытался делать вид, что ничего не знает, ни о чём не догадывается…

Параска едет в Нежин к отцу, туда же мчится и Кулиш, мало того, останавливается у её родителей. Прожив там целую неделю в обстановке, когда протоирей строго следил за тем, чтобы дочь не оставалась наедине с гостем, Кулеш 23.06 едет в Киев и снимает в Европейской гостинице номер на двоих. Через день к нему приезжает Глебова. Две недели они провели вместе. 4.07.69 Кулиш пишет Каменецкому: « Я уже писал Вам, что со мною тут приключились чудеса Женщины липнут ко мне, как к Дон-Жуану. Это счастье моей жизни. Счастье потому, что я приятно занят и забываю своё скверное прошлое…Между тем мне в женщине открывается удивительный человек. Познавая ежедневно что такое женщина, я вместе с тем понимаю лучше и нашего брата- мужчин… Я уже никогда не буду считать сближение с женщиной не стоящим высокого характера. Это и есть сама жизнь; а то, что называют жизнью учёные да деловые люди, - это надворная работа. Настоящая жизнь в доме и под домом, на виду женщины. Всё что вдали от неё – эпизоды, увязанные с главным!...

Пантелеймон Кулиш

Когда-то в часы оно, Василий Блаженный (Белозерский) поведал мне, что в мои годы уже нельзя надеяться на женскую любовь. Но теперь я убедился, что мне лишь нужно было пожить на свете и только сохраниться, в такой мере, как я, чтобы у морально развитых женщин иметь полный успех. Ни с одним юнцом они не могут быть так быстро, как со мной. »

Последствием того Киевского «медового месяца» был тяжёлый и напряжённый разговор на троих – Глебов, Параска и Кулиш. Кулиш держался, как он сам пишет: «благородно, но на удачу». Он в душе, видно, надеялся, что Параска, выбирая между ним и мужем, бросится таки к нему на шею и зарыдает – «Ради тебя я готова на всё!». Увы, Параска прекрасно понимала, что церковный брак не расторжим и она для общества окажется в роли гулящей. Так и не бросилась она на шею Пантелеймону. Глебов же грустно сказал, что примет любое решение жены, что он прощает ей всё, что она совершила и совершит ещё…

Кулеш прослезился и укатил, оставив Параску, но не отказавшись от неё. Он пишет Глебову: « Я прихожу в ужас от собственной предприимчивости и гляжу на вас как на гения - благодетеля моей жизни. Будьте же всегда самим собой. Никогда и ни для чего не меняйте таких чудесных порывов сердца, которые Вы, может против собственной воли, высловили своей жене перед разлукой… Из нас троих Вы, Леонид Иванович, вели себя лучше всех, если только справедливы Ваши побаивания, что Параска Фёдоровна не будет счастливее, сменив обстоятельства и место своего пребывания. Я действовал , разумеется, благородно, но на удачу. Она колебалась между двумя крайностями, и это целиком понятно для меня. Вы один, зная её издавна, действовали так, как следует действовать благородному человеку, то есть давали личности свободу и в тоже самое время предостерегали её от опасностей, которые таятся в ней самой. Может быть Вы спасли нас всех от многих больших страданий, заставив пострадать каждого понемногу…»

Единственное, на что решился Глебов, это написать басню «Горлиця и горобець», в которой воробья, соблазнившего горлицу бьёт её голубь…

Закончился чёрный 1860. Но и 1861 год начался с чёрной беды. Умер в Петербурге Тарас Шевченко. Вся Украина, независимо от сословий, оплакивала своего Апостола. Даже отмена крепостного права на фоне его смерти не радовала… В конце весны , по приглашению нового губернатора кн. Голицина ,вернулся из Петербурга опустошенный Афанасий Маркович. Снял домишко в красивейшем уголке над Стрижнем, утонувшем в вишнево-яблуневых садах. От гимназии, где в двухкомнатной квартирке пансионата обитали Глебовы, было 10 минут ходьбы. Параске страшно завидовала путане Марковичке, но терпеть не могла её мужа. Глебовы сбегали из своей опустевшей квартиры. Но каждый уходил к своим – муж – к приятелю Афанасию, жена – к поклонникам из Носового куреня. После свиньи, которую ему подсунул Кулиш, Глебову, да и Марковичу не хотелось печататься в «Основе», фактическим редактором которой был Кулиш. Афанасий задумал издание, в котором можно было бы печатать украинские произведения. Он даже название придумал «Десна» ( в 20-30 годы под таким названием выходил Черниговский альманах). Он подал прошение на имя губернатора кн. Сергея Голицына, когда-то пригласившего его на Черниговщину. Увы, губернатор посчитал, что в сложившейся обстановке он не может позволить издание человеку, скомпрометированному поведением жены, «Европейской блудницы» и, одобрив идею национального издания, попросил представить иную кандидатуру на пост редактора. Афанасий решил рекомендовать вместо себя Глебова. Губернатор согласился на кандидатуру любимого преподавателя своих детей. Леонид Иванович, как и положено, подал через директора гимназии Евгения Гудиму следующее прошение:

В Киевский Цензурный Комитет

Мл. учителя Черниговской губернской гимназии

Леонида Глебова

П Р О Ш Е Н И Е

 

Желая издавать в г. Чернигове с мая месяца текущего года

Еженедельную газету под названием « Черниговский листок »,

Программа коего прилагается, имею честь просить Киевский

Цензурный Комитет разрешить мне издание.

Марта 12 дня 1861 года.

Программа „Черниговского листка”

1.Отдел литературный. Небольшие рассказы, стихотворения на великорусском и южнорусском языках, путевые записи и очерки из народного быта, анекдоты, сценки, юмористические записки, эпизоды из охотничьей жизни.

2.Новости, вести, слухи. Фельетонные заметки о городских новостях, сведения о театре, концертах и т.д., вести из уездов Черниговской губернии, а также из других губерний, но имеющие ежедневный интерес.

3.Общеполезные сведения. Небольшие статейки по части сельского хазяйства,

домоводства, промышленности и торговли, популярной медицины и народного образования

4.Библиографические известия. Краткие заметки о книгах, имеющие местный интерес.

5.Разные объявления, вызовы, запросы и отзывы. Сюда войдут сторонние объявления частных лиц, а также официальные ведомости, если такие будут сообщены.

Цель издания – доставить возможность местным жителям иметь печатный орган общественной жизни и деятельности.

«Черниговский листок» будет выходить раз в неделю объёмом от половины до не более одного печатного листа и четвертую долю средней величины.

Стоимость подписки в 1861году 2 рубля серебром.»

Кн. Голицин поддержал прошение и переправил его попечителю Киевского учебного округа, Николаю Пирогову. В Киевский Цензурный Комитет прошение попало с просьбами о положительном решении дела губернатора Голицина и попечителя Пирогова. Естественно вопрос был решён положительно и 12.07.61 вышел первый номер «Черниговского листка». Глебов в нём вёл колонку главного редактора и был автором большинства фельетонов. Наибольшей популярностью пользовался цикл «Заметок простодушного». Почитаешь те заметки и кажется, что Глебов описывал сегодняшних нардепуков, сегодняшних долларовых патриотов, сегодняшних мещан. Вообще-то двойственное впечатление от тех «заметок». И смешно, и горько, что за полтора столетия нравы наши не изменились…

К сожалению, стресс, вызванный частыми изменами жены, привёл к обострению болезни. Опять начались страшные мигрени, начало пропадать зрение. В сентябре месяце Глебов слёг и издание газеты прервалось до мая 1862, да и после этого газета выходила не еженедельно, а 1-2 раза на месяц… Вечно чего-то не хватало – то бумаги, то краски, то денег. Больше всего, как и нынче у наших газет, не хватало денег.

Но не только «Черниговским листком» жил Леонид Иванович. Как-то, когда они чаевничали у Марковича с Ильёй Дорошенко, тот стал вспоминать об их самодеятельном театре в Немирове, режиссёрами которого были они с Марковичем. Так и родилась идея создания в Чернигове самодеятельного театра, ставящего представления на украинском языке. Нужно сказать, что в Чернигове регулярно гастролировали театральные труппы Домбровского и Бетлиевской, балетная труппа Хоер. Но гастролёры есть гастролёры. Как приехали, так и уехали. И опять город застывает в сонной одури. Поэтому идею Глебова и Марковича сразу подхватили громадовцы. Уже к лету 1962 года кружок театралов-любителей насчитывал больше 30 членов и ставил не только «Наталку Полтавку» режиссуры Афанасия Марковича и Ильи Дорошенко, но и пьесы, специально написанные Глебовым – «До мирового» и «Хуторяночка». Средства, полученные от этих представлений шли на издание учебников и книг на украинском языке.

Как видите, на фото нет Глебова, как нет и Дорошенко и Марковича. Зато рядом со Степаном Носом(8) стоит Иван Андрущенко(21), злой гений Черниговской громады.

 

 

 

 

 

Этот 21 летний красавец окончил курс наук в Московском Константиновском межевом институте в ноябре 1859 г и с этого времени служил при чертёжной межевой канцелярии. Именно этой канцелярией он был и командирован с мая 1861 по январь 1863 в распоряжение Черниговской межевой палаты для размежевания земель в Городнянском, Остёрском и Козелецком уездах. Ещё в институте Андрущенко познакомился с В. Маковеем, который ввёл его в полуподпольный кружок «Библиотека Казанских студентов», основанный бывшими студентами Николая Чернышевского Ю.Масоловым и М.Шатиловым. От этого кружка в 1861 году отпочковался кружок П.Агрипуло и П.Зайчевского, занимающийся распространением и размножением нелегальных произведений Герцена – Огарёва и Маркса- Энгельса. Через Зайчевского Андрущенко стал личным корреспондентом Герценовского «Колокола».

И надо же! Такой идеальный революционер приезжает в тихий,

провинциальный Чернигов! Остановился он у гостеприимного Степана Носа.

Cамым «революционным» в Чернигове считался именно «курень Носа», впрочем, он уже считался центром Черниговской «Громады». Но «Громада» была чисто просветительским кружком и от революционных идей шарахалась, как чёрт от ладана. Это хорошо видно из воспоминаний Евгения Чикаленко: « Писанной программы у украинских «Громад» не было, и состояли они из людей, которые верили и по возможности трудились для возрождения украинской нации. Политических воззрений от членов не требовалось, поэтому между их членами были и довольно правые люди, но были и такие, которые принадлежали к социалистическим революционным партиям. Зато твёрдо требовался этический ценз, именно из-за него и была принята во всех украинских громадах единогласность выборов – если хоть один голос будет против, такого человека в громаду не примут! Зато можно с уверенностью сказать, что между членов громад не было ворюг, взяточников, черносотенцев и никогда не было ни одного предательства или провокатора, как это часто было в других тайных организациях, а поэтому ни разу не было, ни одного дела у жандармерии с какою-нибудь из громад. Революционеры объясняют это тем, что, мол, жандармы не обращали внимания на «Культурологические кружки», но это неправда, ибо в те времена жандармы из совершенно мирных организаций делали «революционные» и заводили дела, только лишь для того, чтобы оправдать своё существование.»

История с Андрущенко является лучшей иллюстрацией, показывающей справедливость этого утверждения Чикаленко.

Чтобы заставить громадовцев принять революционные идеи, Андрущенко вступил в Черниговскую громаду. Рекомендовали его Степан Нос и Параска Глибова. Голосовали единогласно. Андрущенко хоть и высказывал левые мысли, но никого не агитировал и не высказывал радикальных идей. Но вот в 1862 году московские кружки Агрипуло и Шатилова стали филиалами тайной организации «Земля и воля», а в начале 1863 года членом «Земли и Воли» стал и Андрущенко. Но он ничего не рассказал друзьям-громадовцам о своей принадлежности к «Земле и Воле». Занимался размежеванием земель, регулярно слал в «Черниговский листок» заметки о жизни в уездных городах. При каждом приезде в Чернигов обязательно заходил к Глебовым, при этом ухитрялся бывать именно тогда, когда Леонида Ивановича не было дома. Ларчик открывался просто. Пантелеймон Кулиш предпочёл литературные и научные занятия любви с Параской и она, брошенная, с первой же встречи отдалась красавцу Андрущенко, младшему её на целых десять лет. Как раз настолько же моложе были любовники и у Марковички, так что Параска даже не скрывала свою связь с Андрущенко. Когда летом 1862 Андрущенко вызвали в Москву, она пишет ему из Нежина, где отдыхала у отца: «Мабуть без горя мне не можна жить на свете. Дело вот в чём: сегодня написавши к Вам посылаемое письмо я получила от Л.И.следующее известие: «мне говорил инспектор, что Андрущенко переводят в Москву за ношение свиток и вообще либерализм». Мой совет сделать так: получивши моё послание немедленно напишите в Москву предупреждение о том, чтоб там не перевели Вас».

Конечно, Андрущенко ничего в Москву не написал, но возвращение в Москву затянул до февраля 1863. Да к тому же в Москве он застрял не надолго.

Агенты «Земли и Воли» в межевом комитете уже летом вновь командировали его на Украину, назначив на должность уездного землемера в Василькове на Киевщине. По дороге в Васильков он, естественно, завернул к друзьям в Чернигов и, как обычно, остановился у Носа.

8 июля 1863 на квартире, которую снимал Алексей Белозерский, в честь Андрущенко дали званый ужин, на который пришли Нос, Тыщинские, Масолов, Кистяковский. Глебовы чествовать Андрущенко не пришли. Ведь эти чествования были вызваны его обручением с красоткой-купчихой Марией Смирновой. Параска была в истерике , и Леонид Иванович остался дома, утешать её...

Этот званый ужин стал концом и Носового куреня и «Черниговского листка». Дело в том, что Белозерский снимал квартиру вместе с поручиком Герасимовым(№19 на фото, стоит под братьями Белозерскими). Поручик не был приглашён на званый ужин. Днём он пьянствовал на именинах жандармского полковника Шульговского и вечером, во время званого ужина, как считал Белозерский, мертвецки пьяный спал в соседней комнате.

Андрущенко, выпив больше нормы, раскричался о величии своей «Земли и Воли», о немедленном свержении самодержавия, о срочной помощи восставшим полякам. На крик перешёл потому, что ни куренной Нос, ни члены его куреня, как и все громадовцы, не были революционерами и кроме просветительских идей ничего знать не хотели. Никого так и не убедив, Андрущенко вручил Белозерскому воззвание к офицерам, в котором призывалось повернуть свой меч против общего врага- самодержавия. Вручил и

Воззвание «Свобода №1» и стихотворение Курочкина «Долго нас помещики душили». Вручил, чтобы Белозерский распространял их среди офицеров полка, к которым его как раз командировали.

Продолжение следует